ReadMe.txt

2021-08-25 21:30:09 P.S. В качестве бонуса ловите Ленина по сабжу от 1902 года, только не смейтесь, пожалуйста, громко: «Социал-демократы требуют для народа полной свободы передвижения и промыслов. Что это значит: свобода передвижения?.. Это значит, чтобы и в России были уничтожены паспорта (в других государствах давно уже нет паспортов), чтобы ни один урядник, ни один земской начальник не смел мешать никакому крестьянину селиться и работать, где ему угодно. Русский мужик настолько еще закрепощен чиновником, что не может свободно перевестись в город, не может свободно уйти на новые земли». Открыть/Комментировать

2021-08-25 21:30:08 Прописка в паспорте однозначно у нас ассоциируется с чем-то советским. Да и не только у нас. Статья в английской википедии так и называется: Propiska in the USSR. Ага, без перевода. Перестройка, погром, прописка. Или «ля пропискá», как говорят французы.

Интересно, что на самом деле это одна из многих практик, почти что напрямую перешедших из России царской в Россию советскую. С сохранением самого слова «прописка» и глаголов «прописать» и «прописаться»

Впрочем, содержание его заметно трансформировалось.

В дореформенной России обычно так говорили про прописку на заставе, то есть при въезде в одну из российских столиц (можно сравнить, наверное, с таможенными будками в современных аэропортах).

Вот у Загоскина в «Москве и москвичах»: «…мы с трудом догнали их у Петровской заставы, да и то потому только, что тут обыкновенно все проезжающие останавливаются на несколько минут, чтобы прописаться в караульной и запастись на всю дорогу московскими калачами».

Или у Анненкова в воспоминаниях Гоголь «на заставке устроил дело так, чтоб прописаться и попасть в «Московские ведомости» не коллежским регистратором, каковым был, а коллежским ассесором».

Дальше значение усложняется. Прибывающие на новое место или сами отправляются в полицию или отдают свой паспорт (дворнику, владельцу отеля или квартир), чтобы их прописали. Появляется понятие «жить без прописки»!

У Чернышевского в «Что делать»: «…в девятом часу вечера приехал господин с чемоданом, занял нумер, отдал для прописки свой паспорт».

Или у Писемского: «Ты не держи на квартие всякую сволочь; а то у тебя что ни день, то новая прописка жильцов».

У Григоровича: «…пришлось передать дворнику паспорт Маши для прописки и тем, следовательно, заявить всему дому о своей связи».

В письме Чехову от брата: «…если вздумает приехать Косой, скажи, что я могу продержать его у себя без прописки неделю, а за дальнейшее время поручиться не могу».

При этом, когда подданые Российской империи выезжали за границу, их поражало отсутствие прописки.

Вот стихи Саши Черного 1913 года:

Нынче здесь вы, а завтра в Швейцарии,
Без прописки и без паспортов
Распеваете вольные арии
Миллионом незамкнутых ртов…

Или вот у Лейкина в очерке «Наши за границей» (1890): «Николай Иванович опять всячески старался всучить свой паспорт в прописку, обращаясь уже на этот раз к хозяину и хозяйке гостиницы, но те также наотрез отказались взять: « ce n’est pas nécessaire, monsieur » [в этом нет необходимости, сударь].

При этом, если мы смотрим на то, что было написано после 1917 года, не меняется буквально ничего:

— Прописаться необходимо, представил документ самый верный, дворник неудовлетворен (Пришвин, «Дневник», 1918)
— Встречают, спрашивают — когда ж ты, говорят, многоуважаемый, пропишешься? (Булгаков, «Собачье сердце», 1925)
— Там придется прописаться. — Паспорт не в порядке? — Да нет, паспорт в порядке, но в городе мою фамилию хорошо знают. (Ильф и Петров, «12 стульев», 1927)
— Раздался звонок, просунулся в дверь дворник Николай и протянул дяде листки для прописки (Гайдар, «Судьба барабанщика», 1938)
— Уголовный элемент скрывается, сомнительная нравственность живет без прописки (Пастернак, «Доктор Живаго», 1945-1955)

Для сравнения синхронно с ними эмигрант Набоков пишет в 1936 года: «Я ответил, что все равно намерен на днях прописаться, а что сейчас не хочу вылезать из постели».

