Lemix

2022-02-10 11:47:25 Друг-моряк стоял рядом, поправляя брезентовый чехол крышки переднего люка. Он задержался, чтобы посмотреть на деймона маленькой девочки, играющего с дельфинами. Деймон Джерри, морская чайка, сидела на шпиле, засунув голову под крыло. Моряк сразу понял переживания Лиры.

— Помню, когда я впервые вышел в море, моя Белисария еще не решила, какая форма ей ближе. Я был молод, а ей нравилось быть дельфином. Я боялся, что она навсегда останется такой. На моем первом корабле плавал старый моряк, который не мог сойти на землю, потому что его деймон принял облик дельфина. Он был отличным моряком, лучшим штурманом, какого я когда-либо знал; он мог заработать состояние на рыбной ловле, но он не был счастлив. Он никогда не был счастлив, пока не умер и его не похоронили в море.

— А почему деймонам нужно выбрать одну форму? — спросила Лира. — Я хочу, чтобы Пантелеймон всегда мог меняться.

— Деймоны выбирают одну форму, и так будет всегда. Так приходит взросление. Однажды ты устанешь от его постоянных изменений и захочешь, чтобы деймон навсегда принял одну форму.

— Никогда не захочу!

— Конечно, захочешь. Ты захочешь вырасти, как остальные девочки. У постоянной формы есть свои преимущества.

— И какие?

— Она помогает понять, что ты из себя представляешь. Возьми, например, старушку Белисарию. Она морская чайка, а значит и во мне есть часть морской чайки. Я не важен, не роскошен и не красив, но я закален и могу выжить везде, подыскать себе еду и компанию. Сознавать это совсем неплохо. Когда твой деймон принимает окончательную форму, ты понимаешь, что ты за человек.

— А если деймон выберет форму, которая мне не нравится?

— Ну, значит, всю жизнь ты будешь испытывать неудовлетворенность. На свете живет множество людей, которые хотели бы иметь деймоном льва, а им достался пудель. Пока эти люди не поймут, что нужно радоваться тому, что у тебя есть, они будут жаловаться на жизнь.

Лира слушала моряка, но ей не верилось, что когда-нибудь она вырастет.

#книги Открыть/Комментировать

2022-02-10 11:47:16 Филип Пулман, «Северное сияние»:

Корабль продвигался к северу, дни становились холоднее. Пришлось перерыть содержимое трюмов в поисках непромокаемого костюма, который можно было бы переделать для Лиры. Джерри научил Лиру шить — дело, которому девочка предавалась с удовольствием, хотя в Джорданском коледже относилась к этому занятию с презрением и сбегала с уроков миссис Лонсдейл.

Вместе они соорудили водонепроницаемую сумку для алетиометра, которую Лира могла привешивать к поясу «на случай падения в море». Обезопасив таким образом прибор, Лира в непромокаемом плаще и зюйдвестке прижималась к поручням, наблюдая, как жалящие брызги разбиваются о нос и рассыпаются по палубе. Временами она страдала от морской болезни, особенно когда ветер крепчал и корабль взлетал к самым гребням серо-зеленых волн, и тогда Пантелеймон брался за дело, отвлекая Лиру низким полетом над пенистыми холмами в облике буревестника; ощущая его безграничное ликование среди беснующихся волн и ветра, Лира забывала о тошноте.

Время от времени деймон пытался становиться рыбой, а однажды даже порадовал стайку дельфинов, присоединившись к ним под видом соплеменника. Дрожащая Лира стояла на полубаке и восторженно хохотала, глядя, как ее любимый Пантелеймон, лоснящийся и могучий, выпрыгивал из воды с полдюжиной таких же гибких серых тел.

Ему, конечно, приходилось держаться поближе к кораблю, поскольку он не мог удаляться от Лиры; но Лира ощущала его жажду мчаться вперед со всей возможной скоростью, наслаждаясь этой гонкой. Лира разделяла его удовольствие, хотя за видимой радостью скрывались боль и страх. А что, если ему понравиться быть дельфином больше, чем жить с ней на земле? Что тогда делать? Открыть/Комментировать

2022-02-09 08:41:06 Гаджеты дают нам иллюзию повышенного контроля и компетентности. Кроме того, они заставляют нас чувствовать себя информированными. Технологии делают нас умнее, не так ли? Нет, факты опровергают и это заблуждение.

