Моноклер

2022-05-24 22:27:37 «Паспорт хорошего русского» (даже если оговорка - все мы помним Фрейда). Три слова, а сколько в себе объединяют: кризис идентичности, оценочность, черно-белое мышление, наклеивание ярлыков, комплекс неполноценности, очередные манипуляции с чувство вины (дихотомия «плохой - хороший мальчик» не дотягивает до разговора об ответственности), групповой нарциссизм, сегрегацию. И это лишь то, что лежит на поверхности. Прозвучавшие позже вариации паспорт/документ/пропуск/ID, хороший/европейский едва ли принципиально меняют идею и смыслы.

P.S. Запоздалая рефлексия человека, ограничившего инфошум. Открыть/Комментировать

2022-05-18 20:21:39 Интервью Николая Эппле и подборка книг по политике памяти

Вчера вышло интервью с Николаем Эппле (его телеграм-канал "Никогда/Снова") на ютуб-канале «Скажи Гордеевой». Николай Эппле написал нашумевшую книгу «Неудобное прошлое. Память о государственных преступлениях в России и других странах», в которой он пытается разобраться с тем, как разные государства, совершавшие государственные преступления против своих граждан, решались добровольно переосмыслить этот опыт. Рассматривается «трудное прошлое» Германии, Аргентины, Испании, Польши, ЮАР, Японии и, конечно, России, в которой не произошло полноценное переосмысления.

В интервью довольно непростое, как и сам разговор о памяти. Важно, что Эппле не предлагает радикальных способов работы с исторической памятью, напротив, речь идёт о точечной и аккуратной работе с прошлым, которое однозначно сложное, поэтому и требует сложных решений. 2022 год и два предшествующих десятилетий получились такими, какими мы их знаем, потому что в девяностые годы прошлого столетия не было проведено качественной и массовой работы с прошлым, эта проблема просто откладывалась.

Подборка книг по политике памяти:
1. История как искусство памяти - Патрик Хаттон (ссылка)

2. История и память - Жак Ле Гофф (ссылка)

3. Кривое горе: Память о непогребенных - Александр Эткинд (ссылка)

4. Длинная тень прошлого: Мемориальная культура и историческая политика - Алейда Ассман (ссылка)

5. Россия-Украина. Как пишется история - под ред. Георгия Касьянова (Киев) и Алексея Миллера (Москва) (ссылка)

6. Память строгого режима: История и политика в России - Николай Копосов (ссылка)

7. Социальные рамки памяти - Морис Хальбвакс (ссылка)

8. Неудобное прошлое. Память о государственных преступлениях в России и других странах - Николай Эппле (в открытом доступе, к сожалению, книги нет, только фрагмент)

9. Это было навсегда, пока не кончилось. Последнее советское поколение - Алексей Юрчак (ссылка)

10. Иcтоpичеcкая пaмять. Bвeдениe - Юлия Caфpоновa (ссылка)

Подписывайте на Маяк Коуза в ВКонтакте! Открыть/Комментировать

2022-05-18 20:21:32 Глубокое и всестороннее интервью с Николаем Эппле о ключевых проблемах нашего общества, которые подсветила война: о том, как не переосмысленное прошлое проникает в настоящее и влияет на него, о последствиях милитаризации памяти, отключении моральных запретов и навыка критического отношения к себе, разнице между виной и ответственностью, о разрыве между уровнем жизни в крупных и малых городах, который привел к шокирующим открытиям о накопленной в них и неуправляемой агрессии и многом другом. В общем, must see.

