Хроники тоталитарного времени

2022-08-26 10:47:46 Выходец из обеспеченной мусульманской семьи, писатель, журналист, сценарист и драматург Саадат Хасан Манто воспринял раздел Британской Индии как личную трагедию и как трагедию для всего общества. Проявлялась эта трагедия, по его мнению, не в том, что одну страну поделили на две, а в том, что «люди в обеих странах оказались рабами – рабами фанатизма, рабами религиозных страстей, рабами животных инстинктов и варварства».

В начале 1948-го Манто, которому тогда было 35 лет, пришлось уехать из Бомбея в пакистанский Лахор из-за угроз со стороны индуистов-радикалов. Экстремисты угрожали писателю и киностудиям, с которыми он сотрудничал.

Полученная тогда травма осталась с Манто и сильно повлияла на его творчество. До раздела Индии он специализировался на эссе, сценариях и репортажах. После, пытаясь осмыслить случившееся, освоил новый жанр – коротких рассказов. Стилистически Манто совмещал черты писателей, которых переводил на язык урду, – Золя, Чехова, Мопассана.

У Манто в голове не укладывалась, что культура, которая раньше считалась общей для представителей разных религий, теперь оказалась разорвана на части. Кому теперь принадлежали произведения, созданные в Британской Индии? Оставалась ли они достоянием обоих новых государств или их принадлежность определялась вероисповеданием автора?

Работы самого Манто попадали под запрет. Самого писателя обвиняли в непристойности и даже задерживали за описания преступлений – в том числе изнасилований женщин – сопровождавших раздел Индии. Его таскали по судам, штрафовали за «безнравственность», но Манто по-прежнему затрагивал темы, которые его волновали, и изящно расправлялся с оппонентами.

Несмотря на переживания, Манто не брал на себя роль судьи и удерживался от категоричных суждений. Его рассказы побуждали думать о судьбах народа и беспокоиться за конкретных людей, но при этом убийцы и насильники в них представали такими же человечными, как жертвы. Попытка понять происходившее подразумевала, что нужно осмыслить восприятие тех событий и у пострадавших, и у тех, кто творил насилие.

Пожалуй, самый известный рассказ Манто «Тоба Тек Сингх» описывает, как спустя три года после раздела правительства Индии и Пакистана решили обменяться своими сумасшедшими. Мусульманских «лунатиков» постановили отправить в Пакистан, а индуистов и сикхов из пакистанских приютов для душевнобольных – в Индию.

Один из пациентов, сикх, приходит в такое негодование от переезда, что встает на ничьей земле между двумя границами, защищенными забором с колючей проволокой. В его эмоциях и поступках проявляется намного больше здравомыслия и человечности, чем в решениях тех, кто «прячет свои провалы под плотной вуалью лицемерия».

История самого Манто сложилась трагически. В Пакистане, куда писатель переехал под давлением индуистов, к нему тоже относились не слишком доброжелательно: называли реакционером и преследовали за недостаток патриотизма.

Подступавшая нищета вынуждала Манто лихорадочно работать: в начале 1950-х он в среднем писал по книге в месяц. Стресс подтолкнул его к депрессии, а депрессия – к алкоголизму. Родные поместили Саадата в психиатрическую лечебницу в надежде, что там его исцелят от пагубной зависимости. Однако врачи не сумели спасти Манто – он по-прежнему уходил в запои и в 1955-м в 42 года умер от цирроза печени.

Несмотря на раннюю смерть и тяжелую судьбу, Манто оставил след, о котором не могли и мечтать писатели-конформисты. Одна из его главных идей заключалась в том, что ценность человеческой жизни определяется не воспринятыми извне политическими или религиозными идеями, а личными переживаниями и смыслами, которыми ее наделяет сам человек.

«Не говорите, что на улицах растерзали 100 тысяч индуистов и 100 тысяч мусульман, – просил он. – Лучше скажите, что растерзали 200 тысяч человеческих существ. И главная трагедия даже не в том, что их уничтожили, а в том, что их убийства не имели абсолютно никакого смысла». Открыть/Комментировать

2022-08-25 13:40:47 Начавшийся в августе 1947 года раздел Британской Индии повлек самую масштабную миграцию и самый жестокий голод в истории, если брать только мирное время. Впрочем, считать то время мирным можно только формально – еще одним следствием превращения бывшей колонии в два независимых государства, доминион Пакистан и Индийский Союз, стали массовые беспорядки и ожесточенные стычки. Считается, что в процессе разделения вынужденному переселению подверглись от 10 до 20 миллионов человек. Около миллиона погибли, а судьба еще нескольких миллионов из тех, кто переселился, осталась неизвестна.

