Межвременье

2021-03-18 20:00:11 Сегодня получила долгожданную посылку с переизданиями Kingdoms of Elfin и The Cat's Cradle Book. Первая книга — это сборник рассказов Уорнер, публиковавшихся в The New Yorker в семидесятых годах, мрачноватые сказки об эльфах от уставшей старой женщины. Вторая — сборник, изданный в Штатах в 1940 (в Британии — в 1960), с говорящими кошками и их историями.

Зная Уорнер, фэнтези в её исполнении должно быть чем-то особенным, и хотелось бы видеть руку провидения в том, что посылка пришла ровно перед reading week, когда нет семинаров и прямо-таки полагается читать, но боюсь, что всю следующую неделю я буду не читатель, а писатель — работа над главой вошла в пиковую стадию, и я ищу следы Маркса в тексте Summer Will Show (помимо самого очевидного, конечно). Открыть/Комментировать

2021-03-08 20:18:06 Письмо Сильвии Таунсенд Уорнер шотландской писательнице, социалистке и антифашистской активистке Наоми Митчисон от 17 июля 1937 года:

Dear Mrs Mitchison,
I have just got back from the Writers' Congress in Madrid and Valencia. Among the delegates I met a friend of yours, Mr Seu, who asked me, on my return, to write to you and give you his greetings. I am sure that you will be glad to hear that Mr Seu looked very well — even under bombardment in Madrid he continued to look as serene as a water-lily; and that his speech as delegate from China was one of the best speeches of the congress...
Now that I have given you my message I should end my letter. But I have something else to ask you. And I will not beat about the bush, I want some money. The circumstances are these. There is a very serious soap shortage in Spain. The hospitals still have a little, but ordinary civilian and military life is soapless. And I undertook, at the request of Dr Hodann of Valencia, to try and get soap sent to Spain as soon as possible. Actually, the first consignment has started; for the Comité Sanitaire in Paris have sent £25 worth already, which I have guaranteed.
But of course much more is needed. And I am now trying to raise money for another consignment among women writers. Women, for some reason, are supposed to be particularly concerned with soap; at any rate, we have a reputation for being practical. It seems best that the soap should go from France, both because of time-saving and the pound-franc exchange; and the Comité Sanitaire are ready to do our buying and sending for us, being experienced in such things.
But we must raise the money, amongst ourselves, as I hope, and by the odious activity of soliciting our friends. It is really a serious matter, this shortage, and entails much suffering on all classes. It is heart-rending to see the women patiently rinsing children in that very hard water; and of the finally discouraging and demoralising effects of being dirty against one's will I need not speak, nor of the danger to public health. I hope I can count on your sympathy.

По какой-то причине предполагается, что женщины особенно озабочены мылом; так или иначе, мы славимся своей практичностью. — в этой фразе (и письме в целом) для меня заключено драгоценное ядро феминизма и ключ, уж простите за пафос, к изменению мира. Ничуть не умаляя заслуг женщин, действующих на уровне "большой" политики, без которых невозможны глобальные правовые сдвиги, я хочу (не)лишний раз восхититься женщинами, отдающими себя "низовой" работе. Политика-политикой, а мыло нужно всегда. За ethics of care единственное по-настоящему светлое будущее.

С праздником. Открыть/Комментировать

2021-03-06 21:34:32 И, конечно, я была бы не я, если бы не нашла в For Sylvia кусок про себя. Наверное, именно рассуждения Валентайн о своей трусости и желании, чтобы другие люди считали её хорошей, подкупили меня больше всего.

Она рассказывает историю, как во время Первой мировой, когда немецкие цеппелины совершали налеты на город и её семья укрывалась на первом этаже, в их дверь постучалась женщина с маленьким ребенком. Ребенок плакал, и Валентайн, которой тогда было лет десять, метнулась наверх в свою комнату, принести игрушку.
В этом поступке эгоизма было столько же, сколько сочувствия. Да, она, наверное, хотела успокоить ребенка, но еще больше она хотела почувствовать себя смелой и хорошей. Ни то, ни другое не удалось: ей было страшно, а на её поступок внимания никто не обратил.

И еще в другом месте она пишет:
I wanted [to be good] more than anything else but very very close to it came the desire to be known to be good. Not specifically to be praised for it, but that it should be positively known by everyone, so that I myself should not be able to doubt it. It is hard to explain more clearly than that, but it is an intrinsic part of my life, this desire for confirmation and supporting evidence; it is everything I feel and do, although latterly it seems to have settled into something like serenity. Not into resignation, nothing at all like that; but into the serenity one might perhaps achieve when at long last one had got used to having a maimed limb or one blind eye.

Что называется — как в зеркало смотрюсь. Открыть/Комментировать

2021-03-06 21:33:39 For Sylvia: An Honest Account — это исповедь-автобиография Валентайн Экланд, написанная для Сильвии Таунсенд Уорнер в 1949, но опубликованная только после смерти их обеих. Хотя главным адресатом текста была Сильвия, уже с первых страниц очевидно, что Валентайн держала в уме и возможность более широкой читательской аудитории. Например, она замечает, что в автобиографии нужно сразу дать «кризис», зацепку для читателя, поэтому и начинает с такого кризиса — точки невозврата, которой она достигла в своей алкогольной зависимости в 1947 году.

