С пролетарским приветом

2021-04-14 09:10:37 – Ещё раз... Хоть кто... Сразу... на воздух. Такого в трудовой понапишу, в дворники не возьмут. Ясно?!
Тимоха, Вано, дядя Гриша, Самвел, Чупа и Самокат страстно закивали. Кентавр был безутешен. Он был действительно немного ребёнком. Такой характер часто случается у людей огромных и физически сильных. Кентавр закрыл глаза ладонью и заплакал со всхлипами. Он как бы трясся, отчего тряслась его грудь под чёрной футболкой и безмерное пузо. Он поверил Светлане Аркадьевне и в одну секунду пережил страшную потерю. Девятнадцать лет по годочку, люстра из пола, каждая плиточка, со вкусом подобранные обои, всё на свете, все усилия, сладость крепостных стен решительно пошли прахом. Мужики на него не смотрели.
А Кентавр расплакался и забубнил:
– Я искуплю... У меня ковролин... Цветочки, это самое... Лоджию покрыл... Не лишайте... Мне некуда... Батя "бабонькой" обзывает... Я нечаянно... У меня по болезни... Помутилось от весны...
Светлана Аркадьевна улыбнулась.
– Знаю, что больной. И помутиться могло. Ладно. Иди работай и думай над своим поведением. Завтра зайдёшь, ещё поговорим.
Заводоуправление Кентавр покинул в состоянии грогги. Весь день у него все валилось из рук. Даже баллоны с кислородом, которые надо было везти на заправку в Закамск, и те как следует перевязать не смог. Один чуть из кузова не выпал, так они там вихлялись. К вечеру Кентавр вполне уверился в могуществе Светланы Аркадьевны.
А после трёх бутылок пива он и вовсе положил дело решённым и проникся такой злобой на себя самого и все свои усилия, что буквально сокрушил квартиру. Сломал люстру из пола, распинал аптекарский столик, соскрёб обои ножом. А когда выпил водки, разломал молотком плитку в ванной и посёк топором кухонный гарнитур, потому как нет в нём никакого смысла без квартиры. А утром пошёл на работу. Тут любопытный психологический момент. Спустил человек пар и дальше зажил привычным образом, как бы заново покоряясь инерции. Это как смертельно больные люди, узнав диагноз, продолжают жить точно так же, хоть и знают сроки отбытия.
К Светлане Аркадьевне Кентавр заходить не хотел, потому что и так все ясно, однако зашёл. Не то чтобы в его сердце теплилась надежда, просто ему стало наплевать, а когда наплевать, куда угодно можно зайти, не то что к Светлане Аркадьевне, а вообще – далеко. Светлана Аркадьевна была в кабинете одна и выглядела грустной.
– Садись, Михаил. Я вот чего... Ты про квартиру не думай, не заберу. Я вот чего...
Кентавр удивлённо воззрился.
– Вы это серьёзно?
– Что?
– Квартиру не заберёте?
– Не заберу. Метр кабеля, кто за такое забирает?
– А зачем же вы...
– Для порядка. Сверху наклевали, вот я и... погорячилась.
Светлана Аркадьевна тыкнула в потолок.
Кентавр задохнулся. Как же ему теперь все чинить? Да что же это...
– Погорячились?
– Погорячилась. У меня дело к тебе. Я тебе квартиру, а ты мне... дело.
– Какое еще дело?
– У тебя ведь экзема?
– Экзема.
– А у меня... Понимаешь, записалась к дерматологу, а приём только через месяц. И в интернете как-то все туманно. Ты не мог бы...
– Чего?
– Грудь мне посмотреть. Там сыпь какая-то. Вдруг экзема? Или псориаз? Или...
Светлана Аркадьевна сглотнула и докончила очень тихо:
– Рак. У меня у мамы был.
Кентавр, конечно, изумился, но согласие дал, больно уж жалкой и измученной вдруг показалась ему Светлана Аркадьевна.
– Хорошо. Я посмотрю.
– Только никому. Вообще никому, понял? А то на улицу выгоню.
– Да, понял-понял. Расчехляйтесь.
– Что?!
– В смысле, показывайте грудь.
– Дверь закрой.
Пока Кентавр закрывал дверь, Светлана Аркадьевна повернула жалюзи. Её глаза лихорадочно блестели. В кабинете воцарился лёгкий полумрак.
Светлана Аркадьевна расстегнула блузку и сняла лифчик. Кентавр включил настольную лампу, посветил и тут же поставил её на место.
– У вас розовый лишай. Ангиной болели?
– Болела. Месяц назад.
