С пролетарским приветом

2021-05-22 09:34:47 Его сын
У Володи и Ани умер сын. Сыну было два месяца. Он родился не способным к жизни. Такое случается с первыми детьми. Врачи проморгали аномалию на УЗИ. Такое тоже бывает. Однако смерть сына имела и чудовищные подробности. Подробность первая. За год до рождения ребенка алкоголик Володя стоически бросил пить. Как вы понимаете, эмоциональные потрясения трезвости не способствуют. Подробность вторая. Володя пил, потому что не видел в жизни смысла, а с беременностью Ани он этот смысл обрёл. Двадцатитрёхлетним мужчинам свойственно страдать по смыслу. Свойственно им и находить его в тех местах, где, по здравому рассуждению, его и искать не стоит. Подробность третья. Прежде, чем умереть, сын пережил восемь операций в течение двух месяцев. Володя и Аня прожили эти месяцы в больнице. Состояние, в которое они при этом впали, плохо поддается литературному описанию. Иногда Володе пафосно казалось, что ад сошёл на землю и пожрал его потроха.
Подробность четвёртая. В день смерти сына Володя шёл на самое главное собеседование в жизни, чтобы устроиться начальником охраны в стриптиз-клуб "Зажигалка". До этого он работал на низкооплачиваемых работах, а тут ему посулили пятидесятитысячный оклад. Когда Володя выбрался из автобуса на остановке Снайперов, ему позвонили из больницы и сказали, что у сына началась агония. Володя тут же поехал в больницу. На собеседование он так и не попал. Подробность пятая. В больнице Володю допустили к сыну. Молодой отец десять долгих минут наблюдал смерть своего ребенка, слегка дрыгающегося в саркофаге из оргстекла. Подробность шестая. Когда Володя приехал в морг, чтобы забрать сына для похорон, старуха попросила его одеть мёртвого ребенка и самостоятельно отнести длинным коридором в гроб, потому что ей тяжело. Гроб был сиреневым и плыл перед Володиным глазами, как лодочка.
На поминках стоицизм Володи иссяк. Он упал сразу в две ямы. Первая яма – синяя – была видна невооруженным взглядом. Володя запил и запил по-чёрному. Он снова и снова переживал шесть этих чудовищных подробностей, дополнительно оплакивая исчезновение жизненного смысла. Все девять месяцев Аниной беременности он планировал будущее сына, а теперь смеялся над этими планами, как смеётся умалишенный, летящий в пропасть. Второй ямой, которую так сразу и не разглядишь, была жалость. Володя зарастал ей медленно, как скорлупой. Вначале он жалел себя про себя. Потом его жалость вырвалась наружу. Через год скорлупа обрела монолитность. Она отделила Володю от внешнего мира, погрузив в блаженное состояние опиомана. Он укуривался собственной трагедией, выдыхая в лица окружающим горькую жалость.
Вскоре через эту жалость Володя ощутил себя особенным. Ему казалось, что раз он пережил ТАКОЕ, он вправе наставлять людей по любому поводу, а они обязаны его слушать. Володя как бы шёл по земле в чёрном плаще Трагедии, напоминавшем княжеское корзно. Внутри себя он полагал, что все его поступки, даже самые плохие, с лихвой оплачены смертью сына, а значит – ему позволено всё. Первой эти перемены ощутила Аня. По мнению Володи, она недостаточно оплакивала сына, недостаточно понимала его горе, недостаточно страдала. На самом деле страдание Ани было не менее глубоким, просто оно было по-настоящему безутешным, то есть, не требовало слушателей. Аня любила Володю, а Володя любил горе и жалость. Их брак трещал, но пока швы были крепки. Открыть/Комментировать

2021-05-11 14:24:04 Через два дня Вадим вернулся к работе дворника. Назад его приняли с радостью и без лишних вопросов. О делюге знали только он и Кент. На телефон Кенту он звонил с незарегистрированной симки. Ментов опасаться стоило, но вряд ли они будут усердствовать из-за гибели такого человека. Ещё и на самоубийство могут списать. Главное, бубнить своё – сидел дома, знать ничего не знаю, роблю дворником. Менты к нему так и не пришли. Зато когда он убирал урны, к нему подошла Таня. Она хотела что-то сказать, но опять промолчала. А Вадим посмотрел на неё и улыбнулся. Он хотел сказать: "Не благодари и прости, что фотографию уволок, ты на ней отлично получилась". Но, конечно, тоже ничего не сказал. Так они и разошлись – он ушёл снег чистить, потому что намело белым-бело, а она уехала в город на своей "Ауди".