Советское значение, впрочем, постепенно продолжало трансформироваться. Оно все меньше означало акт регистрации по приезду и все больше привязку (почти крепостную!) к какому-то жилью. В этом значении оно и живет до сих пор с нами, хотя прописку типа отменили, ага. Открыть/Комментировать

2021-08-22 17:50:52 Писатель Набоков, как известно, Владимир Владимирович. Следовательно, отец его тоже был Владимиром, только Дмитриевичем. Дмитрий же Набоков, его дед, был Николаевичем, а вот прадед Николай Набоков, служивший по удельному ведомству (whatever that means) был… Открыть/Комментировать

2021-08-22 17:50:07 Писатель Набоков, как известно, Владимир Владимирович. Следовательно, отец его тоже был Владимиром, только Дмитриевичем. Дмитрий же Набоков, его дед, был Николаевичем, а вот прадед Николай Набоков, служивший по удельному ведомству (whatever that means) был Николаем Александровичем. И у Николая Александровича был брат — Иван Александрович Набоков. О нем и поговорим.

Иван Александрович Набоков героически воевал с Наполеоном (дослужился до генерал-майора, хотя ему не было и 30; был ранен в голову в заграничном походе). После выступления декабристов Иван Александрович возглавил комиссию военного суда над мятежниками из Черниговского полка. Подавлял поляков в 1830-1831 гг. — да так активно, что получил за это орден.

В 1848 году (уже за 60) был отправлен вроде бы на пенсию. Но в 1849 году назначен комендантом Петропавловской крепости, куда и были доставлены «злодеи»-петрашевцы, включая молодого, но уже популярного писателя Достоевского. Более того, наш без-пяти-минут-пенсионер Набоков возглавил «Секретную следственную комиссию».

Некоторые воспоминания о Набокове-тюремщике оставляют, конечно, полное ощущение чтения новостей на «Медиазоне»:

— комендант Набоков посещал иногда наши кельи, желая удостовериться лично в нашем благополучном проживании в командуемой им крепости и показать тем свою заботливость о нас. При посещении своем, он, однако же, ни разу не удостоил меня никаким добрым словом участия, а только исполнялась им формальная обязанность коменданта; войдя в келью, он спрашивал о здоровье, а я при виде его спрашивал: «скажите, скоро ли кончится наше дело?» — на что он обыкновенно отвечал: — «я почем знаю? — Вы лучше знаете, что вы наделали!» — и, как бы избегая дальнейшего вопроса, он сейчас же уходил;

— почтенный комендант Петропавловской твердыни и командир жандармского корпуса нечаянно-негаданно превратившийся в инквизитора, присяжного заседателя и вместе судью по политическому делу, о сущности которого, равно как и об обязанностях принятой на себя роли судьи, не имел решительно ни малейшего понятия, был твердо убежден, что если уже кто посажен в тюрьму, то, конечно, он уже тем самым виноват и заслужил казнь;

— генерал Набоков, видимо, в комиссии чувствовал себя не на своем месте; казалось, он вполне был убежден в существовании зловредного заговора вообще и в моей к нему прикосновенности в особенности; но в чем именно состоял заговор и какая была моя вина, он в этом не мог дать себе отчета.

Впрочем, было ведь и хорошее! Вот что вспоминал про Набокова брат Достоевского — архитектор Андрей Михайлович, которого арестовали не просто по ошибке (там всех арестовали по ошибке), а попросту вместо другого брата Достоевского — Михаила.