Раздел колонии в соответствии с планом последнего вице-короля Индии Луиса Маунтбеттена проходил по религиозному признаку. Жившим на определенной под Пакистан территории индуистам и сикхам пришлось бежать в Индию. Мусульмане, которые оказались на территории Индии, двинулись в противоположном направлении. Ужас ситуации заключался в том, что семьи, поколениями жившие в одном регионе, внезапно оказались чужаками. Соседи, которые придерживались другой веры, могли напасть на них за то, что те задержались в «их» стране.

«На момент разделения, вероятно, не было двух стран более похожих, чем Индия и Пакистан, – рассказал писатель и журналист Нисид Хаджари. – Лидеры с обеих сторон хотели, чтобы они стали союзниками, как США и Канада. Их экономики были тесно переплетены между собой, в их культурах было много общего».

Однако в первые дни после объявления о разделении никакие сходства не смогли уберечь от волны насилия жителей по обе стороны границы. Сотни тысяч покидали дома, в которых провели всю жизнь. Целые поселения сжигали. Более 75 тысяч женщин похитили, изнасиловали и заставили сменить религию. Курсировавшие через границу поезда прибывали нагруженные трупами – по пути банды радикалов атаковали их и убивали пассажиров. Такие составы прозвали «кровавыми поездами»: из-под дверей вагонов ручьями сочилась кровь.

Судершана Кумари, бежавшая из родного пакистанского города Шекхупура в Индию, рассказывала, что даже на сорванных с веток фруктов ощущался вкус крови – так много ее пролилось. В то время Судершане было восемь лет, она пряталась от бандитов на крыше с матерью, родственниками и соседями, наблюдая за резней внизу. Ей было очень страшно и хотелось плакать, но даже в таком возрасте она осознавала, что если издаст хоть звук, то это будет стоить жизни ей и другим людям. Она молчала, несмотря на три дня без еды. Молчала, когда загавкал искавший ее пес Том.

Через отверстие в крыше Судершана видела, как закололи ее дядю, а затем на глазах его рыдающей жены копьем проткнули их годовалую дочь. Семья Кумари еще несколько суток пряталась среди развалин от мусульман-бунтовщиков, пока их все-таки не нашли. За несколько минут до того как их вместе с другими индуистами облили бы бензином и сожгли заживо в город въехали грузовики с миротворцами. Известный борец за независимость и политик, сикх Тара Сингх объявил, что больше никто не погибнет и потребовал сложить оружие. Радикалы подчинились. Кумари остались в живых, но стали беженцами. Лишившимися дома и имущества чужаками и в своей стране, и в той стране, куда им предстояло отправиться.

То же самое творилось по другую сторону границы с мусульманами, на которых ополчились индуисты.

Пакистано-американский историк Айеша Джалал называет разделение Индии центральным событием в современной истории Южной Азии. Оно оказало настолько сильное влияние на регион еще и потому, какую неожиданную трансформацию испытала Индия. Две группы людей, которые еще недавно мирно сосуществовали, ополчились друг на друга настолько, что отказывались даже рассматривать возможность соседства с представителями другой религии.

Судьбы местных, которых решили перекинуть из одной страны в другую, переплелись настолько причудливым образом, что даже спустя 75 лет уже их потомки пытаются и не могут осмыслить произошедшее. Их родители, дедушки и бабушки в один день обрели свободу и независимость, но потеряли все остальное. Для миллионов индуистов и мусульман, живших в Британской Индии, в августе 1947-го праздник обернулся трагедией. Открыть/Комментировать

2022-08-23 20:49:25 Утром 28 апреля 1967 года боксер Мухаммед Али вылез из автомобиля перед призывным пунктом в Хьюстоне, штат Техас. На другом континенте шла война. Американские солдаты сотнями гибли во вьетнамских джунглях. Их соотечественники устраивали протесты, сжигали повестки и уезжали в Канаду.