– Ну, вот и высыпало. Через месяц само пройдет. Или шампунь купите. От лишая специальные продаются, в аптеке подскажут. Недельку им помоетесь и всё пройдет.
– Точно? Ты это наверняка знаешь?
– Я им по весне частенько...
– А не рак?
– Да какой рак! Рак – это шишки. А у вас никаких шишек. Открыть/Комментировать

2021-04-14 09:10:37 – Откуда ты знаешь? Ты же не щупал.
– А вы сами, что ли, пощупать не можете?
– А если я неправильно пощупаю? Если я чего-нибудь не прощупаю и через это умру? Я так боюсь! Щупай давай!
Светлана Аркадьевна схватила Кентавра за руку и прижала ее к своей груди. Светлане Аркадьевне стукнуло сорок пять, а грудь... как бы это сказать... была помоложе. Из кабинета Кентавр вышел в таких сладких видениях, что и про раскуроченную квартиру не вспомнил. А когда пришёл домой и всё это увидел, то сначала расстроился, а потом впал в такой починительный раж, что целый месяц рук не покладал и был даже счастлив. А Светлана Аркадьевна через полгода все-таки умерла.
#павелселуков Открыть/Комментировать

2021-04-14 09:10:37 А в пятницу Кентавра Верещагина поймали. Охрана сменилась, новеньких наняли, а те решили постараться. Они ничего дурного не имели, они имели произвести впечатление своей ретивостью. Кентавр выезжал с завода пустым. Обычно охранники только заглядывали в кузов, но никогда не залезали, потому что лень. А тут молодой парень взял и залез. Кентавр в кабине сидел, когда его позвали. Точнее, охранник спрыгнул, открыл дверь и помахал огрызком кабеля. Кентавр сглотнул и тут же стал потеть, как ненормальный. Охранник проводил его к начальнику ОМТС Светлане Аркадьевне. Светлана Аркадьевна, в смысле труда, была женщина своеобразная. Например, когда она заведовала первым производством, то могла прийти на работу в три часа ночи, чтобы проверить, посмотреть, соблюсти.
Иными словами, сунуть свой нос и дополнительно убедиться, что всё идёт именно так, как идти должно. Если завод мог бы воплотиться в человека, заиметь сердце, губы, глаза и прочие атрибуты, Светлана Аркадьевна бросила бы детей и мужа и пошла бы за этим принцем хоть на край света, так она любила родное предприятие. Сказать, что поступок Кентавра её потряс, это не сказать ничего. Поэтому утром понедельника Кентавр пошёл на дисциплинарное собрание. Он был наряден и мрачен. Он думал, что его лишат премии или заставят перерабатывать, или снимут с почётной доски возле проходной. Лучше уж премия, думал Кентавр, шагая сосновым лесом на завод. Или переработка. На доске фотография хорошая. Будто и не "бабонька". На Алена Делона чем-то похож. Или на Бельмондо. Где-то между. Порода.
Дисциплинарное собрание проходило в кабинете Светланы Аркадьевны. Там была комната для переговоров, довольно вместительная, с кожаными пухлыми креслами, длинным столом и жалюзи. Когда Кентавр вошёл, там уже сидели его коллеги: Тимоха, Вано, дядя Гриша, Самвел, Чупа и Самокат. Во главе стола, на княжеский манер, прямая, как мачта, сидела Светлана Аркадьевна. Она и начала:
– Садись, Михаил.
Кентавр сел и сложил руки на груди. Светлана Аркадьевна обратилась ко всем:
– Мы здесь собрались, потому что в пятницу Михаил Верещагин украл с завода медный кабель.
Тимоха, Вано, дядя Гриша, Самвел, Чупа и Самокат сделали лица. Тимоха воскликнул:
– Миша, как ты мог?
Дядя Гриша крякнул. Самвел качал головой. Вано смотрел в окно. Чупа и Самокат играли бровями. Все они тоже предостаточно украли с завода, в том числе и в пятницу, но квартир своих ещё не отработали и поэтому даже сочувствующих взглядов на Кентавра не бросали.
Довольная общей реакцией, Светлана Аркадьевна продолжила:
– Я хочу тебя послушать, Михаил. Объясни нам, зачем ты это сделал?
Кентавру вопрос показался нелепым. Он это сделал, потому что так делают все, и из-за денег, конечно. Но главное – потому что все. Тут ему отказало чувство самосохранения. Я бы рекомендовал Кентавру ссылаться на болезнь и нехватку денег на лекарства. Даже производственную женщину можно растрогать таким мотивом. Но Кентавр сказал, что было.
– Пиво хотел вечером попить, вот и взял.