Алкоголизм, собственно, одна из главных тем автобиографии. Валентайн неудачно боролась с ним чуть ли не с совершеннолетия, и от её ранних попыток обратиться за медицинской помощью мне-читателю становится почти физически больно — от жалости.
Совершенно иначе на этом фоне читается и дневник Сильвии, а именно их совместная поездка в Париж в 1932. Расшифровывая этот кусок (он не был опубликован), я обратила внимание на подробное ежедневное описание ланчей и ужинов, каждый из которых сопровождался как минимум одной бутылкой вина (а иногда и больше) на двух женщин.
Именно Парижа Валентайн не касается, но о тех ранних годах с Сильвией, когда они были так счастливы, она пишет:
But in my room, with books all round me and working hard at poetry every evening for hours on end, I still fought a constant, and a constantly lost, battle against that accursed habit. After a while I kept a bottle of whisky in my cupboard there, as well a bottle in the dining-room cupboard; and I drank by day too, in the morning often and sometimes all through the day. Whenever we went out for picnics or excursions in the car I drank at pubs; we both did, but for Sylvia it was an accompaniment to a meal or a pleasure-party, while for me it was a constant, often desperate desire for the stuff, and a counting of the moments till I got it, and then a counting of the moments till I could reasonably have another one. And whenever I had to meet people, or they came to stay, or we went over to see my mother at Winterton, I could not go (as I thought) unless I had had a stiff drink before I went.

Не менее болезненно читать воспоминания Валентайн о её детстве, первой подростковой любви — к девушке, с которой она познакомилась в пансионе во Франции, неудавшемся замужестве. Если вам интересно погрузиться в лесбийскую саморефлексию женщины межвоенного периода — то вам точно сюда.

Но при всей болезненности книга читается гораздо легче, чем я ожидала. И сама Валентайн оказывается гораздо более sympathetic рассказчицей, чем можно было бы подумать, учитывая тематическое наполнение исповеди и, скажем так, мотив к её написанию: едва не разрушившая их с Сильвией отношения влюбленность Валентайн в американскую писательницу Элизабет Уэйд Уайт. Дело в том, что — на мой вкус — Валентайн себя не жалеет, но и не скатывается в показательное самобичевание; ей хочется по-человечески сочувствовать. И прочитать ей биографию, когда она наконец выйдет (насколько я знаю, ей сейчас занимается одна исследовательница). Открыть/Комментировать

2021-03-04 08:50:32 Надеюсь, к лету мы все будем достаточно привитыми, и Summer School состоится офлайн. Скрещивая пальцы, призываю всех PhD/MA-студентов, чьи исследовательские интересы связаны с интеллектуальной историей, подавать заявку на наш курс Transnational Intellectual History: Comparative Methods.

Дедлайн: 30 апреля; сам курс будет проводиться 23-27 июля (шансы на отличную погоду в Таллинне весьма велики). Открыть/Комментировать

2021-02-28 11:11:51 Sandy Petrey, "Ideology, Écriture, 1848. Sylvia Townsend Warner unwrites Flaubert," Recherches sémiotiques / Semiotic Inquiry 11, no 2-3 (1991): 159-80. Открыть/Комментировать

2021-02-28 11:11:19 Перечитала The Historical Novel Лукача и на одной силе своего возмущения накатала подробный тезисный план куска главы, в котором я анализирую специфику исторических романов Уорнер и призываю перестать уже оперировать лукачевскими категориями в определении жанра. Получается, конечно, что-то в духе «для человека, который предлагает отказаться от Лукача, вы слишком много на него ссылаетесь», но моя проблема не столько с несчастным Лукачем, который вполне четко заявляет свои цели и позицию, но с теми исследователями, которые до сих пор цепляются за него (порой, мне кажется, даже бессознательно) в оценке является ли тот или иной текст историческим. Ну правда: зачем использовать философа, заявляющего, что исторический роман (правильный исторический роман) — это не более чем индивидуальный случай романа социального (реалистического), а выделение его как отдельного жанра — тенденция упадочно-буржуазная, для анализа исторического жанра?..

(Когда я буду взрослая и авторитетная ученая, напишу про это статью с провокационным названием Can We Be Done With Lukács Already Please?)

Если возмущение — это одна движущая сила моего письма последние пару дней, то вторая — это восхищенное опьянение Сэнди Петри. У меня сейчас такая конфетно-букетная стадия, когда нравится в его теориях и том, как он их применяет, абсолютно всё, и хочется при малейшей возможности залезать на кафедру и громко кричать о своей любви. Такое опьянение, конечно, не может не сказаться на тексте, но я особо не переживаю: излишнее очарование на правке можно будет подчистить (учитывая, как сильно я буду переписывать все главы, чтобы превратить их в логически сцепленное повествование), а на практике от него очень много пользы. Я уже, кажется, решила, что весь анализ Summer Will Show буду строить на фундаменте его статьи 1991 года в Recherches sémiotiques / Semiotic Inquiry, в которой он представляет этот роман как политическую «активацию» флоберовской écriture в L'Éducation sentimentale, которая «возвращает историю в исторический роман» и чья «романная семиотика представляет собой великолепный социосексуальный акт».