#павелсулуков Открыть/Комментировать

2021-05-11 14:24:04 После отъезда Кента Вадим не находил себе места. Он не боялся и не волновался, а просто не был уверен, что идёт правильным путём. Решив, что он идёт куда идётся, парень успокоился и вышел на прогулку. Он специально надел лучшие вещи (дублёнку, джемпер с горлом, ботинки на высокой шнуровке), потому что надеялся встретить Таню. Ему почему-то было очень важно, чтобы она увидела его вот таким, а не на коленях возле урны. Пять кругов описал Вадим по Пролетарке, но так её и не встретил. Дома он выпил крепкого чаю из железной кружки, выкурил сигарету до фильтра и лег спать. Сон не шёл. Вспоминалась не зона, вспоминалась юность. Иногда Вадим думал, что никакой зоны не было, что он тупо спал восемь лет, а теперь проснулся и ему снова девятнадцать. Зона не учит, зона консервирует, а как из этой консервной банки вырваться – никто не знает. Не знал этого и Вадим.
Утром к общаге подрулила неприметная "десятка". Погода стояла морозная и ясная. Был вторник. Окна напротив перемигивались гирляндами. Вадим вышел на крыльцо и быстро сел на переднее сиденье.
– Всё пучком?
– Пучком, Кент.
Кент крутанул колесико магнитолы. Запел Наговицын. Машина выехала с Пролетарки и свернула на Красноборскую, потом на Якутскую, а с Якутской повернула на обкомовскую дорогу. Проехав обкомку чуть ли не до конца, Кент направил машину в лес и заглушил двигатель. По лесу подельники шли молча. У бетонного забора они надели маски. Перчатки с самого начала были на них. Кент вытащил ПМ и протянул его Вадиму. Вадим убрал пистолет в карман. На делюгу он надел старое серое пальто с глубокими карманами. Кент подпрыгнул, подтянулся и исчез на той стороне забора. Вадим последовал за ним. Пробежав по рыхлому снегу, подельники замерли возле цокольного окна. Кент вытащил стеклорез, вырезал дырку и открыл ставню. В подвале находилось что-то вроде прачечной и спортзала. У стены стояла стиральная машинка и гладильная доска. По центру – кеттлеровский стол для пинг-понга. Кент ткнул пальцем в потолок и достал пистолет. Грабители пошли наверх. Первый этаж – чисто. Второй этаж – чисто.
На третьем этаже они нашли Ярослава. Мальчик спал в своей кровати. Кент решил сломать его сразу, пользуясь растерянностью внезапно разбуженного человека. Подлетев к мальчишке, Кент дал ему пощечину, схватил за горло, встряхнул и приставил дуло ко лбу.
– Комбинацию от сейфа! Быстро! А то завалю, нахуй!
Эффект оказался противоположным. Вместо того чтобы назвать комбинацию, Ярослав заикал и ударился в слезы. Он явно переживал шок. Тогда Кент выволок его из кровати и притащил к сейфу. Сейф находился в кабинете коммерса. Стены кабинета были завешены семейными фотографиями. Бросив мальчишку в кресло, Кент достал скотч и велел напарнику привязать "выблядка". Вадим привязал. Кент достал нож и подошёл к мальчишке.
– Комбинацию, пацан. Или я ухо тебе отрежу и съесть заставлю.
Ярослава трясло, как в лихорадке. Он сидел зажмурившись. Мальчишка был явно не в себе. Вадим тронул Кента за плечо.
– Надо уходить. Ребенок невменяемый. Он нам ничего не скажет.
– Скажет. Щас ухо отрежу и сразу скажет. Не ссы, братуха.