Светлана Аркадьевна вскинулась:
– Из корысти, значит. Ради одной наживы...
– Не ради одной. Все несут, и я несу. Всегда ведь все несли, чё тут такого?
– Кто – все? Я лично не несу.
Тимоха, Вано, дядя Гриша, Самвел, Чупа и Самокат энергично закивали и посмотрели на Кентавра недружелюбно.
– Давай конкретно. Кто еще ворует с завода? Ты сказал – все. Кто – все?
Кентавр вздрогнул – его пнули под столом.
– Это я просто так сказал – фигура речи.
К этому времени Кентавр совсем сконфузился и стал распространять запах. Запах был действительно гнусным и только набирал обороты.
– Просто так? У тебя, Михаил, всё просто так. Просто так кабель взял, просто так заводчан оговорил, просто так лишился квартиры...
Сначала Кентавр подумал, что он ослышался. Когда же до него дошла суть, он помертвел, поднялся на журавлиных ногах и заблеял:
– Вы не можете... Мне два месяца... Я не дам!
– Чего ты не дашь? Я костьми лягу, чтобы ты квартиру не получил. И вас это тоже касается!
Светлана Акрадьевна обвела коллектив грозным взглядом. Открыть/Комментировать

2021-04-14 09:10:37 Кентавр проработал. То есть, он проработал десять лет, получил однушку, а потом ещё девять лет и десять месяце, когда вышла драма. К драме Кентавр приковылял со смешным возком или, как сейчас говорят, бэкграундом. Мне даже неизвестно, знал ли он женщину или только мечты о ней. Через год после армии и всяческих побоев Кентавр заболел экземой. Я не врач, скажу только, что он стал распространять запах. Я имел неудовольствие много раз ездить с ним в одном лифте, когда потный Кентавр возвращался с работы. С ним вообще произошёл какой-то метаболический сбой, потому что и бедра сильно раздались вширь, и грудь отросла. Кентавр пил пиво, ходил на завод, смотрел телевизор и читал книги. Девятнадцать лет.
Никуда не ездил, ни с кем особо не дружил, всегда улыбался едва-едва и будто бы был доволен своим бобылячеством. Когда же он съехал от родителей, людей бесхитростных до того, что отец называл его "бабонька", Кентавр успокоился совершенно. "Мой дом – моя крепость", думал он внутри себя, не понимая, что и татаро-монголы пройдут мимо его крепости, ни мало не соблазнившись. Как вы понимаете, Кентавру оставалось отработать на заводе всего два месяца, чтобы заполучить однушку в безраздельную собственность. Он очень любил свою квартиру. Я, например, плевать хотел на все квартиры мира, потому что я не домовитый, фанфарон и пьяница.
Кентавр был домовитым и рачительным. На заводе он работал в отделе материально-технического снабжения и получал хоть и немного, но без детей и жены достаточно. На завод он ходил пешком, по городам не разъезжал, а всем отдыхам предпочитал футбол и пиво, в крайнем случае – одинокие заплывы на диком пляже. Деньги уходили на лекарства, еду, коммуналку, мебель и всякие штучки-дрючки. Например, в Икее Кентавр купил люстру, свисающую с пола. Она походила на одноногую цаплю и источала приятный беловатый цвет. Там же он обзавелся аптекарским столом. Креслом с подножником и двумя интересными вазами. На пол постелил вкусно-бежевый ковролин. Потолок изготовил навесной, но без вычурности. Выложил хорошей плиткой ванную. За великие скопленные тыщи и под заказ исполнил кухню. Разумеется, все это великолепие нужно было поддерживать в исключительном порядке.
Некоторые люди, когда нечего делать или скучно, идут гулять. Или звонят друзьям. Или включают фильм, который почему-то надо посмотреть, но все руки не доходили, например – "Гражданина Кейна". Кентавр делал приборку. Мыл холодильник, дополнительно пылесосил, канифолил плитку, драил газовую плиту, обдумывал ремонтик. Ремонтики Кентавр делал не реже одного раза в два года, чтобы освежить и вообще... Что – вообще, Кентавр не знал. Он то нагружал себя всякими занятиями и буквально шуршал по дому, то впадал в страшную меланхолию и вечерами напролёт дул пиво под спортивный канал. Кому-то это покажется странным, но честным с самим собою он был именно с пивом, а не когда шуршал. Шуршал он единственно оттого, чтобы не думать о своей судьбе. Однако постоянно не думать о судьбе сложно, тем более, когда её нет. Но и думать тоже мучительно, а без анестезии пятью банками пива даже и решительно невозможно.
