Вроде культурный человек

2021-01-17 21:06:45 Под конец ушедшего года прочитала «Аргонавтов» Мэгги Нельсон (спасибо No Kidding Press за наше счастливое «аааааа!»). Я вообще люблю под елью, обложившись оливьешками, читать хард-рефлексивные тексты: такая, видимо, моя дань тренду устраивать персонально-публичный перфоманс с итогами целого года сложно устроенных жизней на широкую аудиторию малознакомых людей.

А еще я люблю теории. Особенно — когда теории помогают лучше понять, прочувствовать и описать персональный опыт проживания жизни. «Аргонавты» зацепили мою душонку с самого начала — с истории «Арго», корабля аргонавтов, который они чинили и пересобирали столько раз, что в какой-то момент в нем не осталось ни одной изначальной детали. Но корабль все еще назывался «Арго», хоть и все, из чего состояла вещь, названная так изначально, разрушилось, устарело и отмерло. Богатая идея.

И Мэгги Нельсон использует её, чтобы рассказать историю семьи, квира, рождения и воспитания ребенка, трансгендерности. В конечном итоге её интересует: если составные части того, что изначально соответствовало определению, меняются, меняется ли само определение? На помощь приходят наши любимые покемоны: Делёз и Витгенштейн, Сэджвик и Фуко. (В роли команды R — Розалинда Краусс и прочая мейнстримная интеллектуальная мысль). Сколько персонального должно быть в академической работе, чтобы она перестала быть академической работой и стала раскопками персонального? Сколько неопределенности и разнообразия должно быть в идентичностях людей, относящих себя к квиру, чтобы само понятие квир перестало хоть что-то обозначать? Сколько разных, удивительных, не похожих одна на другую жизней должны прожить женщины, чтобы умерли стереотипы о том, что женщиной можно быть только одним единственно верным способом? Как преодолеть ограничения языка, если язык — это все, что у нас есть?

Это книга без четкого нарратива, конфликта и персонажей — прыжок веры в опыт познания своего же опыта другим человеком. И, наверное, ультимативное понимание: все в жизни подвижно и изменчиво, нет ни одного слова, ярлыка или структуры, отлитой в бетоне на вечный век — вполне вероятно, что то, что мы считаем своей основой, рушится прямо сейчас, крошится прямо у нас под ногами. И это нормально. Менять взгляды, понятия, желания, идентичности в поисках внутренней свободы — это нормально. От этого мы не перестаем быть собой. Да-да, как «Арго».

Мы живем в очень странный исторический момент, когда консервативное беспокойство и отчаяние, вызванные губительным воздействием квиров на цивилизацию и ее институты (главным образом брак), соседствуют с беспокойством и отчаянием, которые множество самих квиров испытывает по поводу провала квирности, не сумевшей погубить цивилизацию и ее институты, и их недовольством ассимиляционистским, немыслимо неолиберальным поворотом мейнстримного ЛГБТК-движения, потратившего много сил на то, чтобы вымолить право доступа к двум исторически репрессивным структурам: браку и армии. «Я не из тех пидоров, что наклеивают радугу на автомат», — заявляет поэт Си Эй Конрад. Если гетеронормативность что-то и обнажает, так это то тревожное обстоятельство, что тебя могут сделать жертвой, даже если ты вовсе не радикал; это очень часто происходит среди гомосексуалов, как и среди других угнетенных меньшинств.

Это не обесценивание квирности. Это напоминание: если мы хотим большего, чем прорваться внутрь репрессивных структур, нам предстоит еще много работы. Открыть/Комментировать

2021-01-15 12:40:55 Я не сказала Джону, что наши сессии на самом деле не являются лишь его собственностью. Любой сеанс психотерапии принадлежит обоим: и пациенту, и психотерапевту; это взаимодействие между ними. Психоаналитик по имени Гарри Стек Салливан в начале ХХ века разработал теорию психиатрии, основанную на межличностных взаимоотношениях. Отклонившись от позиции Фрейда, согласно которой ментальные расстройства являются интрапсихическими (то есть «внутри сознания»), Салливан полагал, что наши проблемы интеракциональны (связаны с социумом). Он даже заявил: «Признак высококлассного специалиста – это когда и дома, и во время приема это один и тот же человек». Мы не можем научить пациентов завязывать отношения с окружающими, если сами с ними не связаны.