В марте 1966-го, когда Али признали годным к участию в военных действиях, абсолютный чемпион мира в тяжелом весе сказал: «Совесть не позволит мне стрелять в моих братьев, в людей с другим цветом кожи или в каких-то бедных и голодных парней, валяющихся в грязи, ради большой и могущественной Америки. Ради чего я должен стрелять в них? Они никогда не звали меня ниггером, не линчевали меня, не спускали на меня собак, не грабили меня из-за национальности, не насиловали и не убивали моих родителей. Ради чего я должен в них стрелять? И как я могу стрелять в них? Лучше посадите меня в тюрьму».

Чуть больше года спустя, когда офицер в призывном пункте выкрикнул имя Али, спортсмен отказался выходить из шеренги. Ему напомнили, что уклонение от службы – это преступление, и пригрозили наказанием – заключением в тюрьме на срок до пяти лет и штрафом в 10 тысяч долларов. Али заверил, что осознает всю серьезность ситуации, но когда военный снова назвал его фамилию, снова проигнорировал его.

Через несколько минут он вышел из призывного пункта и сказал репортерам: «Учитывая мое самосознание как мусульманина и мои личные убеждения, я принял решение отказаться от призыва. Я понял, что не могу следовать тому, во что верю, если отправлюсь на фронт».

В тот же день его лишили боксерской лицензии и титула. Тогда большинство граждан еще поддерживали войну, и консервативные представители истэблишмента посчитали такой жест – еще и со стороны темнокожего – оскорбительной провокацией. Али обвиняли в предательстве и недостатке патриотизма. За считанные часы звездный боксер превратился едва ли не в самого ненавистного человека в стране. На суде в июне того же года 12 белых присяжных признали Али виновным в уклонении от службы, но боксер подал апелляцию и до ее рассмотрения остался на свободе.

«Я не вижу в этом человеке и его взглядах ничего, что казалось бы мне интересным и с чем я мог бы согласиться, – огрызался телеведущий Дэвид Сасскинд. – Он опозорил свою страну, свою расу и то смехотворное занятие, которое он считает своей профессией. Для США он – осужденный преступник. Его признали виновным. Он вышел под залог, но в конце концов отправится в тюрьму. Он глупец и ничтожество».

На Али ополчились не только белые – первый темнокожий игрок в Главной лиге бейсбола Джеки Робинсон заявил, что позиция боксера вредит афроамериканцам, которые сражаются во Вьетнаме.

«Кассиус заработал миллионы на американской публике, а теперь не хочет отдать долг стране, которая предоставила ему потрясающие возможности», – рассуждал Робинсон.

Пока разные суды рассматривали дело Али, отношение к войне постепенно менялось. За три года, пока боксер не выходил на ринг, он стал одним из лидеров антивоенного движения, выступал в колледжах и разносил оппонентов грамотными аргументами. Наконец Спортивные комиссии возобновили его лицензию, и в октябре 1970-го Али вернулся на ринг – одержал победу над Джерри Куорри. А в 1971-м после долгих разбирательств Верховный суд все-таки признал право Али не участвовать в войне по соображениям совести.

Али остался верен убеждениям, но победа над системой не далась легко – тренер боксера Анджело Данди позже выразил мнение, что вынужденная пауза в карьере пришлась на лучшие годы Мухаммеда, хотя после возвращения его подопечный по-прежнему добивался выдающихся результатов.

Али же четко резюмировал свою позицию еще в то время, когда милитаристы ежедневно унижали и оскорбляли его на страницах газет и в телестудиях.

«Я хотел бы кое-что сказать тем, кто думает, что, поступая таким образом, я многое теряю, – обратился боксер к публике. – Я хотел бы сказать, что сих пор не потерял ровным счетом ничего. Наоборот – я многое приобрел. И самое важное – это душевный покой. Я обрел мир в сердце». Открыть/Комментировать