Тем не менее, квартирные дела скрашивали Кентавру жизнь. Ещё более её скрашивала мысль о собственности, ведь до заветных документов оставалось всего два месяца. Драма разыгралась в пятницу. Точнее, её пролегомены. Во всём дальнейшем я не склонен винить Кентавра, потому что "несуны", как производственное явление, появились чёрт знает когда. Кентавр просто играл по правилам, не особо задумываясь над их правомерностью. Скажем так – с завода тащили все. Кто краску, кто валики, кто нужные на даче железки, кто пеноблоки, кто полмешка цемента, чтобы дырку в ванной заделать, кто инструмент, а кто медные кабельки. Некоторые выносили с размахом, но таких ловили. Кентавр выносил умеренно. Бросит метровый кабелёк в кузовок под ветошь, сдаст с водилой рублей за пятьсот-семьсот, да и накупит пива. Девятнадцать лет так вот приторговывал. Без жадности. Открыть/Комментировать

2021-04-14 09:10:37 Кентавр и грудь Светланы Аркадьевны
Обычным апрельским утром из тех апрельских утр, когда думаешь – а не февраль ли? – из дома в довольно нарядном состоянии вышел Кентавр Верещагин. Был он семипудов, плечист, лысоват, а лицо имел равнодушное, будто бы это и не лицо вовсе, а какой-то неодухотворенный предмет. Я говорю "неодухотворенный", потому что бывают предметы и одухотворенные. Например, Сикстинская капелла, картины Леонардо или книга любого из наших классиков. Лично мне неизвестно, кого бы я полез спасать из пожара в первую очередь – "Джоконду" или Кентавра Верещагина. Конечно, Кентавра Верещагина назвали Кентавром не родители. Им бы не достало фантазии, не говоря о бессовестности.
Однако и того и другого достало одноклассникам тогда ещё Миши Верещагина. Как сейчас помню тот день. Был урок истории. Учитель Наталья Ивановна, у которой верхняя челюсть нагло обогнала нижнюю, и которая имела обыкновение называть учеников "бегемотиками", как бы совершенно не понимая чудовищной природы реальных бегемотов, раскрыла учебник и заговорила про древнегреческих богов. Класс унывал. Им подсовывали "куклу". У класса давно были свои боги – супергерои DC и Marvel. Они были насквозь понятными, нисколько не трагическими и достаточно могущественными, чтобы усладить мечту всякого подростка о сверхчеловеке. Уныние продолжалось ровно до той поры, пока речь не зашла об Ахиллесе. Военные подвиги во все времена привлекали мальчишек, привлекли они их и на этот раз.
Тут-то и всплыл кентавр Хирон. По словам Натальи Ивановны, был он наполовину конь, сильный, мудрый и спокойный. Хотя другие кентавры, добавила будто бы лично с ними знакомая Наталья Ивановна, нрав имели буйный, разбойничий и вообще – безобразники. Акселерат Миша Верещагин очень походил на Хирона. Он тоже был сильным и спокойным, плюс – носил во рту большие крепкие зубы и, бывало, ржал. Все это подтолкнула одноклассников к прозвищу. С октября седьмого класса Миша Верещагин стал Кентавром, и прожил Кентавром без малого десять лет. Он до такой степени сжился с прозвищем, что однажды на собеседовании назвался им, скрасив монотонные будни юной кадровички.
Но чем далее складывалась жизнь Кентавра, тем менее очевидной она становилась. Его спокойный нрав, так умилявший учителей, на поверку оказался флегмой, в которой не было и следа той злобинки, что помогает расталкивать мир локотками. Касалось это и действий и раздумий. Нет, Кентавр не был идиотом, он думал иногда даже очень глубоко, но медленно, как бы разглядывая мысль всесторонне, с тщанием форели, обсасывающей червяка. Если б, скажем, Кентавр жил во времена Ахиллеса или хотя бы Белинского, то его неспешность вряд ли бы вышла ему боком. Однако в наш век повсеместной быстроты, где и Толстой-то тугодум в сравнении, например, с Иваном Ургантом, Кентавр, что называется, не плясал.