И книги, конечно Открыть/Комментировать

2022-05-17 17:15:39 Довольно важное эссе о том, как на протяжении XX века философы, пытаясь определить понятие истины (что такое истина? есть ли она? каковы ее критерии?), в итоге пришли к ее деконструкции, что ознаменовало наряду с последующим появлением соцсетей начало эпохи постправды. Автор тонко подмечает: если вы озадачились вопросами истины, то догнали философию 1922 года. Но это время – лишь начало сомнений о возможности разобраться в том, что собой представляет истина, которое увенчалось в 80-х идеями Бодрийяра о симулякрах. «Войны в Персидском заливе не было», – заключает он свой анализ влияния СМИ на восприятие информации в одном из своих эссе (война, безусловно, была, но для Бодрийяра главный вопрос заключается в том, насколько интерпретации СМИ, служащих орудиями пропаганды, соответствовали реальности). И если сегодня, наблюдая полярность изображения происходящих событий, вы задаетесь закономерным вопросом «где правда?», вы приоткрываете для себя завесу над бездной симуляции и теми неразрешимими проблемами, которые она поднимает. Возможно, превратившаяся сегодня в мем фраза «Всей правды мы не узнаем» одинаково недооценивается теми, кто ее произносит, и теми, кто смеется над ней, потому что и те, и другие зачастую используют ее для защиты/подтверждения/опровержения/утверждения позиции, подкрепленной источниками информации, которые есть у каждой из упомянутых сторон. И, конечно, вера в то, что именно они дают объективную картинку реальности. Но если еще во времена Бодрийяра было очевидно, что СМИ являются третьей силой, активно формирующей нужное ей мнение и создавая свои симулякры (и это касается любой стороны), то что он сказал бы о мире информационных гигантов и таргета, в котором мы оказались? Этой же проблемы касается Славой Жижек, когда размышляет о практике сотрудничества крупных частных исследовательских компаний со госструктурами для обслуживания их целей по управлению потребительским поведением в соцсетях и Интернете. «Индивидами гораздо лучше руководить, когда они продолжают ощущать себя свободными и автономными агентами собственной жизни», - говорит Жижек.

Кажется, вопрос об истине действительно встал ребром. Эту же мысль констатирует автор статьи в ее финале, при этом обращаясь к философам с просьбой сделать еще одну попытку разобраться в том, что такое истина. Хороший посыл, только у нас, людей-заложников нового «века-волкодава», нет времени ждать, когда во всем этом разберутся мыслители. Так или иначе, это вызов не философским концепциям, а каждому из нас: вот проблема витала в воздухе, а теперь вылилась в череду вполне ощутимого и реального абсурда.

Представим, что мы закрываем все вкладки и приложения на телефоне, предлагающие свои интерпретации. Что остается? Ты, твоя жизнь, твои ценности и выбор (любовь/ненависть, война/мир, агрессия/самоконтроль и т.д.). Ответ может показаться простым и не соответствующим вызовам времени, но если снова вспомнить нашу любимую Ханну Арендт с её печальной концепцией банальности зла, то зло осуществляло себя именно в пространстве жизни и выбора обычного человека, там, где он отказывался от собственной (и это стоило бы написать с большой буквы) мысли и оценки. Проблема в том, что сегодня, когда тебе предлагают готовую интерпретацию, этот индивидуальный выбор осуществить гораздо сложнее. Еще сложнее – понять, насколько каждый из нас зависим от источников информации, которым мы доверяем, в мире, где эта информация давно стала разменной монетой и орудием, направленным не на объективное отражение реальности, а на управление.

В общем, деконструировали, деконструировали и додеконструировались.

P.S. Попытка всестороннего освещения проблемы, отражение разных точек зрения – «золотое правило» качественной информационной журналистики. Она должна в первую очередь возбуждать у читателя/зрителя мысль, а не эмоцию. Если возникает в основном последнее, еще и с ярким отрицательным зарядом – верный признак манипуляции и управления. К сожалению, только последнее мы и наблюдаем в 99% информационного пространства.

https://monocler.ru/problema-istiny/ Открыть/Комментировать

2022-05-13 20:19:54 «Перед Законом» — небольшая притча вечного заложника Праги и гения абсурда Франца Кафки, над интерпретаций которой бились сотни исследователей на протяжении всего XX века. Что такое «закон»? Можно ли приобщиться к нему, не нарушив запрета? Подчиниться ему, не отказавшись от себя? Где грань между свободой и вседозволенностью, законопослушностью и пассивностью? Перечитываем притчу о поисках правосудия, иллюзорности существующих границ, уходящем времени, необходимости экзистенциального выбора каждого человека, и о том, чего мы боимся узнать, топчаясь у мифических врат Закона (и ищем свои ответы, конечно).