Братуха не ссал. Братуха сделал два шага вбок и выстрелил Кенту в висок. Вложил свой пистолет ему в руку, а его пистолет убрал в карман. Потом подошёл к стене, взял одну фотографию, засунул её за пазуху и быстрым шагом покинул коттедж. По дороге домой он избавился от маски и пистолета – маску зарыл в снег, а пистолет зашвырнул в лес. Открыть/Комментировать

2021-05-11 14:24:03 В конце декабря Вадим стоял на коленях и выскребал урну. Мимо прошла Таня. Она мазнула взглядом сгорбленную фигуру, прошла вперёд, остановилась и вернулась назад. Таня училась с Вадимом в одном классе, была первой красавицей и даже встречалась с ним недолгое время. Парень часто вспоминал девушку в Чусовской колонии. Ощутив, что на него смотрят, дворник выпрямился и бросил взгляд. В Таниных глазах плескались удивление и брезгливость. Дворник снова склонился к урне. Таня немного постояла и ушла к "Ауди", припаркованной неподалеку. Следующим утром сцена повторилась. Таня опять замерла возле Вадима. Вадим опять посмотрел в упор. На этот раз в глазах девушки царила жалость. Вадим разозлился и стал выгребать мусор с остервенением. Таня постояла и ушла. Ей казалось, что она подглядела постыдное и поэтому не решалась заговорить. То есть, у неё не поворачивался язык, а почему он не поворачивался, она и сама не знала. Вадим молчал по схожим соображениям. То есть, зачем с ней разговаривать? Дальше-то что? Парень жил настолько бедно, что не ел мяса. Растягивал пачку сигарет на неделю. Из развлечений он мог позволить себе только библиотечные книги. А тут Таня в норковой шубе на иномарке. Румяная от мороза. С блестящими глазами. И тонкий запах духов вползает в ноздри, диссонируя с ароматом обоссанной урны. Когда Таня пришла и на третий день, Вадим молча встал и ушёл в салон. В салоне у него была подсобка с креслом. Вадим сел в кресло и прокусил губу. Из губы потекла тонкая струйка. Он почти смирился с работой дворника, почти забыл свою власть в страшной Чусовской колонии, почти отошёл от образа лихого кэмээса по боксу. У Вадима был план – устроиться на вторую работу и пойти учиться на электрика. Теперь этот план трещал по швам. Если он завтра снова выйдет на работу, а возле него опять остановится Таня, то он просто закричит. Не на неё, а в пустоту, как бы отапливая своей яростью холодный декабрьский воздух.
Вытащив из кармана покоцанную "Нокию", Вадим переставил симку и позвонил Кенту. Его обычно чистая речь, отмытая Шукшиным, разительно изменилась.
– Кентуха-братуха, как сам?
– Нормалёк. Излагай, братан. Я тут занят слегка.
– Лавэ хочу. Много лавэ.
– А поебаться не завернуть?
– Заверни. Я кроме той проститутки, которую ты мне подогнал, и не мял никого.
– Дрочишь что ли?
– Не. Сублимирую.
– Чё?
– Не бери в голову. Будет тема – звони. Я в деле.
– Есть тема. Вечером подъеду. Перетрём.
В тот же день Вадим уволился. Кент приехал в семь вечера. С папочкой и пакетом продуктов. В папочке лежал чертёж. Подельники склонились над столом. Кент тыкал пальцем и пояснял.
– Это коттеджный посёлок. Тут, на окраине, наш коттедж. Его недавно построили и не успели везде поставить стеклопакеты. Даже гаража и парковки нет. Цокольные окна деревянные. Стеклорезом их подрежем и проникнем внутрь.
– А дальше?
– Дальше идём на третий этаж. Там сейф. В сейфе десять "лямов". Если промедлим – коммерс выведет их в офшор. Ну, или воткнет стеклопакет.
– А сейф-то мы как вскроем?
– Никак. В коттедже будет сын коммерса Ярослав. Он знает комбинацию. Пацану двенадцать лет. От первого брака. Щас коммерс с какой-то молодой тёлкой живет.
– Откуда инфа?
– У Ярослава есть друг Вася. Этот Вася видел, как приятель открыл сейф и спиздил оттуда пять тысяч. Типа – там десять миллионов, папа не заметит. Естественно, Вася разболтал об этом всей улице. А у меня ушки на макушке, сам знаешь.
– Знаю. Если пацан откажется говорить комбинацию, что тогда?
– Ну, закошмарим малость. Мы в масках войдем, со стволами. Вряд ли он будет артачиться.
– Вряд ли, да... Ты понимаешь, что это 162-я?
– Понимаю. А ты понимаешь, что это десять лямов?
– Понимаю. Когда?