— «Вы хотите поговорить об этом?» Лори Готтлиб

Замечаю за собой, что раз в пару месяцев ручки тянутся к какому-то психотерапевтическому авто-фикшену — не знаю, как еще назвать этот жанр, когда психотерапевт травит байки про людей и их проблемы (и иногда — свои).

Все думаю, что в этом такого прельстивого, ведь в общем-то от Ирвина Ялома до той же Готтлиб — пара метров перебежечкой, это реально очень похожие одна на другую книжки.

Идей несколько:

Во-первых, это избавленный от позолоты творческого переосмысления набор простых и понятных человеческих проблем. Авторского взгляда там мало (терапевтический все же — не равно авторский, на мой взгляд), поэтому намного проще эмпатировать персонажам (и, конечно, трепеща от осознания неправильности этого занятия, диагностировать себя по аватарке).

Во-вторых, из-за того, что персонажи нужны автору книжки, чтобы на их примере поговорить о симптомах и своих способах их лечения, все люди в таких текстах обычно — манифестации каких-то очень терапевтически архитипичных проблем. Это может раздражать, опять же, в творческих текстах, где хочется глубины, мотивации, сложности, полета человеческой мысли и фантазии, но ведь не ради этого мы (я) здесь.

Итак, в-третьих и, возможно, самых главных: мы (я) здесь, чтобы еще разочек убедиться в том, что мир и людей вокруг можно узнать, категоризировать, понять. Что нет нерешаемых проблем, что лет людей, сломавшихся окончательно, и что в починке чего бы то ни было нет никакой магии, божественной искры, луча света, падающего с небес и награждающего только тех, кто достоин. Что есть, в конце концов, метод, который можно разумно приложить к трещинкам и общей человеческой кривизне, что-то немножечко исправить и помочь людям жить лучшую, более комфортную, менее ужасающую жизнь. Открыть/Комментировать

2021-01-12 12:21:03 Фильм «Довод» Кристофера Нолана — пример одновременного хорошего и плохого перевода названия фильма на русский. Tenet в оригинале — принцип или убеждение, принимаемое на веру какой-то группой людей (организацией, сообществом, религией), и это говорит о многом, ведь главного героя просят принять на веру все, что с ним происходит. Но это понятие, очень далекое от «довода» по смыслу. Зато в русском переводе это тоже палиндром. They tried, I guess?

Но еще этот фильм очень хорошо показывает, что бывает, когда гиммик подминает под себя персонажей, сюжет, сторителлинг, небо и Аллаха.

Гиммик в «Доводе» — механизм, который заставляет этот выдуманный мир и историю вертеться и их самая привлекательная, захватывающая дух часть — идея того, что энтропию, единственный из законов физики, который «невозможно повернуть назад», все-таки можно инвертировать. Это не путешествие во времени в линейном смысле — напротив, максимально нелинейное «движение в обратном направлении». И эта идея выглядит максимально красиво, но проблема фильма в том, что она так и остается — идеей.

Она не воплощается в мотивациях живых людей, в их решениях и сложных выборах. Герои не сталкиваются с конфликтами, заставляющими их что-то подумать, почувствовать или перосмыслить о себе и мире вокруг. Они не меняются, потому что изначально не очень-то существуют. У них нет ставок — они не могут ничего потерять, потому что они просто слепо выполняют движения, чтобы продолжать показывать со всех сторон безупречную гениальность гиммика. Безымянный Протагонист — просто механистический бугай, всех остальных персонажей даже сложно назвать персонажами — они просто номинальные пешки, солонки и перечницы на столе в ресторанчике, где автор за чашечкой пивка пересказывает свою Гениальную Идею друганам.

— А прикиньте, что будет, если мы скажем, что воспринимать историю фильма нужно НЕЛИНЕЙНО?

— Ой, да все просто ОХУЕЮТ.

Ну да, ну да.