«Я поклонился и хотел выходить, но генерал Набоков остановил меня и позвонил. —Его каземат ужасный, надо перевести его. (Вошедшему по звонку плац-майору). — Отведите этого господина в новые помещения и устройте его в одном из лучших номеров. Мы вышли и я, не заходя в старый каземат, очутился на новоселье, куда мне перенесли и мое курево со всем прибором. Новое мое помещение показалось мне раем после каземата № 1. Это была чистенькая комнатка, походящая более на отдельную больничную палату, нежели на каземат».

Всего Андрей Михайлович Достоевский по ошибке провел в крепости 13 дней. Федор Михайлович провел каторжном остроге четыре года. Открыть/Комментировать

2021-08-14 13:34:23 После двадцати лет деспотичного правления обычно начинаются самые мрачные годы, тупые, душные, невыносимые. Так было и при позднем Николае I, когда Достоевского почти расстреляли за копию письма, а Тургенева на месяц арестовали за некролог Гоголю. В истории те годы (1848-1855) называю обычно мрачным семилетием.

Некрасов так вспоминал то время в своей комедии «Медвежья охота» (1867):

Великий век, когда блистал
Среди безгласных поколений
Администратор-генерал
И откупщи́к — кабачный гений!
<…>
Великий век — великих мер!
«Не рассуждать, — повиноваться!» —
Девиз был общий; сам Гомер
Не смел Оми́ром называться.

Так, давайте поговорим про последние две строчки. Что вообще происходит?

Оми́р — это Ὅμηρος (Омирос). Так древние и современные греки называют слепца, вроде как подарившего нам «Одиссею» и «Илиаду». Нам он больше известен как Гомер. Почему? В западноевропейском чтении от Эразма Роттердамского «ита» (η) читается не как «и», а как «э»; плюс к заглавному «О» из-за придыхания добавляется латинская «H». Получаем Homer. Или «Гомер» по-русски.

Но из-за прямой церковной традиции, шедшей из Византии, в России сохранялось и другое, не-эразмовское чтение. И в книгах XVIII да и XIX веков можно встретить Иродота, а не Геродота; Омира, а не Гомера. С 1700 по 1850 гг. обе формы примерно равнозначно использовались в русском языке.

Вот несколько примеров.

У Радищева: Омир, Виргилий, Мильтон, Расин, Вольтер, Шекеспир, Тассо и другие читаны будут, доколен не истребится род человеческий.

У Баратынского:

Суров и бледен человек;
Но зелены в отечестве Омира
Холмы, леса, брега лазурных рек.

У Гончарова: Как ты не понял одного из колоссальных героев древности — Лукулла, ты, понявший Платона, божественного Омира, пышного Вергилия?

У Герцена: Моя работа стала мне нравиться, я увлекался ею, и, как комар Крылова, «из Ахиллеса стал Омиром».

У Грибоедова: Шереметев у нас затмил бы Омира, скот, но вельможа и крез.

Теперь вернемся к Некрасову. Почему Гомер не смел называться Омиром в мрачное семилетие?

На самом деле Некрасов тут ошибся, точнее перепутал: все должно было бы наоборот. Омир не смел называться Гомером!

Дело в том, что в 1852 году министр просвещения Ширинский-Шахматов, которого вернее было бы назвать министром мракобесия (он закрыл все философские факультеты как вредные, кроме дерптского) потребовал отмены произношения греческих слов «по Эразму» как не соответствующего традиции русской православной церкви и богословской литературы .

Ирония исторической справедливости заключается в том, что по корпусу русского языка хорошо видно, что как раз вскоре после этого требования Гомера в принципе перестали называть Омиром. Открыть/Комментировать

2021-08-11 21:58:18 Брандером в морском деле называют небольшой и маневренный кораблик, иногда чуть ли даже не плот, который взрывают или поджигают, когда он внезапно подходит к большим кораблям противника. Брандеры использовали еще древние греки и китайцы, их использовал Дрейк… Открыть/Комментировать

2021-08-11 20:54:08 Брандером в морском деле называют небольшой и маневренный кораблик, иногда чуть ли даже не плот, который взрывают или поджигают, когда он внезапно подходит к большим кораблям противника. Брандеры использовали еще древние греки и китайцы, их использовал Дрейк против испанцев, греки и русские против туров, и японцы — против русских около Порт-Артура.