– Завтра в девять утра. Твоя доля – три ляма. Зайдем со стороны леса. Стволы и маски у меня есть. Заеду за тобой полдевятого. Лады?
– Лады. Открыть/Комментировать

2021-05-11 14:24:03 Дворник Вадим Яблукайте
Вадим Яблукайте попал в трудное положение посреди радости. С одной стороны – он недавно откинулся, с другой – его никуда не брали на работу. Вадим отсидел за убийство, которое произошло так: бар, драка, двойка в "бороду", висок, барная стойка. Парню было девятнадцать. Дальше – по накатанной. Паршивый адвокат, арапистый прокурор. Как итог: восемь лет строгого режима в Чусовской колонии. В зоне Вадим жил авторитетным мужиком и думал освободиться по УДО. На четвёртом году в зону заехал вор в законе. Раскачал бунт. Про УДО пришлось забыть. Отбыв от звонка до звонка, Вадим получил "волчий" билет и вернулся в Пермь. Родители к тому времени развелись. Мать вышла замуж и уехала в Питер. Отец пил. Вадима встретил кент по учаге, которого так и звали – Кент.
Жить с отцом Вадим не смог. Снял за четыре тысячи комнатку в общаге (Кент ему червонец подогнал на освобождение). Пошёл наниматься на завод. Трудовой нет, опыта нет, "волчий" билет. Не взяли. Потом было много разных попыток – продавец-консультант, экспедитор, грузчик в "Баумол". Всё – в "молоко". Наконец, Вадим устроился дворником в автомобильный салон "Suzuki". Его туда запросто взяли, едва глянув на непьющее лицо. Салон находился тут же, на Пролетарке, неподалеку от автобусной остановки. Напротив салона, через дорогу, стоял коттеджный посёлок. Посёлок граничил с президентской дачей, куда однажды приехал Борис Ельцин. Вадим наблюдал кортеж с киоска. Ему было девять лет. Тогда вообще вся Пролетарка вдоль дороги собралась. Все ждали, что Борис Ельцин выйдет из машины или хотя бы опустит стекло. Но он просто проехал мимо и скрылся в лесу. Вдоль дороги Пролетарка два раза собиралась. Второй раз – когда хоронили шансонье Сергея Наговицына.
Рабочий день Вадима начинался в шесть утра. Он приходил в салон и первым делом выбрасывал пакеты с мусором. Потом шёл выскребать урны. Урн было три и каждую полагалось вычистить. Когда-то они наклонялись, но теперь заржавели, и Вадиму приходилось вставать на колени и выскребать мусор руками. Он устроился дворником в декабре, когда вокруг набирала ход предновогодняя суета. Очистив урны, Вадим брал лопату, лом и скребок. Вначале он долбил тротуар. Это была самая тяжелая часть работы. Тротуар растянулся вдоль салона метров на двадцать и очень охотно леденел. Закончив с тротуаром, Вадим шёл грести снег – прямоугольник тридцать на двадцать метров и парковку с другой стороны салона. В снегопад Вадим выбивался из сил и мог проработать часов до трёх. Когда погода была хорошая он уходил домой в девять. Платили Вадиму десять тысяч рублей в месяц. Конечно, он искал вторую работу, но пока не нашёл. Открыть/Комментировать

2021-04-29 08:59:31 Коплю на зубы

Ах, этот воздух так прозрачен!
И ты стоишь в нём на морозе.
А я невзрачен. Я - невзрачен!
Сидеть бы мне в своем колхозе.
Ах, этот город! Башни, клубы...
И всё так ярко, новогодне.
А я поломанные зубы
пытаюсь спрятать в подворотне
подгубья, битого ногами.
И пальцы, сгрызенные вусмерть,
стараюсь делать кулаками,
хотя, конечно, очень грустно.
А ты смеёшься, ты трепещешь!
Тебя тревожит мой бэкграунд.
Ручной работы носишь вещи.
А я таскаю андеграунд.
Я весь изломанный, как "Лего".
А ты ловка и любишь румбу.
А я в том месте даже не был.
Ну, то есть не летал на Кубу.
Идём в изящную кофейню.
Я неуместен, словно клякса.
А ты такая просто фея,
что это ужас, как напрасно.
Ты говоришь, я отвечаю.
По фени ботаю немного.
Ты кофе пьёшь, а я по чаю.
