Katyamna

2023-01-01 13:27:26 С наступившим нас годом. Это удивительное чувство, когда понимаю, что у нас у всех сегодня и на этот год - общее желание. Общие мысли.

Я никогда не знала и не испытвала такой принадлежности к чуду человечности, героизма и самопожертвования. Спасибо вам Люди. За каждый день с вами. За то, что вы есть. И вы каждый день создаете надежду, лечите боль и строите веру.

Мы проживем и этот год. И я каждый день буду надеяться на самое большое чудо и самую большую справедливость.

И буду благодарна за то, что мы с вами есть друг у друга. Открыть/Комментировать

2022-12-30 23:19:40 В этом году у меня нет итогов. Этот год я хочу вычеркнуть из жизни. Проснуться - так, словно это был сон.

Этот год сложен из названий городов. И людей. 

Мариуполь, Луганск, Донецк, Херсон, Бердянск, Харьков, Изюм, Казачья Лопань, Краматорск,  Балаклея, Каховка, Купянск, Макеевка, Сватово, Николаев...

И сколько-то я еще забыла.

И есть вторая половина моей географии. Ростов. Ростов для меня мужской. Почти все мои волонтеры в Ростове - парни. Волшебные. Надежные. 100 раз селившие моих беженцев. Большинство моих лежачих ехали через Ростов. Через Ростов ехал восьмимесячный Максим, Надина мама с болезнью Девика, бабушка Аси, которую встречали на автодоме на границе, ехала самая старая моя беженка, 91. Перелом шейки бедра... Ростов. Парни, которые спасают жизни.

Воронеж. Перевалочная база. Нескончаемый поток автомобилистов, попугаев, собак, кошек, ночных сообщений - куда нам теперь. Тонкие девушки и ребята волонтеры в Доме. Встречи на вокзалах. Переночевали, и можно ехать дальше.

Белгород. Парни, работающие в пвр, наши девочки, просто волонтеры. Белгород. Десятки раненных. Почти девяносто процентов моих одноногих - это Белгород. Аппараты Илизарова - это Белгород. Незаживающие раны - это Белгород. Парни на костылях - это Белгород. Пожилые женщины, делающие круг через мир с прахом в сумках - это Белгород. И одна тонкая девочка, хотевшая спасти мать своего мужа.

Симферополь. Считанные волонтеры. Таборы. Съемные квартиры, потому что нет волонтерского жилья. Без связи, потому что крымские симки бесполезны на материке. Сообщения с чужих телефонов: это я, я еду!...

Смоленск. Путь в мир. Перевалочный пункт. Мои автомобилисты. Мои неходячие и безногие. Уютное пространство недалеко от крепостных стен. Город, который я таки смогла посмотреть. И который почти что смог меня сломать.

Брест. Теплый. Уютный. С мягким хлебом и потрясающей картошкой, с накрытыми столами и долгими разговарами.

Нарва. Моя личная война. Мост, с которого всего лишь нельзя уходить. Нарва. 2.5 дня на границе, почти 60 часов.

Урбаны. Ночные переходы. Фургончик Эвы. Все всегда накормлены и встречены.

Псков. Десятки беженцев. Прямо от поезда в автобус. Через две границы. До тех пор, пока они не сломались, пока Шумилкино не встало на сутки.

Убылинка, Лудонка, Кунички...

Верхний Ларс, куда скопом поехали несколько семей подряд.

Брусника и Торфы - туда я тащила самых тяжелых. Их принимали. Без вопросов. Прямо с границы. Финны. И везли в больницы. Лежачих, одноногих, диализных, онкологических, сердечников...

Города, встретившиеся мне раз или два - Астрахнь, Ахалтырь, Новочеркасск, что-то в Якутиии, и еще десяток городов и мест, которые я не вспомню сейчас.

Москва. Безумная. Волонтеры, встречающие все поезда. Ведущие за ручку. Приносящие бутерброды. Провожающие и обнимающие.