Поэтому, после училища и армии, где его первые полгода били смертным боем, потому что бить большого безответного человека чрезвычайно приятно, Кентавр пошёл на завод. Одновременно с этим, а точнее – в следствии этого, изменилось и его прозвище. Дети и подростки любят необычные слова, как игрушки, им нравится вертеть их во рту и произносить, как бы очаровываясь непривычным сочетанием звуков. Взрослые проще или, как теперь принято говорит, рациональнее. На заводе, конечно, все знали, что Кентавр – это Кентавр, но решили обрубить. Так Кентавр стал Кентом. На завод он пошёл, во-первых, потому что туда шли все, а во-вторых – ради квартиры. Завод привлекал такой перспективой – проработаешь десять лет, дадим однушку, ещё десять лет – твоя будет. Открыть/Комментировать

2021-03-24 08:56:13 Загрузили. Когда похороны, все не в своей тарелке. Русское отношение к смерти напоминает отношение к зиме – лучше не замечать, перетерпеть, не высовываться. Тут кто проявит инициативу, тот и батя. Я подошёл к Ангелине.
– Садись в катафалк. Поедем уже в храм. Остальные подтянутся.
– Да я со всеми, в ПАЗике.
– Нет. Жена не должна от мужа отлучаться. Не по-христиански. Да и промокнешь вся.
Лично я от запаха Ангелины весь промок. Ангелина села в катафалк. Рядом с гробом. Я сел на переднее сиденье. Водителем был мой приятель по училищу, совершенно отвязный наркоман Павлик. Он знал, куда ехать. Ангелина заподозрила неладное уже на выезде из Перми.
– Куда мы едем, Олег?
– В Йобург. Кремировать Бориску. Сейчас тебе позвонит его мать. Вот листочек.
Зачитаешь ей с него.
На листочке было написано, что жена имеет право хоронить или кремировать мужа на свое усмотрение, а мать со своим мнением тут нужна, как хуй в жопе.
Ангелина приняла этот крендель стоически. Во всяком случае, скандалить не стала, а мать отбрила чуть ли не опасной бритвой. Мать, подозреваю, впала в помутнение. Как-никак, сына спиздили, хоть и мёртвого. А я всю дорогу ехал и думал – вот бы трахнуть Ангелину прямо в катафалке! Или вылизать.
До Йобурга мы доехали за пять часов. Кремировали Бориску на раз-два (я договорился заранее). Выбрали урну. Серая такая, на Париж похожа. Ночью вернулись в Пермь. Вылезли из катафалка на Окулова. Дошли до середины Коммунального моста. Ангелина сняла крышку и посмотрела на меня вопросительно. Я кивнул. Звёзды. Катер какой-то огоньками мигает. Тёмная вода. Прощай, говорю, Бориска! Участвуй после смерти в красивом, хитрая ты жопа! Развеяли. Поцеловал. Ждал пощечину, дождался языка. Ангелина. Маятник Фуко. Говно в проруби. Метамодернизм. Зашибись.
#павелселуков Открыть/Комментировать

2021-03-24 08:56:13 Собственно, на всех этих почвах я и сошёлся с Бориской. Бориска прожил говённую жизнь. Рос с мамашей-тираном. Служил во Владивостоке. Умел превосходно вырезать по дереву, но умение это пропил. Точнее, пропил желание его использовать. Я живу на восьмом этаже панельного убожества, Бориска жил на девятом. Он привлекал меня сильными руками и какой-то хтонической примитивностью. Он был фантастически туп. Я исследовал Бориску, как редкого жука – под микроскопом великих сомнений. Он изменял жене и не чувствовал угрызений совести. Мог насрать в лифте. Бил мать, когда ему казалось, что она кругом не права. Жену Бориски зовут Ангелина. Она приехала в Пермь из деревни. Статная, с арбузной грудью и молочными плечами, на которых охота сжать зубы. Она тоже неумна, но привлекательна своей жертвенностью. От жизни с алкоголиком её черты подернулись чем-то библейским. Мне хочется трахнуть Ангелину, как Иуде, наверное, хотелось трахнуть Деву Марию. Ну, или Марию Магдалину, чтобы не травмировать вас святотатством. Бориска, хоть и пьяница, работал плотником на заводе. Ангелина торговала мясом в гастрономе. С двадцати пяти до тридцати пяти, то есть десять лет, я частенько кирял с Бориской. Было время, когда я забавлялся идеей цивилизовать его алкоголизм, но быстро понял – цивилизовать некультурного человека можно только запретительными мерами (штрафовать за мусор, например). Окультурить Бориску я не думал. Для этого я был уже недостаточно глуп.