Но помимо этого основного, военно-морского значения дореволюционные словари русского языка фиксируют еще брандер в выражении «пускать брандера». Приведу цитату из одного такого лексикона:

— брандера пустить (иноск.) — предварительные наступательные приемы, чтоб огорошить, ошеломить

Впрочем, материалы корпуса русского языка показывают несколько подгрупп значений это фразы. Смотрите сами:

(1). «Новь», Тургенев:

Перед сестрой он не высказывался; не потому, чтобы воображал ее не способной его понять, — о нет! Он высоко ценил ее ум... Но с ней надо было говорить серьезно и вполне правдиво: а как только он пускался «козырять» или «запускать брандер» — она  тотчас принималась  глядеть на него каким—то особенным, внимательным и соболезнующим взглядом, и ему  становилось совестно.

Здесь «запускать брандер» — это что-то вроде пускать острое словечко.

В очевидно похожем значении слово встречается в воспоминаниях Тучковой-Огаревой:

Когда бойцы утомлялись, Герцен подогревал их разговор, пускал брандер, — как он говорил, — и они опять принимались рассуждать и спорить.


(2). «Работа актера над собой», Станиславский:

С такими мыслями я стоял в передней театра, машинально надевая пальто и лениво окутывая шею шарфом. Вдруг кто-то запустил мне в бок «брандера». Я вскрикнул, обернулся и увидел смеющегося Аркадия Николаевича.

Здесь ближе к словарному определению. Станиславского явно огорошил Аркадий Николаевич, причем еще и толчком в бок (метафора становится более выпуклой).

(3). «Загон», Лесков:

Здесь водится такой обычай, что перед тем, как духовенство хочет идти со святыней, по дачам посылают «брандера», чтобы не получать отказов, а заблаговременно узнать: кто пример, а кто не примет?

Тут «брандер» это что-то вроде первохода, которому не жалко подорваться (то есть получить отказ), но никак не тот, кто тычет в бок или отпускает острое словцо.

(4). «Семейство Холмских, Бегичев:

«Что за вист!» — сказал Змейкин. «Пренесносная игра! Карл Адамович!» — продолжал он, обращаясь к Шурке, — «сделай, братец, нам банк!». — Пожалуй. — Вы, Филипп Иванович, будете держать мне половину? — Нет, брат! Ежели на то дело пошло» — отвечал Удушьев, ударив по столу, и притворяясь пьяным, так, что будто бы у него язык насилу шевелился — «я сам буду понтировать. Ты много выиграл в вист: поделись с нами; я тебе пущу, по старинному, брандера!»

Тут я не до конца понимаю, если честно. Склоняюсь к варианту про тычок в бок, но предлагайте и ваши варианты, если таковые будут Открыть/Комментировать

2021-08-08 11:27:28 Александр Грин, автор «Алых парусов», в юности пару лет был эсером. Правда, в терактах участвовать он отказывался и ограничивался агитацией среди рабочих. В одном из своих ранних рассказов «Маленький комитет» (1908) он описывает из личного опыта сцену знакомства революционера и революционерки на конспиративной квартире.

Существо, стоявшее перед ним, ободрительно улыбнулось и сняло шляпу с маленькой русой головы. Геник протянул руку, бормоча: ― «Поклон от Карла-Амалии Грингмута». ― И вам «от князя Мещерского», ― ответила девушка. ― Да вы садитесь, пожалуйста! Конечно, не на пол, ― рассмеялась она, ― а вот сюда хоть, что ли! Вы давно приехали? 