И тихо проклинаю бога.
А главное - мне всё понятно,
но не могу тебя оставить.
И только пятна, пятна, пятна
по морде краснотою шарят.
За что? Кого? Совсем не важно!
Но унизительно до дрожи
бывать зверюшкою сермяжной,
когда мы так с тобой похожи.
Ах, я бы мог тебе про Сартра!
Но ты готова про Якута.
И мы прощаемся до завтра.
И я иду считать минуты.
Сидел бы я своем колхозе.
Блистала б ты по модным клубам.
Стоишь такая на морозе,
а я коплю себе на зубы.
#павелселуков Открыть/Комментировать

2021-04-27 15:13:24 «Смерть суперматизма»
Я увлекался просвещением. Был такой период в моей биографии. Я раздавал неподготовленным людям серьёзные книжки. Читал Бродского на пятаке пролетарским босякам. Надеялся разжечь дремлющие города разума. Попрать социальный детерминизм. Меня, конечно, пиздили, но не так часто, как вы могли подумать. На моё просвещение не откликался никто. Пашка-поэтка, называли меня. Опять доебётся, говорили они. Хватит нас лечить, возмущались третьи. Я сдулся. Я понял, что мир трагически непоправим. Я смирил свою гордыню. Тут ко мне зашёл маляр Дима, которому я давал книжку о мировой живописи. С двумя рисунками. Не книжка с двумя рисунками – Дима. На одном была изображена низкохудожественная зебра. Второй он прятал за спиной. Дима почерпнул из книжки много новых слов и теперь охотно ими пользовался. Вчера на пятаке, когда мимо нас прошла крутобедрая девушка, он сказал:
– Кубизм, однако.
Потом мимо проехала дорогая синяя машина. Дима отреагировал:
– Чтоб я так жил! Чистый сурик.
На той неделе бригадир не дал Диме отгул, и он обозвал его "киноварью". Бригадир на всякий случай обиделся. И вот Дима пришёл ко мне с рисунками. Он отобрал у дочки краски и альбом, чтобы писать. Дима не имел представления, где находится магазин канцтоваров.
– Привет, Паша.
– Привет, Дима.
– Я пишу.
– Я вижу.
– Мне кажется, это мое призвание. Я должен уйти с завода и заниматься живописью.
Я посмотрел на зебру. В каждой её черте сквозила рука маляра. Я представил шеренги пролетарцев, неумолимо идущих ко мне. Поэтов, прозаиков, композиторов, историков, музыкантов, изобретателей, философов. Мне стало страшно. Меня обуяла горькая ирония жизни.
– Дима, послушай...
– На зебру не обращай внимание. Это из раннего. Тут я подражаю прерафаэлитам. Это не самостоятельная вещь. Вот...
Дима извлёк второй альбомный лист из-за спины.
– Приготовься. Готов?
– Вроде бы.
– Смотри!
Дима ловко перевернул лист. Я посмотрел. На листе был нарисован большой красный круг. С чёрной кляксой не посередине. И всё.
– Хмм...
– Ты понял?
– Что понял?
– Ладно. Картина называется: "Смерть суперматизма".
– Супрематизма. Почему?
– Потому что Малевич написал "Чёрный квадрат" и в дамки. А вот шиш ему, а не дамки! У меня, видишь, круг. А квадрат Малевича, вон он. Незначительная часть, как бы тонущая в мареве. Он, понимаешь, с квадратом в люди шагнул, а я шагну с кругом.
Я вздохнул. Ещё месяц назад Дима был добрым цельным маляром, а тут превратился... Не знаю даже в кого.
– Жене показывал?
– Она ничего не понимает в живописи.
– Маме?
– Она тоже не понимает.
– Отцу?
– Паша, ну какой отец! Я тебе показываю. Что скажешь?
Я вытер губы и решил быть с ним по жёстче.
– Дима, ебать-колотить! В чём писечка квадрата Малевича, ты как считаешь?
Дима завис.
– Он квадратный. И чёрный.
– Нет. В природе не существует абсолютно чёрного цвета. В основном встречается чёрно-синий. Бывают и другие примеси. А Малевич, путём смешения красок и алхимических опытов, сумел получить абсолютно чёрный цвет. Ты видел квадрат Малевича? Был в Эрмитаже?
– Нет. Я фотки смотрел.