Психолог Гленн Уилсон обнаружил, что знание о наличии непрочитанного электронного письма в почтовом ящике может снизить ваш IQ на 10 пунктов при решении задачи. Префронтальная кора, та часть мозга, которая помогает нам расставлять приоритеты и принимать управленческие решения, легко отвлекается на новые стимулы. Она хочет узнать, о чем говорится в электронном письме, и при этом расходует энергию на размышление об открытии этого письма, что приводит к снижению умственных способностей.

Многие телефоны выводят сообщения на экран сразу при получении, отображая поверх всего остального контента. «Добавьте к этому факту социальное ожидание, из-за которого оставшееся без ответа сообщение может показаться отправителю оскорблением, — пишет Дэниел Дж. Левитин в газете The Guardian, — и вы получите все необходимое для формирования зависимости: полученное сообщение активирует ваши центры новизны. Вы отвечаете и чувствуете себя вознагражденным за выполнение задания (о котором за 15 секунд до этого вы и не подозревали). Каждое из действий способствует выработке очередной дозы дофамина, а ваша лимбическая система кричит: “Еще! Еще! Давай еще!”».

Не забывайте, что чтение новых сообщений также способствует выработке кортизола и адреналина, которые затуманивают ваше сознание и заставляют вас испытывать стресс и тревожность. Подобный цикл — очевидный рецепт неэффективной работы и неприятных ощущений.

Действительно, при попытке сосредоточиться на нескольких вещах мы думаем, будто используем свое время максимально эффективно. М. Г. Зиглер оправдывал такое поведение в своем эссе под названием I Will Check My Phone at Dinner and You Will Deal with It («Я буду проверять свой телефон за ужином, и вам придется с этим смириться»), опубликованном на ресурсе TechCrunch. «Простите, но мы живем в эпоху ”Ужин 2.0”, — пишет он, — и я наслаждаюсь такими ужинами больше, чем когда-либо. Можно ли считать такое поведение антисоциальным? Конечно. Может ли рабочее письмо, на которое вам необходимо ответить, послужить отвлекающим фактором? Безусловно. Однако именно так устроен современный мир. Мы теперь всегда на связи. И некоторым из нас это очень нравится».

Предполагаю, одна из причин, по которой «некоторым из нас это очень нравится», это дофаминовый кайф, описываемый нейробиологами, но я, конечно, не собираюсь никому указывать, что им делать и какие решения принимать. Это было бы лицемерием с моей стороны, ведь на протяжении большей части своей взрослой жизни я утверждала, что способна фантастически эффективно справляться с несколькими задачами одновременно! В течение многих лет я даже указывала эту способность в резюме как «особый навык».

#книги Открыть/Комментировать

2022-02-09 08:40:50 Селеста Хэдли, «Нам надо поговорить, или секреты осмысленного общения»:

Если вы думаете, что можете эффективно делать два дела одновременно, боюсь, мне придется вас разочаровать. Вопреки распространенному мнению, люди не способны к многозадачности.

В действительности сама концепция многозадачности не применима к человеку. Изначально она использовалась для описания работы компьютера, на котором одновременно запускалось несколько программ. Однако человеческий мозг работает иначе, чем компьютерные операционные системы. Мы можем сосредоточиться только на чем-то одном.

Как известно, многие люди думают, будто они способны работать в режиме многозадачности, — я тоже так думала. Если вы когда-нибудь наблюдали за действиями повара в заведениях быстрого питания, работой медсестры отделения скорой помощи или учителя средней школы, то могли поверить в то, что это возможно. Однако, по словам нейробиолога Эрла Миллера из Массачусетского технологического института, мозг очень хорошо умеет обманывать сам себя.

Когда мы думаем, что работаем в режиме многозадачности, то на самом деле просто очень быстро переключаемся с одной задачи на другую. Мы не замечаем этого переключения внимания, поэтому нам кажется, что мы способны сосредоточиваться на двух вещах одновременно. К сожалению, именно поэтому множество людей по-прежнему пишут текстовые сообщения за рулем.

Мы не можем решать две задачи одновременно, особенно если для их решения используется одна и та же часть мозга. Это означает, что мы не можем одновременно набирать электронное письмо и разговаривать по телефону, левое полушарие нашего мозга не в состоянии справиться с обеими задачами в один момент времени. Эрл Миллер утверждает: «Обе задачи связаны с коммуникацией посредством письменной или устной речи, поэтому между ними существует конфликт». Этот конфликт называется интерференцией.

