Дневник партизана Дзяковича и другие воспоминания о войне

2022-02-16 21:00:08 1942 г, #Небольсин
Кормили нас неплохо в сравнении с лагерным пайком, где пленные мечтали об картофельных очистках. Основным продуктом питания, конечно, была картошка во всех видах: в мундире, целая чищенная, в виде картофельного пюре, картофельного супа, но главное — мы ели «от пуза», сколько влезет. Хлеба получали немного, но зато тонко нарезанные ломтики были сдобрены маргарином или смальцем: два ломтика утром с ячменным кофе и два вечером после ужина. Завтракали и ужинали в столовке, а обед привозили в поле.
По воскресениям не работали. В этот день мылись, брились, стирали белье и просто отдыхали в своей «обители». В честь воскресного дня управляющий позволял себе побаловать нас гороховым супом с кусочком мяса, кружкой молока, дополнительным ломтиком хлеба. Кроме того, на целую неделю выдавалось курево — по одной сигарете на день. Курильщиками мы были заядлыми, курили все и одна слабенькая сигарета, конечно, нас не устраивала. Выручали гражданские, или, как их здесь называли, «цивильные» поляки, работавшие по найму в поместье, которые снабжали нас табаком-самосадом. Оба управляющих относились к нам доброжелательно. Им, конечно, было не выгодно, чтобы пленные голодали, они понимали, что хорошо работать могут только здоровые и сытые работники. И мы работали по мере своих возможностей, тоже понимали, что лентяев здесь держать не станут, а в концлагерь возвращаться никто не хотел.
Мы мечтали увидеть Родину. После лагерной голодной жизни ребята быстро пошли на поправку, серо-матовые лица порозовели. Только один из нас, Анатолий Железнов, тридцатилетний моряк, выглядел очень плохо: лицо отекло, пожелтело, под глазами зависли мешки, ходил с трудом, задыхался. Год, проведенный в концлагере, в штрафном отделении, не прошел даром. Дорого обошлась Анатолию полосатая тельняшка моряка, в которой он попал в плен. «Черной смертью» окрестили немцы советских матросов за их беззаветный героизм и ураганные атаки. Железнов очень боялся, что его могут отправить обратно в шталаг, как слабого и больного работника. Мы переживали за него.
У меня тоже складывалось не все гладко: болела раненая рука, грудь и поясница, отбитые в проскуровском лагере. Ко всему этому, по телу пошли чирьи, а на кистях рук появилась экзема. Нестерпимый зуд, особенно по ночам, был настолько мучителен, что не было никакого удержу, пальцы сами сжимались в замок и с силой, до ссадин, раздирали кожу. Это видели и мои товарищи, и вахман, и управляющий. Трудно мне было работать. Но я старался из последних сил, лишь бы не отправили в концлагерь. Открыть/Комментировать

2022-02-14 21:35:15 1942 г, #Небольсин
Охранник-вахман все время находился с нами. Обычно он стоял или сидел поодаль и забавлялся своей винтовкой с длинным французским штыком: то снимал его, то вновь надевал на ствол винтовки, то вешал на пояс, улыбался чему-то, мурлыкая без конца одну и ту же песенку, абсолютно не обращая на нас никакого внимания. Иногда, при хорошем настроении, он подзывал меня, как наиболее соображавшего по-немецки и начинал расспрашивать о Москве, Сибири, Волге. В его представлении Россия, особенно Сибирь, являлась полудикой страной, морозной, заснеженной, с бродящими повсюду волками и медведями.
— Сколько лет ты учился в школе? — как-то спросил я его.
— Четыре, — ответил он и показал на пальцах, — А ты? — В свою очередь поинтересовался вахман.
— Десять, — сказал я.
— О! — удивился вахман, — а не врешь?
— Нет, не вру. Скажи, гер вахман, а почему ты не на фронте? — спросил я охранника.
— Я больной. У меня нервная болезнь, — ответил охранник.
Потом, поляк, работавший по найму в этом поместье, сказал нам, что вахман болен шизофренией, поэтому его оставили в тылу охранять пленных.
Я старался, как можно больше занимать охранника разговорами с тем, чтобы мои товарищи могли лишний раз перекурить, отдохнуть.
Но бывали дни, когда вахман становился невыносимым, назойливо ходил среди нас и пристально разглядывал, кто как работает. То вдруг, ни с того, ни с сего, начинал придираться, орать, грозить, хвататься за штык. Но бить — не бил, может быть, боялся, потому как однажды, когда он толкнул военнопленного Каленника прикладом, тот выхватил у вахмана винтовку и, схватив за ствол, замахнулся ею на камень-валун. Если бы Каленник ударил, от винтовки вряд ли бы что осталось, разбил бы вдребезги. Вахман тогда здорово струхнул, докладывать начальству не стал, ибо непослушную команду военнопленных могли расформировать, а его, вахмана, отправить на фронт, чего он страшно боялся. В минуты бешеного исступления глаза у него блестели, на губах выступала пена. Бросая винтовку наперевес и брызжа слюной, он орал во все горло:
— Ферфлюктес хунд! Шваин раин! Шаизе! Доннер ветер! — и так далее, добавляя при этом русский мат, который усвоил не без нашей помощи. Особенно недолюбливал он двух Николаев: Николая-мордвина, бывшего учителя, за его полное и всегда красное лицо и Николая-маленького за то, что тот был летчиком. Открыть/Комментировать