Два года назад Бориску увезли из дома на "скорой". В больнице, кроме панкреатита, у него обнаружили цирроз. Вместо лечения Бориска стал пить ещё больше. В своем самоубийственном пьянстве он был даже красив и как-то более сдержан, видимо, от осознания финала. А мне надоели бляди. Я хотел прижать Ангелину к стенке и зацеловать её лик горячими губами. Мне хотелось стать для неё чувственным счастьем. Я был уверен – Бориска никогда не лизал свою жену. Когда мы ехали с Ангелиной в лифте три дня назад, я чуть не встал перед ней на колени, но сдержался, хотя внутри у меня все дрожало. Именно она сказала мне о смерти Бориски. Бориска пошёл срать и умер. Простите. Ангелина сказала – "в туалет". "Борис ушёл в туалет и там умер". Я потер ручки и состроил мину. Мне было плевать на Бориску, кроме одной его просьбы. Незадолго до смерти он пришёл ко мне трезвый и попросил его кремировать, а прах развеять над Камой с Коммунального моста. В Перми нет крематория, потому что больно уж сильно кладбищенское лобби. Зато крематорий есть в Екатеринбурге. Отвези меня туда, сказал Бориска, а я впервые посмотрел на него не с научной, а с человеческой точки зрения. Почему, говорю, ты хочешь быть кремирован? Ответ Бориски меня потряс. Я, говорит, прожил говённую жизнь, а тут хотя бы после смерти приму в красивом участие. Я прослезился. Примешь! Обязательно, говорю, примешь. Разумеется, о последнем желании Бориски я рассказал Ангелине. Вначале она согласилась ехать в Йобург, а потом отказалась, потому что Борискина мать и другая кондовая родня не захотели крематория, а захотели классической могилы. Воскресение Бориски накануне Страшного суда представлялось им сомнительным после кремации. Ангелина, привыкшая поддаваться (виктимная моя прелесть), поддалась и на этот раз.
Докурив третью красную сигарету и додумав всю эту херню, я поднялся, оделся и зашел в Борискину квартиру. На табуретках стоял гроб. Бориска был жёлтым, худым и сморщенным, как китайская жопа. Я и ещё трое работяг с завода спустили гроб к подъезду. Заплаканная Ангелина в тёмном платке была чрезвычайно хороша. К подъезду подъехал катафалк. Не ПАЗик, а самый настоящий катафалк, из американского фильма. Закапал дождь. Мать и кондовая родня сгрудились под козырьком. Заметив катафалк, мать встрепенулась:
– Это что за лак? ПАЗик где?
Я отреагировал.
– Я катафалк заказал, чтобы Бориска отдельно ехал, барином. А мы все в ПАЗике рванём. Давайте, мужики. Грузим Бориску в катафалк. Открыть/Комментировать

2021-03-24 08:56:12 Потом, то есть в восемнадцать лет, я полюбил Егора. Егору было двадцать пять, и я был его "гибким мальчиком" (тогда я действительно был довольно гибким, чего уж тут). Мы прятали свою чувственность от глазастого мира уличных понятий в тёмной спальне, шептали друг другу в уши бессвязные глупости, ездили летом в отдаленные районы Камы, где можно целоваться и тереться головами, как кошки. Я думал, у нас с Егором идеальные отношения. Нет. Это произошло мгновенно. Мы пили кофе. Егор гладил мою ногу под столом. Мы разговаривали. Я возбуждался. Тут я обратил внимание на его руку, сжимавшую чашку. Мизинец был оттопырен. Это было ужасно манерно. Невообразимо вульгарно. Словно Джоконде подрисовали хуй кислотным маркером. С тех пор оттопыренный мизинец Егора застыл у меня перед глазами. В лифте, где он прижал меня к стенке, больно сжав бедра, в спальне, где он навалился сверху и засунул язык мне в ухо, после, когда мы стояли в душе, и он мыл меня жадными руками – я видел только этот чёртов оттопыренный мизинец. Через три дня я избил Егора. Пидор, говорю, ты жалкий! А я нормальный натурал. Мне после тебя из чашки пить стрёмно. Ещё раз позвонишь – убью! Растреплешь кому – аналогично. Развел, понимаешь, гомосятину на ровном месте!
Больше я Егора никогда не видел. Не тосковал, ничего такого. С Леной сошёлся. Она показалась мне большой женщиной. Я тогда много читал и робко писал необязательное. Завидовал Сартру. Не тому, что он смышленый, а тому, что у него была Симона. Даже так – тому, что он существовал в её присутствии. Я тоже хотел посуществовать в присутствии большой женщины. Лена училась в "Кульке" на актёрском. Внешность меня не сильно интересовала, но она была красивой. Мне – 20, ей – 21, ну, вы понимаете. Позже я смекну, что о большом и маленьком в таком возрасте судить нельзя. Если, конечно, речь не об Алексее Иванове, а речь, если вы не заметили, не о нём. Так вот. С Леной мы прожили пять лет. Она ходила в институт, а я на завод, куда попал сразу после училища, где меня, собственно, и накрывали опыты с Егором.