Питер. Мой Питер. В котором все свои. Ты знаешь волонтеров не просто по именам, а в лицо. Ты по часам знаешь, сколько до какого КПП. Ты сам селишь и провожаешь. Ищищь одежду и готовишь бутерброды. Обнимаешь своих и плачешь со своими.

Я не могу и не хочу вычеркнуть эту нашу географию. Единственное, чего я хочу - я хочу, чтобы на будущий год мы встречались не потому что нужно кого-то спасать, а потому что хотим побыть вместе.

Не спали ночами не потому, что читали сводки - а потому что сидели вместе за одним столом.

Утыкаись в телефоны не потому, что там беженцы. А потому, что хочется поговорить.

Я очень хочу, чтобы в этом году, которого я боюсь, то, что мы делаем - стало не нужным.

Чтобы все закончилось. И все мы начали жить свои - обычные, простые, человеческие жизни. И нашли возможность быть счастливыми. Открыть/Комментировать

2022-12-29 18:57:44 Плакала тихо
В Нарве на переходе.
Нет места вернуться.
Нет дома где будут ждать.

Мама, зачем и куда
Их опять уводят?
Тише, родной,
Нам время, время молчать.

Пять человек
И багаж на четыре сумки.
Мамин сервиз,
Заалевший под осень клен,

Школа и сад,
На речке с тобой прогулки -
Я довезу
Как-нибудь
Все
Потом.

Слушай, родной,
Здесь бесконечно тихо,
Нету ни вбухов,
Ни зарева от ракет.

Мы перешли.
Где-то там будет выход.
Ритмом холодным:
Прошлого словно нет. Открыть/Комментировать

2022-12-23 16:04:38 Хочется объять необъятное. Спасти каждого. Помочь каждому. Помочь себе и друзьям.

И это - невозможно. На каждый мой вывоз - приходятся невывезенные. На каждого спасенного - те, кому не успела помочь.

Расскажу про вывоз, который случился благодаря донату Тани и ее дочери Кати. Расскажу, потому что это был выбор - нравственный - к которому я была не готова.

Из Донецка мы вывезли бабушку 90+. Бабушка уже в Германии, в больнице. В этом вывозе участвовали МЧС Донецка, немецкий Красный Крест. А Россия - была на мне. Ну и самое сложное было: сделать так, чтобы бабушку смогла принять машина Красного Креста на мосту Дружбы. Это тоже было на мне. Не на Кресте. На волонтере.

Этот кейс был почти не сложным логистически. Просто провезти человека через Россию, просто передать его на мосту, просто достучаться до Нарвского КПП, чтобы они впустили скорые. Это кажется сложным. Но в итоге - это не очень сложно.

Сложным было другое.

Мне было очень сложно принять решение везти этого человека. Ей 91 год. У нее сломана шейка бедра. Ее вывоз - 150 тыс.

И я сидела и думала - а стоит ли ее везти. А может быть это лишнее. Она лежит в госпитале. Худо бедно уход. 91 год. Шейка бедра. Зачем. Эти деньги можно потратить на вывоз других. Молодых. Сильных. С детьми....

Я сидела - и была меркантильной дрянью. Потому что мне было жалко денег. Как будто - они последние. Как словно никто больше не задонатит. И это чувство - страх, жадность к этой самой старухе - одно из самых мерзких моих ощущений с февраля. Я сидела и думала, везти или не везти.

Хотела бы я сказать, что справилась сама. Но нет. Мне помогли врачи. Они дали хороший прогноз. Мне помогло то, что семья частично смогла оплатить эвакуацию. Помогло не в деньгах. Помогло - эмоционально. Они спасали свою мать. И вложили то, что смогли. Они - делали. И были благодарны нам за помощь. И их участие в вывозе деньгами - вдруг стало символичным для меня. И очень-очень важным.

Прошедшая неделя была в этом смвсле - наполненной хорошими историями. Молодые парни везли моего безногого дедушку. И его же везли еще 2 наших волонтеров. В итоге 4 волонтера и 3 беженца помогли дедушке добраться домой, передавая его из рук в руки.

