Кентавр и грудь Светланы Аркадьевны Обычным апрельским утром и | С пролетарским приветом

Кентавр и грудь Светланы Аркадьевны
Обычным апрельским утром из тех апрельских утр, когда думаешь – а не февраль ли? – из дома в довольно нарядном состоянии вышел Кентавр Верещагин. Был он семипудов, плечист, лысоват, а лицо имел равнодушное, будто бы это и не лицо вовсе, а какой-то неодухотворенный предмет. Я говорю "неодухотворенный", потому что бывают предметы и одухотворенные. Например, Сикстинская капелла, картины Леонардо или книга любого из наших классиков. Лично мне неизвестно, кого бы я полез спасать из пожара в первую очередь – "Джоконду" или Кентавра Верещагина. Конечно, Кентавра Верещагина назвали Кентавром не родители. Им бы не достало фантазии, не говоря о бессовестности.
Однако и того и другого достало одноклассникам тогда ещё Миши Верещагина. Как сейчас помню тот день. Был урок истории. Учитель Наталья Ивановна, у которой верхняя челюсть нагло обогнала нижнюю, и которая имела обыкновение называть учеников "бегемотиками", как бы совершенно не понимая чудовищной природы реальных бегемотов, раскрыла учебник и заговорила про древнегреческих богов. Класс унывал. Им подсовывали "куклу". У класса давно были свои боги – супергерои DC и Marvel. Они были насквозь понятными, нисколько не трагическими и достаточно могущественными, чтобы усладить мечту всякого подростка о сверхчеловеке. Уныние продолжалось ровно до той поры, пока речь не зашла об Ахиллесе. Военные подвиги во все времена привлекали мальчишек, привлекли они их и на этот раз.
Тут-то и всплыл кентавр Хирон. По словам Натальи Ивановны, был он наполовину конь, сильный, мудрый и спокойный. Хотя другие кентавры, добавила будто бы лично с ними знакомая Наталья Ивановна, нрав имели буйный, разбойничий и вообще – безобразники. Акселерат Миша Верещагин очень походил на Хирона. Он тоже был сильным и спокойным, плюс – носил во рту большие крепкие зубы и, бывало, ржал. Все это подтолкнула одноклассников к прозвищу. С октября седьмого класса Миша Верещагин стал Кентавром, и прожил Кентавром без малого десять лет. Он до такой степени сжился с прозвищем, что однажды на собеседовании назвался им, скрасив монотонные будни юной кадровички.
Но чем далее складывалась жизнь Кентавра, тем менее очевидной она становилась. Его спокойный нрав, так умилявший учителей, на поверку оказался флегмой, в которой не было и следа той злобинки, что помогает расталкивать мир локотками. Касалось это и действий и раздумий. Нет, Кентавр не был идиотом, он думал иногда даже очень глубоко, но медленно, как бы разглядывая мысль всесторонне, с тщанием форели, обсасывающей червяка. Если б, скажем, Кентавр жил во времена Ахиллеса или хотя бы Белинского, то его неспешность вряд ли бы вышла ему боком. Однако в наш век повсеместной быстроты, где и Толстой-то тугодум в сравнении, например, с Иваном Ургантом, Кентавр, что называется, не плясал.
Поэтому, после училища и армии, где его первые полгода били смертным боем, потому что бить большого безответного человека чрезвычайно приятно, Кентавр пошёл на завод. Одновременно с этим, а точнее – в следствии этого, изменилось и его прозвище. Дети и подростки любят необычные слова, как игрушки, им нравится вертеть их во рту и произносить, как бы очаровываясь непривычным сочетанием звуков. Взрослые проще или, как теперь принято говорит, рациональнее. На заводе, конечно, все знали, что Кентавр – это Кентавр, но решили обрубить. Так Кентавр стал Кентом. На завод он пошёл, во-первых, потому что туда шли все, а во-вторых – ради квартиры. Завод привлекал такой перспективой – проработаешь десять лет, дадим однушку, ещё десять лет – твоя будет.