2022-02-13 21:54:08 1942 г, #Небольсин
Наконец, долгожданный обед. Гороховый суп с мясом по полной миске. Вкусный, душистый. Казалось, что мы никогда в жизни не ели ничего подобного! В считанные секунды миски опустели. Старший пан стоял в дверях нашей столовки, наблюдая за нами. и все время приговаривал: «Лянгзам, лянгзам»(Помалу, помалу!) — и, как хороший артист, изображал человека, заболевшего расстройством желудка. Впервые за долгое время мы повеселели и даже рассмеялись, глядя на этого толстяка.
— Митя! Переведи пану, что мы хотим еще, — попросили ребята, поглядывая на большую кастрюлю, в которой еще оставался суп. Кое-как, я перевел. Пан махнул рукой и разрешил еще налить по половнику. Мы могли съесть еще столько же и даже больше, но управляющий не дал: «Генух!»
— Хватит! — перевел я.
Поняв, что только я мало-мальски понимаю по-немецки, управляющий поманил меня пальцем и стал объяснять, чем сегодня мы должны заниматься. К раскрытым дверям подошла молодая женщина в цветастом халате, небольшого роста, довольно приятная, что-то спросила у пана, окинула нас быстрым взглядом и удалилась.
— Не женщина, а мечта! — еле слышно сказал кто-то из пленных.
— Чуть пожрал и бабу захотел, — отозвался другой.
— Не бабу, дубина. Надо уметь прекрасное видеть, где бы ты не находился. Прекрасное — оно жить помогает! Понял?
В первый день мы не работали, приводили себя в порядок: брились, чинили одежду, подгоняли колодки, набивали соломой подушки и матрацы. Разместились в двухэтажном особнячке. Внизу столовка, вверху просторное помещение для жилья.
Непосредственным владельцем имения был какой-то высокий чин, который постоянно проживал в Берлине. Здесь же, в имении командовали два управляющих, отец и сын. Центральная усадьба, куда нас привезли, была огорожена каменной стеной, вдоль которой изнутри росли акация, сирень и колючий кустарник.
Двухэтажный дом утопал в зелени вишневого сада, над которым вытянулись ввысь развесистые каштаны. Большой двор перекрывался аллейками, вымощенными зелеными плитами. А к скотному двору вела мостовая из гладкого булыжника, обсаженная липами и множество цветочных клумб.
Наиболее удачливым в команде оказался тракторист Степан Шелудько, который, кроме всего, умел доить коров. Его сразу же, на второй день определили работать на скотном дворе и без охраны. Всем остальным досталось поле — тяпать сахарную свеклу. Открыть/Комментировать