Математическая холодность и красота любого конструктора, даже кинематографического, может быть и интересной, и увлекательной, и завораживающей. В «Доводе», однако, получилось скорее по-снобски: мы же все, простенькие зрители, любим критиковать и искать логические нестыковки в мастерписах великих гениев? В «Доводе» это бессмысленно — Протагонисту несколько раз говорят «не пытайтесь понять, чувствуйте», и это звучит, как насмешка очень обиженного творца: понять в его фильме решительно ничего невозможно, но и почувствовать тоже нечего. Выжженная пустыня смысла и эмоций. Вырождение жанра. Энтропия. Открыть/Комментировать

2021-01-11 20:21:23 Для южанина, который верит в мантру «мы были правы, хотя и проиграли» и который, как сам Фолкнер, является носителем этой культуры, происходящее в его романах не объясняется в терминах девиации, патологии, потому что не ясно, в чем состоит норма. Бенджи и семья Компсонов из «Шума и ярости», готика «Святилища» и финал «Света в августе» — линчевание Джо Кристмаса при взгляде извне кажутся абсолютной дикостью. В XIX веке Марк Твен во всем обвинил исторические романы Вальтера Скотта: мол, начитавшись их, белые южане решили, что они тоже благородные рыцари, оберегающие прекрасных дам, и должны вести себя как шотландские горцы или крестоносцы. Страна дон кихотов. В произведениях Фолкнера раскрывается сложность, травматичность и внутренняя конфликтность представлений, стоящих за южным мироощущением, потому что его герои не живут в мире Скотта и не могут этого не осознавать. Это не просто патология, это вполне универсальная ситуация.

[«На грани безумия у Фолкнера может оказаться любой»]

Сразу две отличные мысли, применимые не только к Фолкнеру: во-первых, чтобы понять, можно ли назвать что-то и где-то (в какой-то истории, культуре, обществе) девиацией и патологией, нужно посмотреть, как в том же контексте выглядит норма, вполне возможно, они не очень-то отличаются друг от друга, и дело только в интонациях рассказчика и в том, как настроен твой собственный взгляд, слух, ум; во-вторых, чтобы лучше понять другой опыт (человека, культуры, исторического периода, общества) стоит посмотреть, что все они читали и как относились к прочитанному, ведь истории, на которых они строят свою идентичность, могут очень многое сказать. Открыть/Комментировать

2021-01-10 15:16:46 Кстати, в теме мужской наготы есть еще один вопрос, который можно шепоточком задать: почему же Иисус в любом своём возрасте так часто сверкает мужскими достоинствами на пол-музея? Вы не понимаете, это другое.

Во времена раннего Средневековья младенец Христос часто изображался полностью одетым, серьезным, почти старым — он был как бы маленьким мужчиной.

Посмотреть: на лысеющего старика на коленях девы Марии в 1230-е годы

Это был признак того, что Иисус — одновременно и человек, и бог, но божественная часть его все же важнее. Это была центральная идея для раннего христианства, вокруг которой нужно было сплоить множество ветвей веры. Потом, когда божественная природа Христа больше не вызывала ни у кого неудобных вопросиков, можно было отойти от этого классического изображения. Маятник теологии качнулся — теперь пришло время делать акцент на человеческой половинке Христа. Появилось новое христианское мотто — naked to follow the naked Christ. Художники начали постепенно оголять младенца — сначала ноги, потом тело, но как бы СЛУЧАЙНО, а потом он и вовсе стал вечно молодым, вечно голым.

Посмотреть: версию Леонардо

Вызывающая нагота Христа и особое внимание к его гениталиям — символ того, что ребёнок бога обладает полным набором качеств, которые делают его законченным человеческим мужчиной.

Посмотреть: как волхвы проверяют комплектацию baby JC на классических полотнах (они вообще часто это делают, но не будем обращать на этот факт излишнее внимание)

Этот мотив цепляется и за идею одежды-как-наказания-за-грехи: Адам и Ева, пристыженные, в фиговых листочках убегают из Рая, но сыну бога, рождённому от девственницы, стыдиться нечего. Он — спаситель человечества от первородного греха. (Кстати, в средневековой теологии связь очень прямая, Христос и Мария — параллели Адама и Евы: первый грешный мужчина и первый безгрешный мужчина, первая грешная женщина и первая безгрешная женщина).

Распятие — другая история. С одной стороны, смерть на кресте — позорная казнь, и её жертв специально, для большего унижения, раздевают и оставляют умирать голыми у всех на виду. Это одно из возможных объяснений вечной тряпицы Христа, ибо он умирает героической, то есть максимально НЕпозорной смертью. С другой стороны, Иисус — символ отказа от человеческих грехов, в том числе — от страсти и вожделения. Он способен на более возвышенный способ плодородия — он отдаёт свою кровь. И Церковь, символический «наследник» Христа, как бы рождается из его рёбра.

Посмотреть: и узнать еще одну тревожную вещь: на некоторых сюжетах с распятием у основания креста лежит череп Адама, но мы сейчас не будем об этом.