То же самое происходит, когда вы беседуете с коллегой, одновременно просматривая ленту новостей в Фейсбуке, или разговариваете с автомехаником, изучая цены на коробки передач на своем планшете. Не могу точно сказать, сколько раз во время готовки у меня подгорала еда, когда я пыталась одновременно разговаривать с сыном и смотреть телевизор.

И все же попытка работать в режиме многозадачности доставляет мозгу удовольствие. Нейробиолог Дэниел Дж. Левитин считает, что быстрое переключение с одного действия на другое «создает дофаминовую петлю обратной связи, вознаграждая мозг за утрату фокуса и постоянный поиск внешней стимуляции». В конце концов мы платим высокую цену за этот дофаминовый кайф. Быстрое переключение нейронов повышает выработку кортизола и адреналина — двух гормонов, которые «способствуют чрезмерной стимуляции мозга, делая сознание затуманенным, а процесс мышления беспорядочным».

Таким образом, работа в режиме многозадачности дает нам иллюзорное ощущение сверхэффективности, размывая наше сознание и не позволяя адекватно оценить свои когнитивные способности. Кроме того, кортизол и адреналин вызывают стресс и тревожность.

Да, мы чувствуем себя полными энергии, пытаясь делать три вещи одновременно, но в итоге испытываем нервное перенапряжение. И для этого избыточного напряжения есть причина, поскольку ухудшение когнитивных способностей может привести к ошибкам. Открыть/Комментировать

2022-02-07 09:04:53 We discussed me being useful, and I was convinced I didn’t have anything to give anyone.

“Babe, I haven’t done anything for anyone in years,” she said to me, when I told her how useless I felt.

All I saw was Allison doing things for people. She answered the phone when someone called looking for help with not picking up a drink. She answered the phone when someone called for help with a friend who’d been diagnosed with cancer. She answered the phone when her mother called, when her sister called.

She answered the phone when I called, and she’d answered the doorbell every time I’d shown up, hungry for the love she could give me.

“I feel like all I can do right now is take,” I said to her. People had been coming by. Visiting. Bringing me containers of turkey chili and books; my friend from the writing class took me to dinner at an Ethiopian restaurant around the corner; another friend came and sat in the back garden with me. I couldn’t figure out why they were there—I had nothing wise to say to them. I had no money to contribute to the cost of the turkey chili, the Ethiopian dinner. I couldn’t help anyone by writing about them; this time I really couldn’t make anyone famous.

“I don’t know if friendship really works like that,” Allison said. “The thing is, it’s really not about parity.”

Parity was all I’d ever known about friendship. That a certain kind of score was kept. That reciprocity might not happen immediately, but that it needed to happen at some point: the invitation returned, the dinner bought, the phone call answered, the paper edited, the money sent. But I couldn’t reciprocate. Definitely not now, and possibly not ever.

“I think maybe just let them love you?” Allison said after another friend had come, given me food and a book, and left. I told her I’d try.

#книги Открыть/Комментировать

2022-02-07 09:04:46 Eva Hagberg Fisher, «How to Be Loved: A Memoir of Lifesaving Friendship»:

I took so many pictures of myself then, and later—selfies about to fall asleep, selfies about to get out of bed. I didn’t post all of the pictures, but I took hundreds. I wanted to document what was happening, save it for later. To tell myself that there would be a later.

I wanted to see myself reflected back to me. I wanted to know what I looked like now, in case I never looked like this again. In case the surgeon’s knife slipped. In case I was thrown straight into eighteen months of chemotherapy. In case my brain needed to be radiated; in case the person I had begun stitching together in the years since I’d stopped drinking disappeared.

One morning, I took a picture and then looked at my eyes, my nose, my eyebrows. It wasn’t the same as seeing a reflection. In college, I’d looked at myself in the mirror some nights, trying to find myself in my eyes. “You’re here, you’re here, look at you,” I’d whispered to myself, my nose dripping from cocaine, my throat raw from throwing up the ninth shot I’d taken. But here, looking at a picture of myself on my phone, I felt more present.

Presence was all I had. I couldn’t do anything for anyone. I couldn’t write, couldn’t work. I couldn’t teach. I couldn’t help anyone. I couldn’t follow the rules of reciprocity; I could only take. How to know that I existed? How to know that I mattered? Of course I had read articles that said that just being was enough. Of course someone had slipped me a Pema Chödrön book.