2022-02-11 19:52:21 1942 г, #Небольсин
До усадьбы Фельдберг ехали часа два. Погода стояла отменная: голубое безоблачное небо, что редко бывало в тех краях и жаркое летнее солнце. Конец августа.
В кузове открытого грузовичка вместе с нами, военнопленными, ехали молодой, болезненный с виду охранник-вахман и молодой пан управляющий — полненький, кругленький, невысокого роста, с бараньими невыразительными глазками.
Впервые я так близко увидел Германию. По обе стороны дороги росли фруктовые деревья, усыпанные яблоками, в просветах между ними виднелись ровные-ровные квадраты полей. Изредка проплывали небольшие селения с домами под красной черепицей и невысокие кирхи. Навстречу по дороге бежали автомашины с белыми и цветными полосами, крупными номерами, рисунками на бортах и кабинах, двигались пароконные повозки на резиновом ходу, много велосипедистов в маленьких кепи, зеленых шляпах и коротеньких штанишках. Идиллическая картина! Можно было подумать, что этих людей и эту землю совсем не коснулась война, которая, благодаря самим немцам, принесла неимоверные страдания миллионам людей, в том числе и самому немецкому народу.
Пан управляющий был очень весел и разговорчив, без умолку болтал, жестикулируя руками и тростью. Его никто не понимал, хотя все мы дружно кивали головами и одобрительно соглашались, не зная с чем: «Я-я, пан! Я-я!»
Немецкий язык я изучал в средней школе целых шесть лет, а говорить и понимать по-немецки так и не научился, хотя запас слов имел приличный. Все дело упиралось в грамматику, которую мы зубрили, не понимая ее, отвлеченно от разговорной речи. Зная многие немецкие слова, я никак не мог правильно выразить их в прошедшем или будущем времени — у меня все получалось в настоящем, да и то не совсем верно.
Но, несмотря на слабое знание немецкого языка, я все же получше других соображал, о чем говорил немец. Хотя, когда пан управляющий произнес: «Гут ессен, гут ессен!», подкрепив их мимикой и жестами, все поняли, что нас хорошо накормят. Мы очень хотели есть.
На панском дворе нас действительно ждали. Навстречу вышел сам старший пан управляющий, отец того, что ехал с нами. Он басовито поздоровался и приказал следовать за ним. На скотном дворе, в душевой мы хорошо помылись. Мылись с настоящим мылом, горячая вода, казалось, отмывала не только лагерную грязь, но и душу от тяжких страданий. Нас не торопили — торопились мы сами, не терпелось поскорее сесть за стол. Открыть/Комментировать

2022-02-11 11:07:03 Дневник партизана Дзяковича и другие воспоминания о войне pinned « для вашего удобства сделана навигация: 1) Начало дневника Анатолия Дзяковича https://t.me/partizan1944/6 2) Начало мемуарных воспоминаний Дмитрия Небольсина https://t.me/partizan1944/400» Открыть/Комментировать

2022-02-11 11:06:15 для вашего удобства сделана навигация:

1) Начало дневника Анатолия Дзяковича https://t.me/partizan1944/6
2) Начало мемуарных воспоминаний Дмитрия Небольсина https://t.me/partizan1944/400 Открыть/Комментировать

2022-02-10 19:49:44 1942 г, #Небольсин
А дело было так. Однажды в наш блок пришли немецкие офицеры и переводчик. Из нескольких бараков выгнали военнопленных и приказали построиться. Переводчик объявил:
— Набирается сельская рабочая команда. Трактористы, два шага вперёд!
Вышло несколько человек. Их переписали и отвели в сторону. Нам с Виктором очень хотелось попасть к «бауэру», но мы не имели никакой сельской профессии. И все же, когда крикнули: «Кто умеет доить коров, дояры, два шага вперед!», мы с Виктором, как и все двести человек военнопленных, шагнули не задумываясь. Вряд ли кто из нас когда-либо доил коров! Немцы возмущенно залопотали и переводчик приказал всем вернуться на свои места. И вот здесь-то, Аркадий не выдержал, не вернулся в общий строй, а стал доказывать, что он — дояр. Причем, говорил на немецком языке. Офицеры переглянулись и один из них пискливо закричал:
— Иуда! Раус вег! — и что-то еще добавил по-немецки. Полицай, как собака, бросился к Аркадию и стал бить плеткой.
— А гад, попался! — злорадно рычал он, мерзко ругаясь. Избитого в кровь Аркадия уволокли в еврейский барак. В дальнейшем мне еще раз пришлось встретиться с Аркадием в рабочей команде на заводе Бахмана, где с десяток евреев, в том числе и Аркадий, жили некоторое время со мной в одном бараке.
А мы с Виктором в тот памятный день, волей судеб, все-таки попали в команду дояров.
Переводчик еще раз спросил: «Есть ли дояры? Кто скажет неправду будет наказан!»
На этот раз, из строя никто не вышел. Немцы, посоветовавшись между собой, что-то сказали переводчику.
— Хорошо! Дояров, значит, нет? У пана научитесь, — сообщил переводчик.
— Военнопленные, чьи номера назову, два шага вперед!
Переводчик по списку зачитал номера, начиная с 90200, всего пятнадцать номеров, в том числе мой и Виктора. Нам повезло. Как в лотерее! Медведей учат, научимся и мы доить коров. Лишь бы вырваться из концлагеря! Открыть/Комментировать