2022-08-23 16:27:50 23 августа 1939 года в Москве был подписан договор о ненападении между Германией и Советским Союзом (пакт Молотова—Риббентропа). Помимо общеизвестных политических последствий пакт имел в обеих странах весьма примечательные последствия культурные. Главный смысл пакта был, разумеется, вне культуры, но сам факт соглашения требовал известных жестов вежливости — обе стороны подчеркнуто обещают невмешательство в дела друг друга и делают заявления об открывающемся культурном сотрудничестве.
Масштабы этого сотрудничества поражают. В СССР полностью отказываются от антифашистской риторики в публичной сфере, в Библиотеке иностранной литературы появляется периодика Третьего рейха, из проката изымают «Александра Невского» Эйзенштейна, воспевавшего борьбу с тевтонским орденом (в прокат его вернут 22 июня 1941 года), Козинцеву закрывают работу над биографией Карла Маркса. Немцы покупают для проката «Петра Первого» и «Минина и Пожарского» (впрочем, в прокат их не пустит Министерство пропаганды), вовсю ставят русскую оперную и драматическую классику и даже снимают экранизацию «Станционного смотрителя» Пушкина. Советский ответ достойный: Эйзенштейн ставит в Большом Вагнера.

Подробнее: https://www.kommersant.ru/doc/3060057 Открыть/Комментировать

2022-08-22 15:37:12 Вечером 20 декабря 1973 года испанское правительство подтвердило слухи, которые появились еще с утра: 69-летний адмирал Луис Карреро Бланко, верный соратник и преемник диктатора Франсиско Франко, погиб в результате террористической атаки. Баскские радикалы-сепаратисты из движения ЭТА сначала рассчитывали похитить Бланко и выменять его на 150 политзаключенных, но, узнав, что Франко назначил влиятельного сторонника новым председателем правительства, сменили план.

Участники покушения пять месяцев рыли тоннель под арендованной квартирой на улице, по которой часто ездил премьер-министр. Когда тоннель достиг проезжей части, террористы заложили под нее бомбу. Утром 20 декабря автомобиль, в котором ехали сам Бланко, сопровождавший его полицейский и шофер, поравнялся с отметкой, которую баски оставили на здании, расположенным параллельно дороге. Один террорист подал сигнал, другой активировал взрывное устройство.

Прогремел взрыв – настолько сильный, что машина поднялась в воздух, перелетала через пятиэтажное здание и приземлилась на веранде с другой стороны. Пассажиры скончались от полученных ран.

«Бланко больше чем кто-либо символизировал франкизм в чистом виде», – объявил журналистам представитель ЭТА.

Формально Бланко предстояло обеспечить переход к демократии после Франко, когда должность главы государства занял бы представитель королевской семьи Хуан Карлос. В действительности Бланко оставался представителем того же порядка, что и каудильо: с 1951-го он курировал работу спецслужб, занимавшихся отловом инакомыслящих, продвигал более открытую экономическую политику, но следил за ограничением гражданских свобод и насаждал контроль за населением.

Многие исследователи сходятся во мнении, что убийство Бланко нанесло едва ли не более мощный удар по режиму, чем смерть самого каудильо два года спустя, и ускорило переход к демократии, который иначе затянулся бы на десятилетия или вовсе не состоялся. Возглавивший правительство Карлос Наварро не сумел объединить фракции франкистов, успокоить население и грамотно отреагировать на падение дружественных режимов в Португалии и Греции. В 1976-м Наварро сменил сторонник реформ Адольфо Суарес, который при поддержке короля сдержал франкистов и изменил политическое устройство в стране.

С одной стороны, убийство Бланко так и тянет назвать подвигом – как, например, покушение на Рейнхарда Гейдриха. С другой – деятельность ЭТА наглядно показала, что партизанский террор в качестве метода борьбы с террором государственным неизменно провоцирует новое насилие и приводит к невинным жертвам. Спустя 14 лет после убийства Бланко, добивавшиеся предоставления Стране Басков независимости радикалы атаковали казармы Гражданской гвардии. Из 11 жертв шестеро оказались детьми. В том же году взрыв в магазине в Барселоне унес жизни 21 человека.

Убийство Бланко – инцидент, в котором злодей оказался жертвой, а героев трудно назвать героями. В демократическом обществе осуждается любое насилие, но часто такое общество формируется именно благодаря насилию – и далеко не всегда ясно, как оценивать подобные парадоксы. Иногда разобраться не получается спустя десятилетия. Например, в 2016-м суд приговорил к году заключения девушку, которая в серии твитов одобрительно высказалась об убийстве франкиста и смеялась над обстоятельствами его гибели. В защиту осужденной выступили даже потомки Бланко, которые посчитали наказание за неудачные шутки слишком жестким.