В те годы я был заражён одним образом и одним словом. Образ – качающийся маятник, слово – метамодернизм. Я хотел жить, как бы раскачиваясь, перетекая от одного к другому, в каком-то смысле совершая над собой постоянный эксперимент.
С метамодернизмом сложнее. Если в модерне добро и зло закреплены за конкретными героями, а в постмодерне постоянно меняются местами и не существуют как таковые, то в метамодерне добро и зло блуждают. Они есть, но есть, где пожелают, не только уживаясь в одном человеке, но и уживаясь, не вступая в борьбу, а пребывая параллельно, когда один и тот же человек может спасти ребёнка и убить ребёнка. Потому что и желание спасти ребёнка и желание убить ребёнка в нём естественны, и во многом зависят от обстоятельств. Метамодерн не говорит, что один человек добр, а другой зол, не говорит он и того, что добра и зла не существует. Он просто говорит, что и то и другое совершенно в духе, природе каждого человека. И «каждого» здесь, в общем-то, ключевое слово.
Лена оказалась маленькой. Я так хотел верить в её огромность, что понял это только спустя два года, а оставшиеся три думал, как ей об этом сказать. Как сказать девушке, что она изначально была проектом, а не раздражителем спонтанной эмоциональной реакции? Как сказать, что она прошла селекционный отбор, который поначалу казался селекционеру верным, а потом он осознал свою ошибку? Как сказать, что семьсот последних Лениных оргазмов произошли по недоразумению? Я не нашёл слов. Я запил по-чёрному. Ёбнул дрянь. Поступил, как трус. Лена повела полными плечами и уехала в Москву. Нет, она много плакала, говорили о кодировке, заламывала руки. А я сидел на табуреточке, как сижу сейчас, курил, кивал и думал, что пить, видимо, придётся больше, иначе не подействует. Когда Лена исчезла, я остался один и возликовал. Заводик коптел, водка пилась, писались текстики, ебались телочки. Иногда я кололся "солью", иногда – "феном". Частенько ел грибы. Почти каждый вечер курил марихуану. Открыть/Комментировать

2021-03-24 08:56:12 Бориска над Камой
Жил-жил, а потом беззастенчиво умер. Не я. Я пока держусь. Сосед мой Бориска умер, войдя в противоречие с печенью. Я давно на его жену заглядываюсь, кстати. Она когда мне сказала, что он умер, я сначала потёр ручки (они у меня маленькие, почти женские, но цепкие), а потом уже изобразил мину. Я к чужой смерти привыкший. Свою вот, наверное, не переживу, а чужую – запросто. Все умрут, а я останусь, думаю я в такие минуты. А раньше думал – Боже, как страшно жить! Как вы понимаете, на Ренату Литвинову я тоже заглядываюсь. Если не заглядываться, то это как не есть после шести. Правильно, но чего-то, знаете, не хватает. Я сам тоже алкоголик. Уколоться могу. Могу прохожему в бубен дать за высокомерие. Сто граммов, буквально, и такой прямо темперамент, такая Испания, а трезвый – финн. Но это надводная часть айсберга. В подводную лучше не заглядывать. Там осьминоги пляшут с анакондами под дружные хлопки скатов. Ну, или рефлексия, эмпатия и переживания снимаются в фильме Паоло Пазолини "Сто дней Содома" на главных ролях. Мне такого кино не надо. Лучше что-нибудь с Чаком Норрисом.
Помню, была у меня такая концепция: человек развивается от примитивного к сложному, от сложного к очень сложному и от очень сложного к простому. Я недоразвился. Застрял на сложном. Генетика, видимо, потому что детерминизм среды я взрезал. Не знаю, как взрезал. Бессознательно взрезал. Взрезался и всё. А генетику хрен взрежешь. Тут фокус нужен. Или чудо. Это как трусы сдернуть с самого себя, минуя ноги, легким движением, сохранив материю в целости. Фокусники так умеют. Хоп! А вот они – труселя, в руке реют. Я раз попробовал. По пьяни. С Ниной накирялись на Первомай. Разделись до трусов в присутствии кровати. Тут я метафору вспомнил. Стой, говорю, Нинель. Садись на кровать, щас будет номер. Села. Я настроился. Собрал брови в кулак. Взял семейники спереди, за резинку. Ну, думаю, Господь, давай вместе перешагнем через генетику! Рванул. Ой, блядь, думаю, Господь, сука такая! Повалился на пол. Нинель офигела, конечно. Чуть жопу себе не порвал, до того в себя верил. Я в юности вообще много во что верил. Жизнь, если на неё смотреть спереди в зад, кажется стройной, потому что её технически нет. Если же смотреть на жизнь обратно, она кажется кривой, как штопор, хотя технически её тоже нет. Когда она есть – отдельный вопрос. Она есть сейчас, а что такое это "сейчас", когда оно заканчивается и когда начинается – никто не знает.