Семья с 2 маленькими детьми не бросила чужого Кане Корсо в Мариуполе... и доехала до своих старших детей.

Семидясятилетняя мать смогла вытащить из ПНИ своего тридцатилетнего сына.

Несколько диализных больных доехали до нового дома. Одна откололась и осталась. Но 4 - доехали.

Еще одной матери мы нашли сына-инвалида в еще одном ПНИ.

И было - тяжелое. Были люди, к которым мы не успели. Они - тоже были. Были те, кто на меня обиделись за отказ. И не услышали моих слов.

И это - тоже придется прожить и пережить.

Но самое мое острое переживание последних дней - цепочки волонтерских рук. Которые каждый день ведут людей через этот год.

И объятия, которые мои беженцы довезли до моих волонтеров и смогли от меня передать.

Эти цепочки - самое сильное и красивое, что я видела и вижу в этом году. Открыть/Комментировать

2022-12-21 15:15:43 Сегодня мне хочется просто поговорить.

Вывозов - много. Продолжает оставаться много. Как бы нам и мне не хотелось иного. И мои вывозы продолжают оставаться тяжелыми.

Давайте просто поговорим в комментариях. Вы спрашиваете. Я отвечаю. Любые вопросы.

Давайте? Открыть/Комментировать

2022-12-12 19:10:32 Ломаются внезапно. Люди ломаются внезапно.

Чем дальше от 2402, тем мне все больше кажется, что все. Больше я не выдержу.

Сегодня в Мариуполе умерла женщина, которую мы должны были эвакуировать. После инсульта. Кахексия. Апатия. По видео - я не почувствовала, что все так близко. Не почувствовала. Ждали хоть каких-то меддоков. Чтобы можно было положить в России. Я хотела сразу вести в Финляндию. Дочка просила госпиталлизировать в РФ и подождать.

Казалось, что еще успеваем. Казалось. Не успели.

У меня плохо пишется сегодня. И все последние дни.  Слишком долго все это длится. И видимо - сейчас меня догоняет беспомощность.

Сейчас, с умершей в Мариуполе женщиной.

Сейчас, с мариупольскими котами, которых не успели сегодня вывезти.

Сейчас, с мамой инвалида, которой не отдают сына.

С тремя бежнками в ЦВСИГ из Египта - девочкам 13 и 17 - которые ждут депортации.

С лежачей в Донецке, 91 год,  все еще ждем Красный Крест.

С тремя стариками, у которых никого не осталось в Украине. Которых нужно вести в Россию... а так не хочется.

С лежачим, родственники которого не выходят на связь.

Еще несколько страшных историй, о которых пока не время говорить.

И свое личное кажется таким мелким. Но оно раздирает. Свое внутреннее. Свое личное. Оно больше не дает сил. Оно тоже - плющит. Раздавливает.

Сегодня здесь ни поддержки. Ни оптимизма. Простите. Как уж есть.

Такие дни - недели - тоже бывают. И ты - ничего не можешь с этим сделать.

Рыдать. Но это - не помогает. Открыть/Комментировать

2022-12-06 10:16:44 Клятская, гребанная, е*учая этика. Ты просыпаешься утром. Проверяешь чаты. Одни не вышли на связь из Беларуси. Других благополучно встретили и везут в Финку. Третьи что-то еще.

А потом ты доходишь до невинного чатика. Где ты всего лишь помогаешь вывезти лежачего и незрячего в Москву  и не известно, сможешь ли помочь - ибо он очень близко к туда. К тому туда, где все происходит.

И первая фраза, которуб ты читаешь: "мы за ...".

Слово вместо трех точек - не вобла. И не выхухоль. И не выдра. И не воробей. Там стоит самое *лядское слово. И вот это - мы за - прибивает тебя на хрен.  Меня - прибивает - на хрен.