https://monocler.ru/pered-zakonom-kafka-ob-ekzistentsialnom-vyibore-i-absurdnom-strahe-neizvestnosti/ Открыть/Комментировать

2022-05-07 19:00:37 «Коллективные катастрофы, такие как Холокост, Вторая мировая война, а также репрессии и этническое насилие, помогают осознать, что политические и социальные катастрофы, так называемые man-made disasters, т.е. антропогенные катастрофы, настолько сильно сотрясают общество, что даже поколения спустя мы вынуждены иметь дело с их травматическими последствиями. Наряду с этим они создают целый ряд особых проблем идентификации и межпоколенческих конфликтов как у жертв, так и у палачей. Кульминацией национал-социалистской завоевательной политики уничтожения стал Холокост, а затем – Вторая мировая война. Выжившие жертвы Холокоста и жители стран, подвергшихся нападению и оккупации, испытали тяжелую травматизацию, с которой продолжали жить. Но и люди, относившиеся к нации палачей, тоже пережили травмы: солдаты, участвовавшие в военных действиях на фронте, и гражданское население, которому пришлось вынести бомбардировки, бегство и насильственные депортации <…>. Травматическое переживание, вина, стыд и наследие национал-социалистской идеологии образовали сложное переплетение, воздействие которого не ограничилось одним только первым поколением, но и перешло на поколение следующее. Так, потомки сделались «контейнером» для непроработанного страдания и травматизаций, непризнанной вины и ответственности их родителей, а также все еще остающихся элементов национал-социалистческой идеологии. Представители второго поколения, родившиеся до или во время войны, в детстве сами были втянуты в катастрофические события, и, в свою очередь, тоже пережили душевные и физические увечья и травматизацию. Между поколениями образовалась особая нарциссическая фиксация. Нарциссическая – потому что речь шла не только и не столько о взрослении и самостоятельном формировании личностей и идентификаций детей, сколько о том, чтобы функционализировать их для психически не переработанной истории поколения родителей.
<…>
Травмированные люди – это не только жертвы деструктивной политической реальности, но и одновременно ее свидетели. Однако они часто попадают в ситуацию, когда мало кто готов выслушать их свидетельство, потому что слушатели не хотят отягощать себя чувствами страха и боли, ярости и стыда или же боятся обвинений. При этом вступают в действие различные процессы защиты. Фридхельм Боль показал на примере интервью с пережившими Холокост и жертвами политических репрессий национал-социализма и сталинизма, что свое отношение к травматизированным персонам и их молчание слишком легко объяснить невозможностью выразить случившееся словами, а это по большей части есть не что иное, как рационализированное оправдание (Boll, 2001). Область того, о чем можно говорить, всегда зависит от общественных ограничений, толкований и табуирования. Существует невыразимое, непереносимое и в своей бессмысленности разрушительное страдание, и травмированный человек не хочет снова пережить экстремальный стресс, рассказывая об этом. Невыразимым оно может быть еще и потому, что травматическое переживание и воспоминание не должны быть втиснуты в структуру рассказа, которая может исказить самую суть пережитого опыта.

Травма – это factum brutum (Факт, у которого нет разумного объяснения, интерпретации (лат.). – Прим. пер.). В момент переживания она не может быть интегрирована в контекст значений, напротив, она его разрывает. Но пробитой оказывается также и социальная ткань, в которую тесно вплетено психическое. Репрезентации, социально передаваемое доверие, легитимации и идеалы – все это так или иначе сводится к нулю (Davoine & Gaudillière, 2004). Все это создает особые условия для воспоминаний о травме и ее последующей интеграции».