– Фотки не способны передать подлинную суть картины. Когда смотришь в «Чёрный квадрат», ты смотришь в чёрную дыру, в бездну, заглядываешь в другой уголок Вселенной. Мурашки по коже. Непередаваемые ощущения. Мельчайшими штрихами Малевичу удалось создать чуть ли не портал в другое измерение. А у тебя просто красный круг. Он хороший, в нем чувствуется рука опытного маляра, но...
– Но я всего лишь маляр. Так, да?
– Да. Извини.
– Нормалёк. Зато по чесноку. Как думаешь, мне дальше писать?
– Не знаю. Попробуй изо всех сил не писать. Если получится, значит, писать не надо.
– Лады.
Дима ушёл грустным, как собственная зебра. А я дверь закрыл и подумал – Малевич, сука, сколько людей сгинуло из-за твоей кажущейся простоты! Третий раз вру про абсолютно чёрный цвет и портал в другое измерение.
#павелселуков Открыть/Комментировать

2021-04-21 10:13:15 На меня бежали. Я почувствовал это кожей затылка и крутанулся на носках, одновременно отбросив пакет в кусты. "Шакал" пролетел мимо, но координации не потерял и тут же развернулся. На меня смотрело двадцатилетнее пухлое лицо с чёрными глазами. Я скользнул и ударил с двух рук. Чавкающий звук взвился и лег на асфальт вместе с глупым "шакалом". Как же хорошо, Господи! Набежала четвёрка. Люди почти не бегают одинаково. Даже на короткой дистанции кто-то бежит первым, кто-то вторым и так далее. Первого я встретил подсечкой. Бегущий человек ожидает удара в лицо или корпус. Он не ожидает, что противник исчезнет, то есть сядет и взмахнет ногой. "Шакал" перелетел через меня и шмякнулся на асфальт. Я выпрямился. У меня не матовый кастет, у меня блестящий стальной кастет. Его сверкание расходится в темноте, как блеск шпаги. Набежавшая было троица притормозила. Их вожаку я выбил передние зубы. Он пришёл в себя и надсадно харкал, пытаясь вытрясти их из глотки. Второй, перелетевший через меня, о битве тоже не помышлял. Он подполз к вожаку и тормошил его за плечи. Коллективное вытрясание зубов из глотки, надо же. Троица нерешительно приблизилась. Они были ещё моложе вожака. Лет восемнадцати-девятнадцати, вряд ли старше. Один из них раскрыл рот, собираясь вступить в переговоры. Матадоры с быками в переговоры не вступают. Не знаю. Я был в горячке схватки и хотел продолжать, а не вести пустопорожние беседы. Когда троица приблизалась на расстояние трёх метров, я резко метнул тело вперед и взорвался серией ударов. "Шакалы" не сопротивлялись. Перевёртыш, когда охотники превращаются в добычу, их подкосил. Я забил их буквально на месте, как матадор забивает изможденного быка. Оглядев доброе дело рук своих, я повернулся к вожаку. Подошёл. "Шакал", бежавший вторым, залепетал:
– Дяденька, дяденька, не надо, отпустите нас, мы так больше никогда не будем, мы...
Слушать дальше я не стал. Просто вонзил носок тяжелого ботинка в подбородок. "Шакала" подняло в воздух и опустило в метре от вожака. Жить будет, но челюсть придется починить. На вожака я сел сверху. Взял за волосы. Посмотрел. Внюхался в окровавленное лицо.
– Ещё раз увижу ночью на улице – отрежу яйца.
Вожак сипел. Ему было сложно говорить.
– Не надо... Простите.
– Бог простит.
Я снял кастет и взорвался с двух рук. Раз-два-три-четыре-пять. "Харлей Дэвидсон", Памирский тракт, ебанная "Икея". Пошли вы на хуй. На хуй, суки проклятые! Вот так вот, Маноло! Только так! Завтра снова пойду. "Шакалы" на каждом углу. Силуэты в подворотнях. Бритые черепа. Огоньки между губ. Спортивные костюмы. Гоготок. А если мусора? Ну и пусть. Уйду в федеральный розыск. Если вдуматься, федеральный подальше Памирского тракта будет.