Лежачий старик. Не видит. Семья рвется его вытащить. Такая нормальная семья. Которая срывается за своим стариком. Которой просто надо помочь. Старик - тяжелый. Уходящий возможно. И еще день назад ты лезешь из кожи, чтобы им помочь. Тебе совершенно все равно, что старик - уходящий. Ты просто хочешь его вытащить. Чтобы родные были с ним столько, сколько могут. Может день. Может месяц. Может год. Ты никогда не знаешь, сколько там отмерено. И кем.

Лежачий. Старик. Незрячий. Ты ничего не знаешь про этого старика. По возросту он застал вторую мировую. По возрасту он был тогда ребенком. Не младенцем. Он может помнить. Даже если он не в себе - он скорее помнит свое детство, чем вчерашний день.

Ты не знаешь ничего про его мысли и чувства. Ты не знаешь ничего про его разум. Ты только щнаешь, его дочь решила тебе сообщить: она за.

И в тебе рвется все. Хочется швырять стекло в стены. Хочется плакать и орать. А еще ты думаншь про деньги - те, которые собираются с такой болью. Они есть у тебя - на вывоз этого старика. Приготовлены. И ты не знаешь больше - можешь ли их тратить на него.  Он старик. Он лежачий. Он не видит. Какая тебе разница. Какая тебе разница. Какая тебе разница.

Нет ее.

Но только тебя трясет. Ты стоишь и думаешь - ради чего? Ради чего ты сейчас одна? Ради чего уехал тот, которого ты любишь. Ради чего ты сидишь прикованной к своему любимому городу. Ради чего у тебя не хватает сил говорить с родными....

Ради чего? Зачем ломать свою жизнь, ради этого старика.

Тебя трясет. Ты стоишь на своем гребанном мосту. Ты не можешь уйти. Не потому, что некуда - потому что ты не можешь уйти. Потому что ты - клять - таки выдержишь. И простоишь на этом долбанном мосту ровно столько, сколько нужно. Для всех этих брошенных, оставшихся и оставленных.

Ты будешь выть, ругаться и плакать. И стоять.

Мы каждый день стоим тут. На своих мостах. Пока хватает сил. И продолжаем стоять, когда не хватает.

Иногда мне кажется, что мы стоим просто потому, что больше некому.  Но - на самом деле - я не знаю, почему мы стоим.

UPD
Может быть - пунктуация. Может быть ошибка. Может быть неудачный текст - там было продолжение. Может быть я не права. Все это может быть. Но эти слова настолько ужасны, что бьют под дых в любом контексте. И через нас прошло много тех, кого я предпочла бы не возить. И все равно - везла. Открыть/Комментировать

2022-12-03 12:21:34 Я сегодня про страх и ответственность.

Каждый из нас - наверное - не знаю - так думаю - сейчас живет в коконе. В этом коконе для меня намешано очень много. Страх. Ответственность. Принятие. Злость. Где-то очень много любви. Где-то очень много боли.

Но сегодня я про страх. Попробую.

Мне кажется, что основной наш страх сейчас - это страх неизвестности. И еще страх вседозволенности.

Беженец пишет координатору. Он не знает, кто там. Он не видит этого человека. Мы просим координаторов не называть имен и не давать телефонов. И беженец не видит этого человека. Но должен следовать его указаниям. Он не знает, кто встретит его. Но должен идти с этим человеком. Он не знает, где и у кого быдет жить. И идет туда. Открывает дверь. Он может оказаться и в коммуналке на матрасе, и в загородном доме в шикарной спальне или за столом, щаставленным хусталем. У профессора математики или у бабушки-инвалида. В семье с десятком людей или у одинокого мужчины. Это - не предсказуемо.

И это - страшно. Но люди - такие люди. Живые люди помогают справиться. Отогревают. В наших чатах это звучит часто: "хочу, чтоб отогрели"... на самом деле - не каждый готов быть отогретым. Но многим - очень многим - нужно именно это: быть отогретыми.