Как-то так. Открыть/Комментировать

2021-01-10 15:09:24 Кратенько про историю мужской наготы в искусстве

Древняя Греция. Мужская нагота — признак божественности, силы, власти. Боги — это идеально сложенные люди, поэтому здесь и удивительная физическая форма, и расслабленный контрапост (это когда бёдрышком так игриво — ыть, а если умно — когда одна половина тела контрастно противопоставлена другой). Нагота также призвана показать идеальную готовность мужчины к войне — поэтому и возлюбленные западной культурой кубики на прессе напоминают броню.

На что посмотреть: | Кубок Уоррена (5-15 век нашей эры, но вообще с датировкой все сложно. Зато гейство) | «Копьеносец», Поликлет (450—440 гг. до н. э.) |

Раннее Средневековье. Наглость и гордость наготы — в прошлом, как и языческая религия. Нагота становится неловкой, стыдливой, признаком распущенности, греха. Адам и Ева щеголяют голыми и ничего не стыдятся, ибо такими их создал бог. Но, предав бога, согрешив, они смущаются своей наготы и прикрывают её — это одно из многих наказаний ветхозаветного. Одежда — признак греховности человека.

На что посмотреть: | Мозаика в соборе в Монреале, Сицилия (12-13 век) | страница из средневекого псалтыря (14 век) |

Ренессанс. Кроме возвращения к античному натурализму в наготе мужчин Ренессанса есть другой важный нюанс: жизнь человека на земле наполняется большим смыслом, чем просто мирное ожидание прекрасной вечности в раю. И, конечно, изображение человеческого тела в мельчайших деталях — важное поле для испытания навыков художников. Про деньги и власть в искусстве тоже забывать не стоит.

На что посмотреть: | «Давид» Донателло (прим. 1440) | Анатомия рук, плеч и шеи, Леонардо да Винчи (1510) |

16 век. Художникам нужно куда-то расти. Мышцы увеличиваются, тела принимают все более напряженные, сложные, выкрученные формы.

На что посмотреть: | «Геркулес и кентавр» Джамболоньи (1599) |

17-18 век. Художественные академии по всему миру начинают вырабатывать стандарты — красоты, сюжетов, процесса обучения. Мужская нагота — важный символ героического, сильного, мужественного.

На что посмотреть: | «Смерть Сенеки» Жака Луи Давида (1773) | «Христос у колонны» Караваджо (1607) |

19 век. Войны, глобализация, урбанизация. Маскулинность переосмысливается — ей необязательно быть только грубым физическим превосходством. Появляются новые мужские тела и новые запросы на репрезентацию: так появляются менее героические, и тем более реалистичные типы мужской наготы.

На что посмотреть: | «Купальщик» Сезанна (1885) | «Христос в доме своих родителей» Милле (1849) |

Авангард. Рассыпаются каноны академического искусства, а вместе с ним — и привычные тела. Человек разбирается на части, перемешивается, скручивается с предметами окружающего мира, перспектива дробится. Ну, вот это вот все.

На что посмотреть: | «Грустный молодой человек в поезде» Дюшана (1911) |

Двадцатый и двадцать первый. Тела становятся неудобными, некрасивыми, разными, политическими, разрушенными, не-художественными. Тут происходит очень много всего одновременно (как, в общем, и в других областях). Искусство все больше выходит из академических и исторических рамок.

На что посмотреть: | «Одиноко стоящая фигура» Фрэнсиса Бэкона | Открыть/Комментировать

2021-01-10 15:09:24 Только пережив пандемию, я наконец поняла женщин на картинах эпохи Ренессанса: лежишь себе спокойненько в подушечках, толстенькая, сытенькая, без лифчика, пережидаешь чуму...

Ладно, шутка. Сегодня хочу поделиться с вами другой мыслью: мне иногда, прямо-таки скажем изредка, кажется, что обнаженная мужская натура на классических полотнах — это что-то немного гейское.

Посмотрите, скажем, на святого Себастьяна Боттичелли или на «Купальщиков» Сезанна и загляните себе в душу. Что-то в этом есть...

Разумеется, не каждый обнаженный мужчина на классическом полотне — маркер гомосексуального искусства. Более того, нагота вообще необязательно как-то связана с сексуальностью, особенно если речь идёт про более далекие от нашей современности периоды времени, где нагота часто играла другую символическую роль.

Но мужская натура может казаться гомосексуальной из-за структуры отношений, сложившихся в классическом искусстве:

1) Художник в классическом искусстве по определению мужчина.