Доктор философии, аналитик Немецкого психоаналитического общества Вернер Болебер о том, как непроработанные травмы войн и антропогенных катастроф передаются от родителей к детям, на бессознательном уровне влияя на них, насколько замалчивание и отрицание усиливают травматизацию и как она формирует общественно-коллективную реальность нескольких поколений.

https://monocler.ru/mezhpokolencheskaya-peredacha-travmy/ Открыть/Комментировать

2022-05-02 22:06:07 Мужество быть — вызов, с которым рано или поздно вынуждено столкнуться любое мыслящее существо. Это мужество включает в себя, по мнению Пауля Тиллиха, помимо всего прочего, способность души преодолевать страх небытия и тревогу, сопровождающую его. При этом Тиллих выделяет три формы экзистенциальной тревоги, присущей нашему существованию как таковому: тревогу судьбы и смерти, тревогу пустоты и утраты смысла и тревогу вины и осуждения. Публикуем фрагменты эссе философа «Мужество быть» (1952г.) и разбираемся, что представляют собой три упомянутые формы тревоги, как они, переплетаясь, сменяют друг друга в разные эпохи и почему именно мужество позволяет человеку выходить за пределы конечного и осуществлять бытие и самого себя, невзирая на тревогу, в то время как прямым следствием отказа от сомнений и неразрешимых вопросов становится бегство от свободы.

P.S. Для каждой эпохи, по мнению Тиллиха, характерен свой доминирующий тип тревоги (в то время как два другие остаются, но отходят на второй план): так, античности в первую очередь свойственна тревога смерти, которая прячется за тревогой судьбы как некой необходимости; средним векам – тревога вины (ужасна не смерть, а расплата, которая грядет после нее); Новому и Новейшему времени – духовная тревога, вызванная потерей смысла. Вот что он пишет о столь знакомой нам последней:

«Человек принимает на себя риск сбиться с пути и тревогу, сопровождающую этот риск. Так человек избегает экстремальной ситуации до тех пор, пока эта ситуация не становится неотвратимой, а отчаяние, вызванное неспособностью обладать истиной, не становится абсолютным. 

И тогда он пытается найти другой выход. Ведь сомнение основано на том, что человек обособлен от полноты реальности, ему недостает универсального соучастия, его индивидуальное существование изолировано. И поэтому он стремится выйти из этой ситуации и отождествить себя с чем-то надиндивидуальным, избавиться от своей обособленности и самоотнесенности. Человек бежит от свободы задавать вопросы и самостоятельно искать ответы, попадая в мир, в котором более спрашивать невозможно, а на все прежние вопросы ему навязываются авторитарные ответы. С целью избежать риска вопрошания и сомнения он отказывается от права спрашивать и сомневаться. Он отрекается от самого себя, чтобы спасти свою духовную жизнь. Он «убегает от свободы» (Эрих Фромм), чтобы убежать от тревоги отсутствия смысла. Он более не одинок, не подвержен экзистенциальному сомнению и отчаянию. Он «соучаствует» и в соучастии утверждает содержания своей духовной жизни. Смысл спасен, но Я принесено в жертву. И коль скоро победа над сомнением одерживается за счет жертвы – в жертву приносится свобода Я, – то эта победа оставляет шрам на вновь обретенной уверенности: фанатичное утверждение собственной правоты. Фанатизм – коррелят духовного самоотречения: он обнажает якобы побежденную тревогу, нападая с несоразмерной яростью на тех, кто не соглашается и своим несогласием обнаруживает такие стороны духовной жизни фанатика, которые он должен в себе подавлять. А коль скоро он должен подавлять их в себе, он должен подавлять их и в других. Его собственная тревога заставляет его преследовать инакомыслящих. Слабость фанатика состоит в том, что он борется с теми, кто имеет над ним скрытую власть. Он и его группа в конце концов оказываются жертвой этой слабости…»

https://monocler.ru/tillih-muzhestvo-byt/ Открыть/Комментировать

2022-04-25 18:27:16 «Культура — это не только прекрасные произведения искусства, архитектуры или литературного и научного творчества, которыми мы восторгаемся, но и то, что налагает запреты. Рождаясь, мы не знаем их, и лишь в процессе социализации мы подчиняемся этим запретам: вначале родительским (усваивая наряду с первыми словами такие отвлеченные понятия, как «нельзя», «некрасиво», «некультурно», «стыдно»), а затем и всем остальным — писаным и неписаным — общественным законам. Вопреки паранаучному тезису о некой природной моральности человека, мы не любим эти запреты, хотя и вынуждены подчиняться им. И это гораздо больше возвышает Человека, который становится таковым — в высоком смысле этого слова — не столько благодаря, сколько вопреки своей природе, подчиняясь законам общественной морали и нравственности.