2022-02-09 21:33:39 1942 г, #Небольсин
Ближе всех к нашему блоку располагались французы и когда им приносили обед, то от бочков с супом исходил такой ароматный запах, что у нас невольно текли слюнки и кружилась голова. Немцы-охранники и те завидовали им, а мы — тем более. Когда французы получали посылки, некоторые из них «одаривали» и нас, бросая через проволоку сигареты, плитки шоколада и кое-что другое. Французы делали это от доброго сердца, хотели хоть чем-либо помочь русским, но беда была в том, что за каждым броском подарка возникала «куча мала» на нашей стороне. Ведь нас-то было много и каждый хотел есть, каждый пытался схватить, проглотить тут же или спрятать, иначе надо было делиться с другими. А с кем делиться, если голодных — тысячи!
Все, кроме советских военнопленных, пользовались правом переписки с родными, посещали кино, имели свой киоск, что-то могли купить на лагерные марки, которые они получали в рабочих командах. Все, кроме нас, в рабочих командах жили без охраны. Французский блок находился у нас под боком, рядом. Вся их жизнь в плену была у нас на глазах. Если бы не колючая проволока и не сторожевые вышки с пулеметами на турелях, можно было подумать, что французские военнопленные отдыхают в оздоровительном пансионате.
Сталин отказался от услуг Красного креста для немецких военнопленных в Советском Союзе. Тоже самое сделал Гитлер, запретивший принимать помощь советским невольникам. Так, что нам приходилось рассчитывать только на «милость» врага, на черпак вонючей баланды и кусок эрзац-хлеба.
Ходили слухи, что, кроме обычных военнопленных, в Шталаге-2А находились в заключении, на особом режиме, дочь Эрнста Тельмана и многие немецкие коммунисты.
В нашем, русском блоке существовал один особый барак, в котором находились советские евреи-военнопленные. Евреям категорически запрещалось выходить из барака и только перед так называемым обедом, их выводили из помещения и гоняли вокруг барака под крики полицаев и их прислужников. Кто не мог бежать, избивали хлыстами и палками. Немцы не принимали участия в этих экзекуциях — глумились полицаи.
Мне запомнился пожилой еврей Аркадий, который некоторое время жил в нашем бараке. Он внешне совершенно не походил на еврея, во всяком случае, я бы не сказал, что он — еврей. И если бы не излишняя его активность везде и во всем, он мог бы сойти за русского или украинца и не попасть в еврейский барак. Открыть/Комментировать