Фабула такова – два дня назад умер Бориска и сегодня мы будем его хоронить на "Северном" кладбище, а я сижу на кухне, оседлав табуреточку, и курю злую красную сигарету "Винстон". Мне тридцать пять, пять из которых я был счастлив, двадцать пять верил во всякую хрень, а пять – пью. Я – маргинал Олег Званцев из Перми. Рост – 178 см, вес – 80 кг, зубов – 12, волос – мало (на голове), в кости – широк, по характеру – циник-идеалист. Циник-идеалист, это такой человек, который хочет сделать идеально, по-доброму, правильно и красиво, а когда у него не получается, он включает цинизм. Вся моя биография состоит из таких попыток. Например, в пятнадцать лет я полюбил идеальную девушку, а она меня не полюбила. Уже через восемь лет я вполне уверился в её тупости и блядстве. Открыть/Комментировать

2021-03-21 09:39:36 Это рассказ
Нет ничего хуже, чем когда мечты сбываются и дальше не знаешь, о чём мечтать. Или долгосрочные цели вдруг оказываются краткосрочными. Это как готовиться к марафону, а потом - бац! - финиш-то за улом. Возникает стойкое ощущение, что всё это незаслуженно, а потому неценно, ерунда какая-то. Повезло. И вот с этим "повезло", с этой "ерундой" очень сложно жить. Не то чтобы начинаешь жить взаймы, а как-то не по-настоящему, будто игру компьютерную с кодами проходишь. Или участвуешь в соревнованиях, где все без допинга, а ты с ним. Сам себе кажешься подлым. Хочется от всего достигнутого отказаться, пожертвовать деньги кошечками и удалиться куда-нибудь к чёрту на рога. Но ведь семья, трое детей по лавкам, обязательства, да и вообще. Что - вообще, я не знаю, знаю только, что сбегать тоже подло. И не сбегать. Вот так.
Интересно человек устроен. Оказывается, можно сбегать не сбегая. Алкоголь, наркотики, азартные игры, не азартные, книжки, фильмы, деструктивные отношения, детей завести, в спорт уйти. Ты вроде при деле, никуда физически не ушёл, социальную пуповину не перехватил, но голову в песок регулярно прячешь. Или в самого себя. Или в кайф. Я это всё перепробовал. Не помогло. Нет, пока пробовал - помогало, но стоило очухаться, как я сразу понимал - не то. Это такой, знаете, самозамкнутый круг. Когда я ничего не делаю, мне кажется, что я грешу, а когда делаю, то добиваюсь успеха, который незаслуженный, и поэтому мне не нравится то, что я делаю. Я не могу делать и не могу не делать. Я делаю через боль и не делаю через муки. Поэтому у меня бессонница, тоскливость и ещё я часто застываю посреди жизни с лицом суслика, застигнутым злой фермершей за выкапыванием картошки. Иногда я думаю, что мир вокруг лишь глюк моего агонизирующего мозга и всё закончилось ударом монтировкой семнадцать лет назад. Я даже хотел пойти на войну, чтобы избавиться от многообразия себя и мира строгой дихотомией друг-враг, но подходящей войны не случилось.
Однако прятаться в песок мне надоело. Поэтому я бросил пить, играть и нюхать, уехал в Абхазию, лег на диван и стал терпеть самого себя. Потом, для чистоты эксперимента, я вырубил телефон и стал редко бывать в интернете. Живу так уже 10 дней. Удивительно, но время потекло медленнее. Вернее, раньше я будто бы нёсся в болиде Формулы-1, а теперь еду в повозке пилигримов. Архаично, конечно, зато я снова способен разглядеть пейзажи, оценить изящество кипарисов или вдумчиво поговорить с другим человеком, действительно сосредоточившись на разговоре. Не на себе в нём, а на словах собеседника. Я вообще вдруг понял, что зажрался, что я не центр вселенной, что вокруг меня живые люди, которым можно служить, любить их, очаровываться ими. Неважно, пишу я или нет, важно, думаю ли я, чувствую ли, выхожу ли к другому из своего кокона-скорлупы. А я думаю. И чувствую. И выхожу. И пусть так и будет. #павелселуков Открыть/Комментировать