2022-04-25 14:06:36
В день, когда ракетные удары раздаются во Львове, я редактирую новости на работе: шесть человек погибли, одиннадцать пострадали. Железнодорожные объекты повреждены, разрушен шиномонтаж.
«Маша, напиши мужу», — отправляю сообщение Маше.
Маша живет у меня. Она швея. Приехала из Черниговской области, где пряталась от войны в лесах. Муж и дочка — сейчас во Львове. Маша делает в Праге канадскую визу. А тут — Львов бомбят.
«Люба, как ваши дела?» — отправляю сообщение Любе.
Люба убирается у нас дома. Она знает чешский гораздо лучше меня. Живет в Праге давно, лет двадцать. А дочка сейчас — волонтёркой во Львове. И родители пожилые — где-то там. «Поеду, увижу их, может быть, заберу», — Люба писала до ракетных обстрелов.
(После обстрелов Люба будет молчать два дня.)
Маша ответила: «Наши в порядке, все живы».
Потом началось наступление на Донбасс.
— Как же страшно перед девятым мая, — женщины, живущие в моем доме, тревожатся. Они не верят в безопасную жизнь и не ждут ничего хорошего даже «после войны». Одна из них — Виктория — выбралась из Бородянки. Бородянка была в оккупации. Судя по всему, что я прочитала, а ещё по глазами Виктории — в Бородянке был, конечно, не ад.
Ад я могу представить. Всем известно — там черти, они творят всякую ерунду. В Киевской области люди насиловали людей, расстреливали людей, закапывали людей. Убитые и убийцы — в каждом из них часть меня. Когда мы с Викторией сидим на моей кухне и между нами стол — кусок дерева то увеличивается в размерах, то уменьшается.
— Зачем в очереди, когда мы ждали гуманитарного коридора, они издевались над нами? Вывели одного мужчину из очереди, поставили на колени, угрожали. Потом завели за гараж и выстрелили. Стреляли в воздух, но мы не знали. Зачем они нас пугали?
Где-то во мне течёт русская кровь, но эта река молчит. Фотография в паспорте не отвечает. Русский язык прилип.
— Ты думаешь, он может применить ядерное оружие? Ты думаешь, он может остановиться? — женщины спрашивают меня, и во мне начинается внутренний спор. Если я скажу «ДА», будет ли это умножением отчаяния или правдой? И что значит «правда», когда тебе известно не больше, чем твоему страху?
В Праге отцвел миндаль. Распустились магнолии и японские вишни. Улицы и парки — в неподвижных розовых облаках.
В день, когда дым летит над промзоной, где стоит завод «Азовсталь», сгорбившийся, спрятанный в пиджак человек, вцепившись в стол, говорит: «Заблокируйте их так, чтобы муха не пролетела». Я слушаю его больше, чем многие россияне. Я слушала его как ребёнок, как девочка старших классов, которая хотела стать журналисткой. Я десять лет слушаю его как журналист. Почему мне от его слов только тошно? Почему от него ещё не всех тошнит? Что он такого делает, что в нём такого? Я столько лет его слышу и слушаю. Как это работает? Как мир устроен? У меня много вопросов. Почему Господь не даёт интервью? Только и делает, что молчит.
Люба вдруг отписалась: «Близко бабахнуло. Все хорошо. Еду в Прагу, в среду уборка».
Я в ответ думаю: «Слава Богу». И пишу: «Слава Богу». Не знаю, что ещё думать и говорить.
В день, когда Маша и Виктория уезжают, квартира обретает свой прежний вид: холодильник — как обычно — полупустой, исчезают сосиски и макароны, никто не страдает бессонницей, кроме меня, а кухонный стол замирает в своих пределах. На барной стойке распускаются красные лилии — благодарность.
Я два дня гуляю по дому в распахнутом халате, лежу с осетинским пирогом на диване. Делаю вид, что живу свою жизнь.
В день, когда начинают бомбить Одессу, — надолго замираю под одеялом. Надо написать Даше и Лене (имена, по их просьбе, изменены). Они жили у меня до Маши и Вики, приехали из Одессы, уехали в деревню под Грацем. В Одессе у них — старики.
Пока собиралась с силами и словами, мама мне написала: «Оля, у нас Христос воскрес». Хотела ответить: «Мам, пожалуйста, передай ему…», но заплакала.
А разозлившись решила: «Сама передам».
958 viewsOlga Beshley, edited 11:06
B