2) Изображение женской натуры всегда было актом присвоения, направления желания и собственничества.

Поэтому и кажется, что мужчина, овладевающий мужской натурой — как бы немножко гей, иначе чего это он.

Эта мысль, конечно, абсолютный вбоквел к быстрому экскурсу в историю мужского голого тела в искусстве (которое, конечно, совершенно другая вещь, нежели голое женское тело). Открыть/Комментировать

2021-01-05 17:29:57 В последнее время сижу со своими прозаическими попыточками и неизбежно думаю про женское письмо.

У Ферранте в одном из интервью было интересное рассуждение в тему (этот канал, как мы помним, также известен как «да, об этом Ферранте тоже писала»). Так вот, перевожу:

Нет ничего неправильного в том, чтобы говорить «женское письмо», но это нужно делать осторожно. Так как существует опыт, который является неопровержимо и только женским, каждое его выражение, устное или письменное, должно недвусмысленно считаться женским. Но, к сожалению, это не так. Каждое средство, которое мы используем, чтобы выразить себя, на самом деле нам не принадлежит, потому что исторически все они — продукт мужского доминирования, в особенности грамматика, синтаксис, каждое отдельное слово, даже само прилагательное «женское» со всеми его коннотациями. Литературное письмо, конечно, не исключение. И поэтому литература, созданная женщинами, может только кропотливо отодвигаться от мужской традиции, даже если она решительно заявляет о себе, даже когда она ищет свою особенную генеалогию, даже когда она поглощает и делает смешение полов и несовпадаемость сексуального желания своим. Значит ли это, что мы — пленники, которые навсегда останутся в тени самого языка, на котором мы пытаемся говорить о себе? Нет. Но мы должны понять, что в этом контексте выражать себя — это процесс проб и ошибок. Мы должны каждый раз начинать с гипотезы, что, несмотря на огромный прогресс, мы все еще не видны по-настоящему, мы все еще не понимаемы по-настоящему, и мы должны перемешивать наш опыт бесконечное количество раз, как будто готовим салат, переизобретая необычные голоса для людей и для вещей. Мы должны найти этот неведомый путь (или пути), по которому мы сможем, начав с чего-то, затерянного среди уже утвержденных норм, придти к письму, непредсказуемому даже для нас самих.

Разборки между мужской и женской литературой существуют не только (и даже — не столько) на уровне литературы как медиума или индустрии, но на уровне самого языка и того, как он (привычно, по-мужски) устроен. Женское письмо — это не только истории про женщин и женский опыт, это иные способы использования привычных кирпичиков языка, которые ближе и роднее тому самому женскому опыту и его неизбежной инаковости.

Это вообще интересная мысль, если вспомнить, что основа нашего всеобщего образования — тексты, написанные мужчинами в контексте мужской истории, мы просто не знаем ничего другого. Пример не из уровня языка даже, а с более простого — структуры истории. Множественные человеческие истории во всех возможных форматах построены на том самом пути героя со всеми его структурными элементами. Но ведь это абсолютно мужской архетип героя, делающего абсолютно мужские штуки! Как бы выглядел путь героини? Как бы выглядел мономиф в женской литературе?

И вот, получается: мы привязаны к мужской литературе даже не в том смысле, от неё нужно отстраиваться, связь глубже и сложнее — нужно, словно говоря, регулярно проверять, а не то же самое ли я делаю (если такая амбиция вообще есть). Открыть/Комментировать

2021-01-04 15:50:02 Грязь и уродство наводили на Надежду Александровну ужас.

Теперь, в сорок четыре года, грязью – желтой, омерзительной, липкой – стала она сама.

На исходе девятнадцатого века в большом свете не принято было рожать без конца.

Это считалось неприличным, мешало выполнять свой долг – долг светской женщины. Многочадие было уделом бедноты. Бесконечно плодиться и размножаться могли позволить себе только священники, простолюдины да императрица, у которой имелся свой собственный персональный долг – обеспечивать престол должным количеством наследников. У всех остальных находились дела поважнее. Иметь двоих, много троих детей, рожденных в молодости, считалось идеалом, и Борятинская прежде вполне ему соответствовала. Она прекрасно помнила, с какой свистящей язвительной насмешкой жалели в свете бедняжечку Мордвинову, имевшую тринадцать детей. Будто в бабушкины времена!