И есть другое. Есть волонтеры. Все мы. И чем дальше мы от 2402 - тем больше я вижу замерзщих, выгоревших волонтеров. Заморозившихся. Нас так много. Нас ужасающе мало. С каждым днем все больше становится там. С каждым днем все меньше остается здесь. Те, кто остаются здесь - каждый день проживают. Как-то, но проживают. Мы те самые русские, которых боится Европа. Мы те самые, кого нет на картах помощи. Мы призраки. О нас знает товарищь майор и наши беженцы. Товарищу майору мы пока вроде не очень нужны, но он точно знает - где мы. Нашим беженцам мы нужны на кратком промежутке их пути.

И в какой-то момент мы не выдерживаем. Убегаем. Уходим во внутрь себя. Или уходим из страны. Становимся беглецами. Никому не нужными. Теми, на кого в благословенном мире обыватель смотрит косо. А не обыватель - не обыватель смотрит очень по-разному...

Наверное, безопаснее, что про нас не особо знают. Наверное, проще быть незаметными

Но я дико хочу - чтобы когда-нибудь потом - сосчитали все имена. И написали - про каждого.

А еще - я очень хочу, чтобы каждому из тех кто волонтерил и волонтерит здесь - чтобы каждому из них и из нас помогали точно так, как помогают украинским беженцам.

Чтобы не закрывались двери, а открывались. Чтобы люди были людьми, а не винтиками. Чтобы никто, кто находит в себе смелость попросить помощь и защиту - не оставался без помощи. 

Нас - боятся. Мы продолжаем быть массой. А я очень хочу - чтобы мы перестали быть расчеловеченной массой - для тех, кто смотрит извне - и были - людьми.

Я не знаю, что нужно сделать для того, чтобы остановить расчеловечивание. Но я очень хочу найти рецепт. Открыть/Комментировать

2022-12-02 11:38:01 В какой-то момент количество людей, прошедших через тебя - становится слишком большим. У всех это число разное.

Я - не знаю сколько точно людей прошло через меня. Прошли мои семьи. Прошли семьи, где я была вторым или третьим или одним из. Прошли те, где я просто помогала пройти мост. Прошли те, где я просто помогала с медициной. Прошли те, кто уехали сами. Прошли те, кто вымотали мне душу и остались.

Люди сливаются в нескончаемый поток. Иногда из него кто-то один выныривает. И этого одного ты видишь четче и яснее.

И этот - мой четкий и ясный - не всегда будет самым сложным. И не всегда будет самым умным. Возможно - я запомню его потому, что разозлюсь на бестолковость. Или восхищусь спокойствием и последовательностью.

Может быть это будут глаза старой женщины,  родившийся в один год с моей бабушкой. Бабушки уже нет. А у Марии Митрофаньевны - живые голубые глаза. И прямая спина. 89 лет. Самая старая моя беженка. Самому старому беженцу было 98.

С Марией Митрофаньевной - Василий Мефодьевич. Он моложе.  Ему 86. Еле идет. И улыбается, когда заселяемся.  Я его чем-то смешу.

И в багаже у них пара норковых шапок. А у Марии Митрофаньевны - тяжелое пальто. С песцовым или чернобурным воротником.

И мне надо бежать. И я никогда их больше не увижу. Даже не провожу. Но она родилась в один год с моей бабушкой, которой нет почти двадцать лет. И которую я до сих пор вспоминаю. Не каждый день. Даже не через день. Но через два дня на третий.

Вижу, как она месит тесто на пироги. Как накалывает дырочки в лимоннике и мажет верхушечку яйцом для глянцу.

Помню как она готовит шоколадную глазурь. И как складывает слоямим Наполеон. Пятнадцать - двадцать тончайших слоев. Фанерка. На фанерку мытые булыжники. Сутки постоять под гнетом. Сочный, нежный, мягкий. Вкуснейший. И все равно я больше любила горький лимонник.