В идеальном мире франкисты не репрессировали бы оппонентов, а сепаратисты не убивали франкистов – последних судили бы и приговаривали к заслуженному наказанию. В реальном мире кажется, что каждому нужно решить, какое насилие одобрять, а какое осуждать. Радикальный отказ от любого насилия тоже нельзя назвать идеальным выбором – ведь порой одно убийство способно остановить тысячи других. Одно можно утверждать наверняка – вина за то, что обычным людям приходится решать, какой террор «правильнее», прежде всего лежит на тех режимах, которые цинично оправдывают и легитимизируют свою агрессию. Открыть/Комментировать

2022-08-20 15:23:48 Хроники тоталитарного времени pinned «Поддержать канал» Открыть/Комментировать

2022-08-20 14:55:01 Австрийский философ Гюнтер Андерс, исследуя влияние ядерного оружие на тех, кто его создавал и применял, назвал соответствующий поведенческий феномен «прометеевым разрывом» – в честь героя древнегреческой мифологии, который украл огонь у богов и передал людям, за что был обречен на вечные муки.

Американские военные, участвовавшие в бомбардировках Хиросимы и Нагасаки, в интерпретации Андерса выступили воплощением «прометеева разрыва». Разрыва между безграничной властью над жизнью и смертью и ограниченными возможностями для осмысления и восприятия этой власти.

Имеет ли человек право направлять природные силы, чтобы стирать с лица земли целые города? Распоряжаться сотнями тысяч жизней? Исполнявшие приказы военные, с одной стороны, оставались функциями механизма: если бы они не стали сбрасывать бомбы, это сделал бы кто-то еще. С другой, они – вероятно, нагляднее, чем любые другие солдаты, ощутили последствия своих действий.

Тем не менее из 90 военных, участвовавших в налете на Хиросиму, лишь один признался, что испытывает угрызения совести. Его звали Клод Этерли, и в августе 1945-го ему было 26 лет. Обязанности Этерли заключались в проверке погодных условий. Он пролетел над городом и дал добро, после чего другой самолет сбросил на Хиросиму бомбу.

Большинство товарищей Этерли заявляли, что их действия спасли жизни тысяч военных, которым иначе пришлось бы высаживаться в Японии. Пилот сбросившего бомбу самолета Enola Gay Пол Тиббетс говорил: «Тогда я принял решение, что вопросы морали меня не касаются. Я ни разу не страдал от бессонницы из-за того, что сделал».

Этерли, наоборот, совершенно потерял сон. Больше того – вся его жизнь пошла наперекосяк. В 1957-м в прессе появилась статья о ветеране, вломившемся в два почтовых отделения в техасской глубинке. Журналисты выяснили, что до этого Этерли проходил курс психиатрической помощи, отбыл срок за подделанный чек и несколько раз попадался на мелких кражах.

Психиатры и адвокаты настаивали, что военный подсознательно хотел быть пойманным – преступления он совершал крайне неряшливо, а один раз даже не забрал деньги из кассы. Эксперт заключил, что Этерли страдал от тяжелой формы чувства вины, вызванного участием в бомбардировке Хиросимы. Суд признал его не несущим ответственности за свои действия и освободил.

Философ Андерс наткнулся на случай Этерли и вдохновился – реакция ветерана вернула ему веру в человечество. В 1959-м австриец вышел на связь с американцем, между ними завязалась переписка. Андерс направил чувство вины Этерли в конструктивное русло: предложил участвовать в антиядерных протестах. Этерли воспринял идею с энтузиазмом.

В 1961-м он раскритиковал версию о том, что бомбардировки Хиросимы и Нагасаки помогли победить Японию. К тому времени японцы оказывали настолько слабое сопротивление, что, по мнению пилота, сломить его можно было и без уничтожения целых городов.

Андерс помог Этерли связаться с жертвами. Тот рассказал, что именно он дал добро на вылет бомбардировщика, и признался, что никогда не сможет забыть случившееся. Группа из 30 девушек-хибакуся ответила, что считает его такой же жертвой, как и они сами. Их реакция мотивировала Этерли продолжать активизм.

Некоторые журналисты сомневались в искренности Этерли и предполагали, что он развел шумиху ради признания и денег. Одна из интерпретаций подразумевала, что пилот страдал от комплекса неполноценности: он якобы расстраивался, что не принимал непосредственного участия в бомбардировке и остался «персонажем второго плана».