Of course a therapist in New York had tried to convince me that what I saw as the perils of an ordinary life, something I was loath to even consider, were not in fact the pools of quicksand I believed they were. But here, now, all I could do was wait. Wait for pain, and what I was sure would be bad news. And so, click. A picture. I exist. Click. I exist. Those are my eyes. That’s my nose. That’s my mouth, with its right-sided curve.

Some of the pictures were just for me. Some were also for me, but in a different way. When I posted the pictures online, it was so that everyone else could remind me that I was still here. Could give me permission to feel the blank terror that permeated every breath. See me, I wanted to say. See how afraid I am.

I believed I couldn’t say that. The pull of the narrative that I was tough, and strong, and would get past this felt more powerful than the real story, the one that I felt building underneath, the one that felt more true. That I might not be as tough as I’d always thought. That I might not be as strong as my friends wanted to tell me I was. That I might not get past this.

See me. See me. I am so afraid. Открыть/Комментировать

2022-02-06 17:22:27 We decided to watch Crazy, Stupid, Love, figured out how to get the Roku to get us there, and soon were watching a scene of Ryan Gosling’s character trying to give Steve Carell’s the best pickup tricks.

“God, I feel for you girls now,” Allison said. “We didn’t have to play all these games.”

I looked over at her. She pressed pause and turned to me.

“I just loved William and fucked him all the time,” she said. William was her dead husband. “It was sex! It wasn’t so complicated.”

I didn’t know what to say. It did seem that complicated to me. Sex required games, diffusion, performance. I picked up my phone, pretended I needed to send a text.

(How many hours, I wonder now, did I miss with her because of my phone, because of needing to send a text?)

She pressed play. And then, I reached for a cookie from the bag we had brought in and placed at the foot of the bed, and lost my balance, and grabbed on to her arm, lightly, for stability. But instead of letting go, I gave her a squeeze, the briefest rub, just to acknowledge the touch, to finish it delicately instead of abruptly.

“That feels so good,” she said.

I forced myself to pause. To open my palm, to lay it against her arm. The tightness inside me unwound again, just one more millimeter. She shifted, sitting up so that her entire upper back was pulled away from the wall. She was wearing a gray cashmere cardigan and I tentatively touched her upper back. I felt her soften under my touch, felt her settle in to what felt for her like an easy intimacy—something I had never experienced. I hadn’t been held much as a child, hadn’t automatically learned to hug and squeeze and pat and touch, and so Allison’s ease with touch, with responding to touch, with asking for it, was new to me.

“Oh, that’s so nice,” she said as I moved my hand across her shoulders, as I flattened my hand and spread my fingers and made even more space for contact. The comfort she felt with herself and her own body, even as her body was racked with a pain she could barely describe even in poetry, was as foreign to me as the London hotel room in which I’d been in bed with Matt.

As I touched her body I felt how acutely I had lost any sense of mine. I could not have known if something felt good. I lived in my body knowing that it was the vessel for my mind, but beyond that it was irrelevant. And so Allison’s desire for touch confused me, required a certain level of purposeful accommodation, of almost tangible effort. And yet the way in which she invited me to touch her was also a way of her touching me. This was not one-way, not a pat or a stroke of the arm, not the forced hugs I’d seen her experience at the end of the meetings. My hand was touching her, but her back was touching me. We were in this together.

When I think about Allison now, I feel the softness of her cashmere sweater under my hand, can sense the vastness of its gray color everywhere in my perception field. Years after we watched the movie, and weeks before she died, as I was trying to tell her who she had been to me, the words that came to mind were “second mother,” but she wasn’t that—our relationship wasn’t maternal. So I came to think of her as a midwife, a doula, because what I felt her do with her body under my palms and fingers so keenly aware of the tender fibers of her cashmere hoodies was to lift me from one part of my life and gently, so gently, hold me as I moved myself to another.

“You carried me,” I said to her once, in the moments we had after we knew her mind would go, and before it started to leave.

“Well, that’s not exactly it,” she said. “I feel more that I just held you while you changed.”

And it was that that was so surprising and so magic. I had never been touched or held with a kind of pure and untrammeled love before, a love that wasn’t clouded by anxieties, or by sexual desire, or by the awkwardness of being in a young body that doesn’t know how to touch, or that—most important—didn’t request anything of me.

#книги Открыть/Комментировать