Война дезавуирует эти законы, и прежде всего — запрет на убийство, присвоение чужого и сексуальное насилие.

<…>

Убийство представителя своего вида как биологическая цель вообще не задано природой. Ни один другой вид, также не чуждый стремления к сексуальному наслаждению, не смог перешагнуть через естественные барьеры, ограниченные периодом течки и спаривания. Гиперсексуальность и естественная агрессивность составляют типичные компоненты именно человеческого поведения, но в обычных условиях нам приходится подавлять их, скрывая эти властно побуждающие влечения не только от окружающих, но и от самих себя.

Именно поэтому война, отменяющая эти запреты, нередко оказывается слишком привлекательным занятием. До 12 % бывших участников боевых действий в Афганистане (выборка 1991 г. — 2000 чел.) хотели бы посвятить свою жизнь военной службе по контракту в составе любой воюющей армии, относительно независимо от страны, предоставившей им такую возможность.

Таким образом, война — это в равной степени преступление и против личности, и против культуры, так как она разрушает культурную надстройку, которая делает нас личностями, и обнажает животную сущность, у всех примерно одинаковую и одинаково безличную…»

Отрицание памяти, компенсаторные воспоминания о героизме и сакрализация криминального прошлого: публикуем фрагмент книги д.п.н. Михаила Решетникова «Психическая травма», где он размышляет, как войны высвобождают темные инстинкты человека и деформируют психику участников и почему разрушающий военный опыт сказывается не только на бывших участниках событий, но и на моральном состоянии общества в целом.

https://monocler.ru/psihopatologiya-geroicheskogo-proshlogo/ Открыть/Комментировать

2022-04-21 17:33:29 «…[Абсурд] не дает нам ничего, кроме противоречий во всем, что касается проблемы убийства. Когда пытаешься извлечь из чувства абсурда правила действия, обнаруживается, что вследствие этого чувства убийство воспринимается в лучшем случае безразлично и, следовательно, становится допустимым. Если ни во что не веришь, если ни в чем не видишь смысла и не можешь утверждать никакую ценность, все дозволено и ничто не имеет значения. Нет доводов "за", нет доводов "против", убийцу невозможно ни осудить, ни оправдать. Что сжигать людей в газовых печах, что посвящать свою жизнь уходу за прокаженными - разницы никакой. Добродетель и злой умысел становятся делом случая или каприза.

И вот приходишь к решению вообще не действовать, а это означает, что ты, во всяком случае, миришься с убийством, которое совершено другим. Тебе же остается разве что сокрушаться о несовершенстве человеческой природы. А почему бы еще не подменить действие трагическим дилетантизмом? В таком случае человеческая жизнь оказывается ставкой в игре. Можно, наконец, замыслить действие не совсем бесцельное. И тогда, за неимением высшей ценности, направляющей действие, оно будет ориентировано на непосредственный результат. Если нет ни истинного, ни ложного, ни хорошего, ни дурного, правилом становится максимальная эффективность самого действия, то есть сила. И тогда надо разделять людей не на праведников и грешников, а на господ и рабов. Так что, с какой стороны ни смотреть, дух отрицания и нигилизма отводит убийству почетное место.
<…>
Что бы мы ни делали, безмерность навсегда сохранится в сердце человека наряду с одиночеством. Все мы носим в себе свои злодейства, бесчинства и кару за них. Но наша задача не в том, чтобы выпустить их на свободу, а в том, чтобы победить их в самих себе и в других. Бунт, извечный отказ от повиновения, о котором говорил Баррес, и по сей день остается сутью этой борьбы. Источник форм, кладезь истинной жизни, бунт позволяет нам держаться на ногах в бесформенном и яростном потоке истории».

Альбер Камю, «Бунтующий человек» Открыть/Комментировать

2022-04-21 17:33:27 Открыть/Комментировать