(Не могу перестать думать, как же мне повезло, что исследователь, чьи идеи мне настолько близки, написал статью — одну-единственную! — про текст, которым я сама занимаюсь. Причем я сначала начала читать Петри, а потом уже обнаружила эту статью. Так и начинаешь верить в судьбу.) Открыть/Комментировать

2021-02-09 19:04:42 Феминистка во мне немного грустит, что нашим новым ректором не стала женщина (тогда бы мы за один год собрали полное комбо по женщинам во власти), но при этом я очень рада, что выбрали Тыну. Он, как минимум, «наш», гуманитарный, и считающий, что гуманитарным дисциплинам уделяется маловато времени и финансов.

И от вопроса про леваков в университете я, конечно, посмеялась: Answering a question on TLÜ having become a breeding ground for left-liberal Marxists, Viik said that people in TLÜ are no more to the left than people in the University of Tartu. Открыть/Комментировать

2021-02-06 21:25:59 On the one hand, realism understands that human artifacts are mere creations, that they can never attain the status of divine creatures. On the other, realism understands that human creations can indeed pass for divine creatures, with all the substance, heft, and imposing presence of God’s other creatures. It is futile to try to say definitively either that realism’s subject is reality as given or that its subject is “reality” as artificially generated. Its subject is always both-and, this-and-that together, the capacity of the artificially generated to become as awesomely grand as reality in all its ineluctable modality, the capacity of un-quotation-marked reality to vanish into nothingness whenever representation leaves it out.

И в этом опасность реализма: если невнимательно читать, двойственность ускользает, можно принять социальные конструкты за природное и неизменное, а людьми созданный политический режим за продолжение тысячелетней традиции. И отражение реальности подменяется идеологией. Открыть/Комментировать

2021-02-06 21:25:59 Весь прошлый год (академический, с сентября по май), параллельно с докторской, я работала над романом. Эта фраза звучит смешно и почти трогательно в своем пафосе (думаю, дело в слове «роман»), но факт есть факт: за девять месяцев я накатала приблизительно 170 тысяч слов — на английском — и в июне даже распечатала, максимально уменьшив шрифт и поля, чтобы не так стыдно было за перевод бумаги, — чтобы перечитывать и править. Чем больше я читала, тем меньше мне нравилось. Я еще в процессе написания не питала особых иллюзий, понимая, что это типичный образец Первого Большого Текста, в который сливается всё наболевшее, психотерапия в чистом виде. Побаивалась, что будет жалко его отложить в сторону — столько времени и сил! — но жизнь с каждым месяцем вносила коррективы, делая этот текст всё менее адекватным мне-сегодняшней и миру-сегодня. 2021 год его добил.

А дело в том, что этот роман — попытка осмыслить то, что у меня болит года этак с 2017 как минимум: как можно, с этической точки зрения, изучать революции и при этом оставаться опасливым, пассивным бревном в реальной жизни? Как примирить бурлящие-кипящие академические интересы с безопасностью кабинетной работы? Никакого ответа у меня, разумеется, нет, и каждый день — это новый раунд торгов с совестью.

Нет ответа — читай книги, такой мой подход. Это не спасает, но дает смутную надежду на понимание происходящего, а где понимание, там и возможные дорожки к будущему. Hope as a method, the method of hope.

Всю прошлую неделю я читала Сэнди Петри, американского литературоведа, много писавшего о реализме и предлагавшего переосмыслить его не как догматичное, идеологически застывшее направление литературы, но, напротив, как обнажающее социальную и историческую сконструированность того, что текст изображает.
Его последняя книга, In the Court of the Pear King, проводит параллели между тем, как работает реализм, и политической ситуацией Франции, в которой он и начал работать. Июльская монархия, по Петри, заключала в себе противоречие: король, созданный революцией, вечное, рожденное историческим моментом; и это противоречие пыталась разрешить, а точнее — стереть, уничтожить.
В одной из глав Петри анализирует судьбу «Свободы, ведущей народ» Делакруа, первоначально расхваленную правительством, но потом запрятанному куда подальше.

The government was smitten with Liberty Leading the People because its compositional duality corresponded to Orleanism’s strongest ideological desire.
Delacroix’s work combined generic modes no less antithetical than monarchy and revolution. In it, a concrete depiction of street fighting joins an idealized depiction of a divine face. This painting mixes the historical with the eternal, the timeless with the timely, a symbolic, bare-breasted figura with men fighting at a precise moment in French history. Liberty herself is at once a Woman for the Ages with the purest classical profile and a specific Parisian woman with the purest classical profile and a specific Parisian woman with the earthiest underarm hair.

Проблема в том, пишет Петри, что у Делакруа двойственность никуда не уходит, плотское и историческое сосуществует с идеальным и вечным. Орлеанисты же хотели от первого перейти ко второму и притвориться, что так было всегда. Отменить историю. Де-революционизировать революцию. Открыть/Комментировать