Замужние дамы шепотком передавали друг другу верные будуарные средства, способные легко переменить волю Господа на нужный лад. Князь сам прекрасно управлялся с этими таинствами – и Борятинская была ему за это искренне благодарна. Они были счастливы вместе и вместе, рука об руку, готовились вступить в покойную, достойную, долгую, как золотая осень, старость. Поздняя беременность перечеркивала всё – и разом. Она была непростительна, словно публичная оплошность. Светской женщине после сорока лет надлежало заниматься благотворительностью, а не любовью. При этом порядочный мужчина в любых годах мог позволить себе иметь любое количество детей – как законных, так и нет.

Sic.

Борятинская разрушила этот стройный и понятный мир. Сама разрушила.

— «Сад», Марина Степнова

Будто в бабушкины времена! Открыть/Комментировать

2020-12-29 13:14:21 Казалось бы — в жанре бытового триллера есть все, что нужно для долгого и славного процветания. Но каким-то образом сериал «Отыграть назад» умудрился собрать в кулак Николь Кидман и Хью Гранта и прописать этому жанру в табло.

Начинается сериал, как отличный (ну а что) whodunnit в сверкающих интерьерах богатства и процветания (то есть за те же деньги мы получаем и лайфстайл-порн, как в родненькой «Большой маленькой лжи»). Николь Кидман и Хью Грант живут в замечательной квартире, носят красивую одежду и проводят время, захаживая на прекрасные вечеринки. Все в их жизни говорит — успех, успех, успех. И тут мать одноклассника их сына кроваво убивают. До этого момента мать одноклассника их сына странно и вычурно кружила вокруг Николь Кидман, но боже мой, какой ужас, какая катастрофа случилась с другими людьми, думают наши герои. Ровно до тех пор, пока в убийстве матери одноклассника их сына не обвиняют Хью Гранта. И тут, как говорится, ЗАВЕРТЕ.

Николь Кидман в удивительно подходящих ей нарядах и с прямым лицом ходит по сериалу и мучительно думает — ну как так, ну как же так вышло. Мы по эту сторону экрана с пеной у рта спорим, КТО ЖЕ УБИЛ. Подружка? Что-то подозрительно много внимания ей уделяют. Папаша Николь Кидман? Что-то он очень двуличный. Сынуля? Ну мало ли. Николь Кидман? И все это — история ненадежного рассказчика?

Спойлерить финал я не буду, но скажу только одно — сериалы, фильмы и книги в жанре бытового триллера не должны заканчиваться моралью «нет, ну а чего вы ждали». А «Отыграть назад» заканчивается именно так.

На мой взгляд, сериал лоханулся в двух масштабных вещах.

Во-первых, в контенте такого жанра на первый план повествования выходит не преступление, а внутренний мир героини, вокруг которой рушится её благополучная и счастливая жизнь. Преступление — просто контекст, который должен подчеркнуть сложную устроенность психики белой, богатой, успешной гетеросексуальной женщины, которая за последние двадцать лет почувствовала ровно одну эмоцию, и ту — случайно. Мужской нарратив был бы историей о борьбе, но женский — это чаще всего история о рефлексии. Ну так вот — Николь Кидман баснословно красива, но как персонаж она — пустышка, глаза на ножках, через которые мы смотрим на происходящие события. Преступление оказывается важнее того эффекта, который оно должно производить на героиню. И преступление, скажем так, не очень интересное — мы не узнаем о нем практически ничего нового в течение всего сезона (который, слава богу, маленький — всего шесть серий).

Во-вторых, если уж мы не заглядываем во внутренний мир героини, мы должны заглянуть в какой-то более крупный сюжет, идейную конструкцию, социальную структуру и УЖАСНУТЬСЯ. Расовый, гендерный, экономический, философский, эмоциональный, ценностный конфликт — что угодно; у героев должна быть позиция и ставки, сделанные на эту позицию. Им должно быть, что терять, если они проиграют — в любом из смыслов. Но у Николь Кидман нет никаких особенных убеждений, кроме одного — я вроде бы думала, что люблю хорошего человека, а оказалось, что нет. Или да? Или нет? Это бесконечная воронка, за которой, честно говоря, не очень интересно следить, ведь чаще всего мотивация героини, кажется, непонятна даже ей самой.

В общем, получилось, как всегда — большие ожидания и пшик в результате. Мораль: надо нам избавляться от больших ожиданий. Или вообще — от ожиданий. Спокойнее будет. Открыть/Комментировать