Домой я вернулся в отличном настроении. Тома спросила: "И где ты был? Я проснулась, а тебя нет. Мы с малышом волновались". Тома погладила свой арбузный живот. Она у меня на восьмом месяце. Мальчика ждём. Или девочку. Мне все равно. За сигаретами, говорю, вышел. Не спалось, знакомых встретил, разговорились. А сам быстренько сполоснулся от крови и в постельку. Тому за пузико обнимать.
#павелселуков Открыть/Комментировать

2021-04-21 10:13:14 Я подошел к "Яхонту" и быстро перелез на школьную веранду (школа находится наискосок от магазина через дорогу). Веранда пряталась в темноте, и отсюда я мог спокойно наблюдать за возней перед освещенным магазином. Время подкрадывалось к часу ночи. Я проверил нож и кастет. Ножи я не люблю. Ножи убивают. Ножи для прижатых к стенке. Полвторого к "Яхонту" подошли "шакалы". Я отличаю их сразу. Походка, жесты и ещё что-то неуловимое, родное до омерзения. Я ненавижу их за то, что я сумел выбраться, а они даже не попытались.
Тактика "шакалов" примитивна. Они трутся возле магазина, оценивая на глазок входящих покупателей. За покупателем, который покажется им "жирным", они отправляют "хвост". Задача "хвоста" заглянут в бумажник и срисовать модель телефона. Если телефон дорогой, а в бумажнике есть тыщи, за таким покупателем идет уже вся стая. Они идут не спеша, перешучиваясь, как бы занятые собой. Они действительно заняты собой, действительно не нервничают, действительно спокойны. Для них это просто работа. Когда жертва сворачивает в переулок или заходит в густую тень деревьев, "шакалы" атакуют. Самый крепкий и здоровый из них разбегается и вонзает локоть жертве в затылок. Или подсекает ноги. Или прыгает коленями в спину. Иногда такого прыжка достаточно. Если не достаточно, набегают другие и быстро запинывают жертву до бессознательного состояния. Потому что шмонать надо досконально, без суеты и ненужных выкриков.
Я наблюдал за "шакалами" битый час, но они ничего не делали. В магазин за это время вошло девять человек, но ни за одним из них не был отправлен "хвост". Я стал подмерзать. Я не оделся тепло, опасаясь потерять подвижность. Вначале четвертого мне надоело ждать. То есть, я не мог рисковать. Мне казалось, что если я уйду домой, "шакалы" обязательно кого-нибудь переломают или убьют.
Я решил поймать их на живца. На живца ловить просто. Главное – не дрейфить. С собой у меня был бумажник, набитый билетами банка приколов, которые мимолетным взглядом не отличить от настоящих тысячных купюр. Перемахнув через забор, я пьяной походкой подошёл в "Яхонту".
– Здорово, молодежь!
– Здоровей видали.
– За пивком я. За вооодочкой! Эх-ма, какая ночь! Зарплата, она пропивку любит.
Правильно я говорю?
– Правильно-правильно. Иди давай, не мороси.
Я шало улыбнулся и ввалился в магазин. Глянул через плечо. Вот и "хвост". На кассе я распахнул бумажник и посверкал им во все стороны. Только слепой не заметил бы толстой пачки денег. Я купил бутылку "Русского стандарта", две бутылки "Крушовицы", баночку икры и пачку "Парламента". Долго возился, укладывая покупки в пакет. "Шакал" купил бутылку дешёвого пива. Он не смотрел на меня, но не смотрел преувеличенно, и я понял, что ухватил пацанчиков за жабры.