2022-02-08 13:38:51 1942 г, #Небольсин
К деревянным колодкам сразу привыкнуть было трудно. Такой обуви я отродясь не видел! Колодки натирали щиколотки и пятки, давили и резали ногу в подъеме. Но потом пленные приспособились, стали увеличивать вырезы, набивать ремни и колодки становились удобными. Они были легкими, не пропускали воду, а зимой хорошо сохраняли тепло. Я перенял этот опыт быстро, так что колодки, как обувь меня не беспокоили.
В шталаге-2А русские военнопленные жестоко голодали: двести грамм эрзац-хлеба, твердого, как камень, на три дня и один раз в сутки черпак баланды или, как ее называли, «суп-ротатуй», вода отпускалась вдоволь. Иногда выдавали махорку, нашу русскую, моршанскую, захваченную немцами на советских складах; курить хотелось не меньше, чем есть. Как и в проскуровском лагере закрутка махорки менялась на пайку хлеба, точно так же к курящему пристраивалась очередь, чтобы получить недокуренный охнарик, который после одной или двух затяжек передавался другим и так до последней крошки дыма.
И, все-таки, эрзац-хлеб, оставался хлебом, который поддерживал жизнь невольников. Но от нашей крохотной пайки хлеба полицаи каждый раз урывали для себя, как они выражались, положенную долю. Попробуй, запротестуй — тут же будешь избит до полусмерти. За нас заступиться было некому, немцы на дикость полицаев смотрели сквозь пальцы, даже поощряли их за жестокость. А сами мы были и немощны и неорганизованы. Больно становилось от сознания своей ничтожности в этом океане плененных людей.
В нашем блоке находились представители почти всех национальностей Советского Союза, за исключением кавказцев и прибалтов, которые содержались в других лагерях.
Шталаг-2А представлял собой барачный город, обнесенный рядами колючей проволоки, разбитый на кварталы и блоки, разделенные между собой такой же проволокой. Однообразные деревянные бараки образовывали прямые однообразные улицы. Кроме советских, в шталаге содержались военнопленные французы, поляки, югославы и другие. К ним отношение немецкой лагерной администрации было совсем иное. Они получали посылки Красного Креста, газеты, книги, могли бегать по дорожкам, играть в футбол, питаться с немецкой кухни. Богаче других жили французы: им шли посылки и письма из дома. В посылках чего только не было: шоколад, галеты, консервы, сигареты и даже вино. Открыть/Комментировать

2022-02-07 16:35:26 1942 г, #Небольсин
Полицаем блока был западный украинец, отъявленный садист, который с особой жестокостью издевался над пленными, бил плеткой, не задумываясь, по спине, голове, ногам, по чему попало. О его жестокости знали не только в русском блоке, но и во всём лагере. Знали и немцы. Вокруг палача увивались «самостийники»- холуи, которые выполняли все его прихоти. В бараке нас еще раз обыскали, каждого стеганули плеткой.
— Вон то ваше мисто, — полицай неопределенно указал вглубь барака. Мы пошли.
— Куда? Пся крев! — заблажил «самостийник» с плеткой. Мы остановились, не понимая, что от нас хотят.
— Во це ваше мисто! — и он указал в противоположную сторону.
Видимо искал повод поиздеваться над нами, показать, что в бараке он начальник.
Полицай и его помощники могли избить нас, как это делали с другими, но не решились, видя, как рядом собирается большая толпа военнопленных. Выругались по-польски и ретировались в свою каморку.
Через год наши дороги встретились в рабочем лагере под городом Рибниц-Дамгартен, куда полицая перевели, как простого военнопленного. Там мы его опознали. Вечером, после поверки, когда закрыли и заперли окна и двери в бараке, подонку устроили очную ставку. Негодяй ползал на коленях, просил прощения. Но приговор был суровым. Изменника накрыли одеялом и убили. Комендантом в то время был пожилой немец унтер-офицер по кличке «Рыжий», который к нам, военнопленным, относился лояльно. Когда на следующий день, утром, во время поверки переводчик доложил ему о смерти пленного, бывшего лютого полицая, он понимающе сказал: «Запишем, что умер от сердечной болезни». Все обошлось.
На второй день, после санпропускника мне выдали лицевой номер 90204, Виктору — 90205. Я не стал бы останавливать внимание на ничего не значившем, казалось бы, лагерном номере. Но дело в том, что с момента его получения наши имена и фамилии уже не упоминались, они остались только в лагерной картотеке. Вызывали по номеру, отправляли на этапы по номеру и хоронили с ним же. Он представлял собой небольшую дюралюминиевую пластинку, пробитую по середине цепочкой дырочек, на обеих половинках выбиты цифры. Номер, как крест, вешался на шею военнопленного и всегда находился с ним. Если пленный умирал, то половинку номера оставляли в картотеке, вторую хоронили с хозяином. Открыть/Комментировать