Нам трудно теперь оценить юмор диалога двух левых радикалов в подполье 1900-х. Владимир Грингмут (родился в семье немца) был тогда главредом консервативных «Московских ведомостей» и одним из идеологов черносотенцев. А князь Мещерский возглавлял много лет реакционную газету «Гражданин» (а до того журнал с тем же названием, где некоторое время сотрудничал Достоевский; Тургенев этот журнал называл «самым зловонным из всех на Руси выходящих»).

Мещерский был известен предложение поставить окончательную точку в реформах Александра II, а также высказыванием «как нужна соль русскому человеку, так ему нужны розги». Разумеется, его пропагандистское издание получало дотации из бюджета, а также поговаривали, что, став царем, Николай II читал исключительно «Гражданина».

То есть в переводе на наши реалии это встреча двух навальнистов-экстремистов с паролем-отзывом вроде: — Привет от Киселева! — А вам от «РТ»!

Ирония же и лукавство ситуации заключалась в том, что наш ультраправый князь Мещерский, корреспондент двух императоров, певец розги и пропагандист контрреформ, был одним из самых известных гомосексуалов великосветского общества столицы.

Владимир Соловьев называл его «Содома князь и гражданин Гоморры»; юрист Кони — «презренным представителем заднего двора». А министр Витте в воспоминаниях писал: «Наиболее любимый молодой человек Мещерского — Бурдуков, отставной корнет, не имеющий никакого образования и воспитания, состоит камергером двора его величества, чиновником особых поручений при министре внутренних дел, получает усиленное содержание».

Тут, наверное, должен следовать некоторый вывод, но читатель вполне может сделать его и сам. Открыть/Комментировать

2021-07-29 10:22:01 Из дневника издателя Суворина, 19 мая 1896 года (Николай Второй восходит на престол):

Во время коронации у Набокова, который нес корону, сделался понос, и он напустил в штаны.

Речь о деде писателя Набокова — сенаторе и бывшем министре юстиции. Ему в тот момент было 59. Его сыну — 26. А сам Набоков родится еще через три года.

Кстати, про коронацию русского царя и курьезы. В Pale Fire есть такое место:

Строка 801: опечатка

Переводчикам Шейда придется-таки повозиться с преображением - да еще в одно касание - слова mountain [гора] в слово fountain [фонтан, ключ, источник]: такое не передашь ни по-французски, ни по-немецки, ни по-русски, ни по-земблянски, - переводчику останется прибегнуть к одной из тех сносок, что пополняют криминальный архив находящихся в розыске слов. И все же! Сколько я знаю, существует все же один совершенно необычайный, замечательно изящный случай, в котором участвуют не два, а целых три слова. Сама история достаточно тривиальна (и всего скорее апокрифична). В газетном отчете о коронации русского царя вместо "корона" [crown] напечатали "ворона" [crow], а когда на другой день опечатку с извинениями "исправляли", вместо нее появилась иная - "корова" [cow]. Изысканность соответствия английского ряда "crown-crow-cow" русскому "корона-ворона-корова" могла бы, я в этом уверен, привести моего поэта в восторг. Больше ничего подобного мне на игрищах лексики не встречалось, а уж вероятность такого двойного совпадения и подсчитать невозможно.

Есть, впрочем, и про понос (на удивление). В «Других берегах»:

Надобно сказать, что у обоих моих родителей был абсолютный слух: но увы, для меня музыка всегда была и будет лишь произвольным нагромождением варварских звучаний. Могу по бедности понять и принять цыгановатую скрипку или какой-нибудь влажный перебор арфы в «Богеме», да еще всякие испанские спазмы и звон, – но концертное фортепиано с фалдами и решительно все духовые хоботы и анаконды в небольших дозах вызывают во мне скуку, а в больших – оголение всех нервов и даже понос. Открыть/Комментировать

2021-07-26 22:53:22 Приглашение на казнь. Открыть/Комментировать