Из "Яхонта" я вышел совсем сомлевшим и повернул направо, в сторону бараков. Боковым зрением я заметил, что "шакалы" повернули следом. Они шли от меня метрах в двадцати, потихоньку сокращая дистанцию. Пять особей. Мой Ислеро. Воздух обрёл свежесть. По венам забегал адреналин. Я мог подпрыгнуть и разломать крышку туч взмахом ноги. Во рту пересохло. Впереди замаячил тёмный участок пути. Там они и нападут. Я бы напал именно там. Едва шагнув в тень деревьев, я остановился и надел кастет на левую руку. Я специально остановился. Сбивать с ног неподвижную цель намного проще, чем движущуюся. Мои мысли были далеко. Мои мысли были с Манолете, танцующим танец смерти вокруг Ислеро. Открыть/Комментировать

2021-04-21 10:13:14 Наши мечты
Лет десять не видел я этих людей. Силуэты в подворотнях. Бритые черепа. Огоньки между губ. Спортивные костюмы. Гоготок. "Шакалы". Отжимальщики телефонов, со спины нападающие на припозднившегося прохожего. Сытые нефтяные времена ушли, и они появились. Выросли из-под земли мухоморами. Как забавно глобальное влияет на локальное. Когда-то я был таким же. Нет, я не бросался со спины, я бил в лицо, в "бороду", брезгливо наблюдая шарящие пальцы подельников на бесчувственном теле. Мне тридцать два года. Драма моей жизни – подступившая к горлу буржуазность, которая кажется единственным разумным продолжением жизни. Я хочу ещЁ уехать автостопом на Памирский тракт, купить "Харлей Дэвидсон" или принять участие в справедливой войне, но хочу я этого уже чисто умозрительно, потому что привык этого хотеть. На самом деле, я чаще листаю каталог "Икеи", чем каталог мотоциклов. Я не дрался уже три года.
На днях я читал "Фиесту" Хемингуэя и набрел на фразу: "Никто никогда не живёт полной жизнью, кроме матадоров". Я представил жёлтый песок, грозное дыхание быка Ислеро и себя в теле Маноло Манолете, шагающего на свою последнюю корриду. Это видение было прекрасней, чем тысячи волшебных светильников из "Икеи", в одном из которых у меня почему-то возникла острая необходимость. Чтобы хоть как-то приблизить нечто живое и настоящее, я стал тренироваться. Купил боксерскую грушу. Налег на турник. Подсушился утренними пробежками. Каждый раз, выходя вечером на Пролетарку, я встречал "шакалов". Я понимал, что они и есть мой Ислеро. Только в отличие от Маноло, я не позволю им меня прикончить. Через три месяца наступил октябрь. Ночи сгустились, налились чернотой, а тучи, которые наползали всё чаще, прихлопнули их плотной крышкой, как бы запечатав и улицы и переулки. Моя жена Тома спросила меня: "Ты так много тренируешься, ты хочешь вернуться на ринг?" Я промолчал. Я не знал, как ей сказать, что иду на свою корриду. Иду в ночь, тихонечко, когда она уснет, в тёмном спортивном костюме, с финским ножом, с кастетом в заднем кармане, дышать мокрым воздухом, вынюхивать, красться, слушать шорохи, вылавливая напряженными глазами смутные силуэты. Потому что, когда "шакалы" нападут, я нападу на них. Внезапно, стремительно, превосходно.
Я ушёл искать "шакалов" первого октября. Дул холодный северо-западный ветер. Дом, в котором я живу – первая десятиэтажка на Пролетарке. Она не просто дом, она – граница, не зря её называют "Китайской стеной". Слева от моего дома начинается Пролетарка старая, хрущёвая, брежневая, с пятью бараками вдоль дороги на самой окраине. Справа живет Пролетарка новая, с видеокамерами, шлагбаумами во дворах, бдительными консьержками и ЧОПовскими патрулями. Смешно, но после Пролетарки старой тоже начинается Пролетарка новая, выросшая возле соснового бора и на месте болота, где я в детстве катался на коньках и кормил уток. Искать "шакалов" на новой Пролетарке я не видел смысла. Они глупы, но недостаточно глупы, чтобы идти под камеры и ЧОПовские дубинки. Наобум бродить по старой Пролетарке я тоже не собирался. На всякой земле есть места ночного притяжения. На старой Пролетарке таким местом был круглосуточный магазин "Яхонт". Законы, ограничивающие продажу спиртного, не распространялись на его стены. Там отоваривались все: профессиональные пьяницы, хмельные работяги, кайфующая молодежь, загулявшие клерки и сами "шакалы". Возле "Яхонта" есть "пятак". Раньше этот "пятак" был центральным. Бывало, на нём решались судьбы людей и не всегда в их пользу. От "пятака", от "Яхонта" до сих пор веет чем-то недобрым, словно они по-прежнему стоят в 2002 году, когда молодые волчата, не успевшие к пирогу девяностых, решили начать свою войну. Я тоже стоял на этом "пятаке" в те стародавние времена. Нас было двенадцать. Десять лежат на "Северном", навечно уставившись пустыми глазницами в деревянные крышки. Сейчас на центральном "пятаке" стоят только "шакалы". Открыть/Комментировать