Мария Митрофаньевна одного года с моей бабушкой.  Чуть младше. Моя бабушка в 1941 году летом оказалась под Псковом. И там была у тетки до весны 1944. Моя прабабушка Аня - осталась в Ленинграде. Мой прадед Михаил погиб в штрафбате где-то на Невском пятачке. Штрафбат заработал, потому что сбежал попрощаться. Моя прабабушка Казя из Кракова и прабабушка Ануш с гор - были в эвакуации где-то за Уралом. Мой дед Ашот - висел несколько часов на мине в Балтике. Один из прадедов держал лошадей и разорился в первую мировую. Другой прадед Адам был женат трижды и изводил всех своих жен. И все они в какой-то момент жили вместе. Двоюродная прабабка была кинематографисткой и лесбиянкой. У приемного прадеда погибли во вторую мировую жена и старшая дочь. В моем роду есть католики, протестанты, православные, армянская григорианская церковь, неверующие и безбожники. В моем роду были пьяницы и трезвенники. Красавцы и некрасивые. Кто-то поднимал железную дорогу - и каждый раз в поездах я вспоминаю этого поляка. Кого-то расстреляли в подвале на Литейном. А кто-то в это время сидел в том же здании в высокопотолковом кабинете.

Для моих родителей все не так однозначно. Для части моей родни - все не так однозначно.

Для меня - для меня счастье, что старших нет со мной. Прабабок и прадедов, бабок и дедов, их сестер, мужей, жен. Семьи, которая когда-то собиралась за огромными столами. Семьи, на которую мало было семи тортов на день рожденья. Семьи, которая ездила в Армавир к теткам. Девочки, которая ела абрикосы и плавала в мутных зеленых озерах юга.

Моя семья рассыпалась горохом и развалилась.

А я смотрю в голубые глаза очень старой беженки. Которая в полном сознании. С прямой спиной. Которая точно помнит ту войну. И сейчас едет в Финляндию.

Смотрю. Вижу тех, кого больше со мной нет. И девять месяцев радуюсь, что их нет со мной. Открыть/Комментировать

2022-11-25 18:37:01 Я таки начала писать книгу. Некоторые тексты - станут ее фрагментами. Тот самый вывоз из Луганска за 155 тысяч. Как оно было изнутри.

-----
Чем больше ты боишься эвакуации, тем легче она проходит.

Эта эвакуация была страшной. Мужчина. В Луганске. В реанимации. Нет полголовы. Выписывают в никуда.

Почитала меддоки. Еще больше испугалась. И все вокруг: некуда везти. Не довезешь. Потрать деньги на другое. Денег - дофига. Сто пятьдесят пять тысяч за эвакуацию.

В том, что личное был пипец. Может поэтому она даже и не задумалась о том, что это за цена. Ее торкнуло. И казалось - от Луганска до Ростова. Ну так ей казалось. Все цены были дикие. Рвалось. Бухало. Хлопало.

Это - деньги. Всего лишь. А тут - человек. Ну до Ростова - так до Ростова.

А потом оказалось - до Финляндии. Хотя основной вопрос был браться - не браться. Первое, что она сказала себе: не довезем. Никак не довезем. Медики сказали - везти обколотым...

И все равно - она сомневалась. И все равно. А потом взяла - и попросила видео.

Она видела много умирающих. Много. Этот - не был таким. Он был - не умирающим. Ну вот так ей казалось. И она кинула клич. Ночью. В полпервого. Сто пятьдесят пять тысяч - двадцать пять минут. И веселая сотка от Кати с записочкой "чмок"...

Скорая долго проходила кпп. Родня мандражировала. И она - мандражировала. Погрузились. Не отписали. Поехали. Вылавливала инфу через знакомых.

Ехали. С ночевками. С остановками. И даже не сильно кололи. Водителям объяснила стопятьсот раз: едем к финнам. Сдаемся финнам. Дальше они вызовут скорую.

И все равно - водитель и реаниматолог набирали ее раз пять. Куда везем? Кто встречает? С какой больницей договорено? А точно ждут?

И она стопятьсот раз говорила. Не ждут. Не договорено. Но примут. И определят на лечение. И вызовут скорую. Сами. Без нас.

Финны - красавы. Поэтому она и любила возить к ним... Открыть/Комментировать