«Я с огромным трудом добиваюсь, чтобы общество признало меня виновным, – ответил Этерли. – Правда в том, что общество не может признать меня виновным, не признав при этом, что само несет намного более глубокую вину».

Этерли умер от рака горла в 1978-м. Ему было 59 лет. Для сторонников ядерного оружия он остался лицемером, который заглушил патриотизм и предал воинский долг ради славы. Для противников ядерного оружия он превратился в символ того, что человек не может и не должен распоряжаться силами, моральные следствия которых ему неподвластны. Открыть/Комментировать

2022-08-19 17:03:39 Говорить об африканских диктатурах бывает сложнее, чем о похожих режимах в Европе, Азии и Латинской Америке: шок-подробности из жизни правителей отвлекают от дисциплинарных практик. Ритуалы, ручные колдуны, экзотические наряды и жертвоприношения кажутся важнее хищений из бюджета и политических приговоров.

Однако на этом фоне даже более рельефно проступает одна важная особенность диктаторов: как я уже рассказывал на примере президента Гамбии Яйя Джамме, такие деятели часто сочетают гипертрофированную прагматичность (жизни отдельных людей не значат ничего, если их существование не выгодно власти) и граничащую с безумием иррациональность (склонность к мистицизму и приписывание себе сверхъестественных характеристик).

Деятельность влиятельных фигур при тоталитаризме – это постоянный баланс между расчетливым стремлением из всего извлечь максимальную выгоду и мегаломанией, когда человек начинает считать себя центром вселенной.

Еще один яркий пример такого сочетания качеств – Чарльз Тейлор, который с 1997-го по 2003-й занимал должность президента Либерии, а в 2012-м был приговорен к 50 годам заключения Специальным судом по Сьерра-Леоне и стал первым главой государства, осужденным за военные преступления, со времен Нюрнбергского процесса.

Тейлор утопил Либерию в крови еще в начале 1990-х. С помощью занявших его сторону повстанцев из Объединенного революционного фронта ему удалось свергнуть диктатора Сэмюэла Доу. Себя лидер революционеров позиционировал как освободителя, хотя его действия привели к гибели сотен тысяч соотечественников.

Очевидным мотиватором для него выступала материальная выгода: ради алмазов, которыми славилась Сьерра-Леоне, Тейлор спровоцировал там гражданскую войну. С 1991-го по 2002-й его повстанцы убили в этой стране не менее 50 тысяч человек.

Встретившийся с Тейлором в 1998-м автор The New Yorker Джон Ли Андерсон описал быт человека, упивавшегося роскошью: большой особняк с часовней, теннисным кортом, баскетбольным залом и бассейном, мокасины из кожи питона с золотыми пряжками, золотые часы с бриллиантом, солнцезащитные очки в золотой оправе и кепка с выполненной золотой тесьмой надписью «Президент Тейлор».

Очередного министра президент Тейлор подзывал как ручного песика. Тот энергично кивал на вопрос шефа, скоро ли он найдет нефтяные месторождения, которые сделают президента еще богаче. Легко представить аналогичную картину в любом коррумпированном государстве: диктатор кичится богатством, властью и неуязвимостью. Приближенные заискивают, а потом так же обращаются со своими прихвостнями.

Однако поведение Тейлора накладывалось на эксплуатацию культурных стереотипов местных жителей. Американскому журналисту он показал офицерскую тросточку, которую, по его словам, сделали из священного дерева. Легенда гласила, что под деревом не росли другие растения, а животные, оказывавшиеся под сенью его листвы, неизменно погибали. Тейлор явно экстраполировал мистические способности дерева на самого себя, хотя отрицал, что по его приказу убивали людей.

Еще президент посмеялся над легендой о том, что он держит рядом с кроватью ведро человеческой крови и пьет из него, чтобы сделать себя неуязвимым. Тейлор раскритиковал граждан за суеверия, хотя на публике ни разу не опровергал мифы о своих мистических способностях. Как и многие диктаторы, алчность чиновника он сочетал с психопатическими манипуляциями.

Его оправдания гражданских войн мало чем отличались от отмазок бюрократов в любом государстве-агрессоре: «Каждая война ужасна, и невозможно за всем уследить. Иногда что-то может произойти в одном месте, пока ты находишься в другом. Когда такое случается, важно, чтобы совершилось правосудие».

В разговорах с иностранцами он представал добродушным и оптимистичным патриотом, а обычным либерийцам казался безжалостным и всемогущим воплощением бога войны. В конце концов правосудие, как и хотел Тейлор, все-таки совершилось – в отношении него самого. Сейчас ему 74 года, и он продолжает отбывать срок в английской тюрьме. Открыть/Комментировать

2022-08-18 16:41:42 Найсэн иттай – «Внутренние земли и Корея едины». Под этим лозунгом японские власти, присоединив Корею, пытались поглотить чужую страну культурно и политически, стереть представления корейцев о самостоятельности, проявлявшиеся в языке и истории. Официально оккупация началась 22 августа 1910 года, хотя к тому времени Корея уже пять лет существовала в качестве протектората Японской империи.

Корейские газеты закрывались или подвергались цензуре. В школах преподавали японский, а местных жителей заставляли менять имена. Для корейцев имя символизировало связь с предками – отказываясь от него, они отрекались от прошлого. Некоторые предпочли покончить с собой, чтобы не навлекать позор.

Историки иногда называют модернизацию Кореи под управлением Японии одной из причин процветания страны после Второй мировой. В действительности блага, которые привносила империя, служили одной цели: экономической эксплуатации. Более развитая система транспорта и строгая дисциплинарная структура помогали японским властям вывозить из Кореи древесину, уголь, рис, рыбу и хлопок.

Колонисты не только продавали произведенные на оккупированной территории товары и продукты, но и вывозили людей: к августу 1945 года в японской армии служили больше 100 тысяч корейцев. Другие работали на военных заводах. Кореянок заставляли «утешать» японских солдат в борделях.

Через неделю после бомбардировки Хиросимы император Хирохито объявил о принятии условий Потсдамской декларации. На следующий день в другом радиообращении участник движения за независимость Ан Чжэ Хон предложил соотечественникам «выйти на свет». С тех пор 15 августа – День выхода на свет – остается одним из немногих праздников, которые отмечают и на юге, и на севере полуострова.

Для миллионов корейцев освобождение из-под японского гнета не означало мгновенное возвращение к нормальной жизни. Многие никогда не учили родной язык. Когда они пытались смастерить корейские флаги для национальных торжеств, то не могли вспомнить, что на них изображено. В издательствах не осталось печатных наборов корейского алфавита. Корейцам пришлось вспоминать и осмыслять, каково это: быть не презираемым меньшинством, а гражданами независимого государства.

Американский писатель корейского происхождения Александр Чи родился в США в 1967 году и до середины 1980-х даже не задумывался о судьбе старших поколений своей семьи, пока его дедушка не признался, что все еще видит сны на своем первом языке – японском. Во время Второй мировой он работал в рыбохозяйственной лаборатории под руководством японцев и занимался контрабандой риса, чтобы хоть как-то прокормить семью.

Жили они в провинции Пхёнан-Пукто на севере полуострова. Узнав об окончании японской оккупации, дедушка Чи сказал жене, что нужно срочно перебираться на юг. Благодаря разрешению на командировку семья уехала до появления своестких войск.

Встречая внука, дед постоянно приговаривал о величии корейской культуры и корейского языка. Узнав больше об оккупации, Чи понял, что такое поведение – не проявление зацикленности на происхождении. Дед скорее постоянно напоминал самому себе и окружающим, что принятие национальной идентичноси должно быть не навязанным, а осознанным выбором. В этом смысле возможность считать себя не корейцем, а, например, американцем или даже японцем добровольно, а не по принуждению, превратилась для корейцев в такую же привилегию, как возможность воспевать родную культуру и гордиться историческим наследием.

«Раньше мне казалось, что дед пытается поддеть отца за то, что тот уехал в Штаты и не стал учить нас корейскому, но на самом деле это поведение человека, который все еще видит сны на японском, – объяснил Чи. – Который дожил до того момента, пока его сын, тоже родившийся в оккупации, получил возможность уехать из страны, когда-то отобранной у них. Получил возможность не учить своего сына тому, что им когда-то запрещали учить. Того, о чем внук этого человека может никогда не узнать». Открыть/Комментировать