Irek van VR 👽

2020-10-11 17:03:03 Хочу напомнить всем, что я пидор. Это важно. В отношениях с собственной гомосексуальностью я постоянно бегаю по одному и тому же кругу: двигаюсь от некой радикализации и острого осознавания своего пидорства к состоянию отрицания — когда я притворяюсь, что… Открыть/Комментировать

2020-10-11 16:54:30 Хочу напомнить всем, что я пидор. Это важно.

В отношениях с собственной гомосексуальностью я постоянно бегаю по одному и тому же кругу: двигаюсь от некой радикализации и острого осознавания своего пидорства к состоянию отрицания — когда я притворяюсь, что моя сексуальность не так уж и много значит.

Острое осознавание пидорства утомляет. В этом состоянии приходится нон-стоп быть активистом или вроде того. Приходится жить с мыслью, что в этом гетеронормативном мире тебе, в общем-то, не рады. А больша́я [если не бо́льшая] часть твоих проблем так или иначе связана с гомофобией, и почти весь опыт насилия связан с ней.

Понимание этого приносит дискомфорт — поэтому со временем я скатываюсь в отрицание, делаю вид, что особой проблемы и нет.

В последний год этому способствовали мои отношения. У моего экс-партнера была сильная внутренняя гомофобия. Он был верующим. Он мог по-дружески общаться с гомофобами, не сообщая им о своей идентичности, и притворяться, что все в порядке.

Он отмахивался от вопросов гомосексуальности/гомофобии и говорил, что, мол, не всё вокруг этого крутится. Что нужно общаться с разными людьми и строить мосты.

Коммуникация с другими — это действительно важно. Но если ты скрываешь правду о себе — ты не строишь никакие мосты. Ты себя наёбываешь. Ты трусишь. Молча соглашаешься с устоявшимся порядком. Пытаешься встроиться в систему, притворившись кем-то иным. Покидаешь, предаешь и себя, и близких.

На Новый год мой партнер хотел пригласить к нам в гости своего приятеля — и было неизвестно, является ли этот человек гомофобом или нет. Потому что мой парень, общаясь с ним годами, ни разу не сообщил ему о своей гомосексуальности.

Хуже всего было то, что мой партнер не собирался делать камин-аут — он считал, что в присутствии этого приятеля мы должны притворяться обычными соседями. Я тогда испытал острое чувство покинутости. И врать, конечно, отказался. Мой партнер так никогда и не понял, в чем же была проблема.

Этот опыт был одновременно и убивающим, и отрезвляющим. С одной стороны, от своего парня я постепенно заражался отрицанием и внутренней гомофобией. С другой — его уровень отрицания был настолько велик, что казался абсурдным. И я всегда держал в голове, что это опасная вещь, что я не хочу стать похожим на него.

Конечно, в чем-то он прав. Я _не только__ пидор, я — это и что-то другое.
Но гомосексуальность — это огромная часть меня, от которой никуда не деться. И невозможно притвориться, что у меня с этим нет никаких проблем.

Потому что каждый раз, выходя на улицу, я неосознанно сканирую окружающее пространство на предмет потенциальной угрозы.

Потому что люди не просто так угрожали переломать мне ноги и руки — они делали это, потому что я пидор.

Потому что мое тело никогда не забудет то насилие, которое я пережил.

Потому что после секса мне до сих пор может быть стыдно.

Потому что мои тексты читает мама — и мне неловко. Потому что я пидор, а она хотела «нормального мужика». Потому что мои родители боятся своих соседей, коллег и знакомых. Они боятся, что те узнают, что у них какой-то не такой сын.

Потому что мои гетеросексуальные друзья смеются над гомофобными шутками, а я могу закрыть на это глаза. Потому что я устал терять друзей из-за своей «обидчивости».

Я не могу притворяться, что этих проблем не существует, что по жизни я шагаю через море говна и блевотины по причинам, которые с гомосексуальностью никак не связаны.

Лет 6 назад [точно уже не помню] я сделал камин-аут. И да, он приносит большое облегчение, но правда в том, что камин-аут будет продолжаться всю ебаную жизнь. И каждый раз, открываясь перед новыми людьми, ты рискуешь оказаться униженным, избитым или покинутым.

И что ещё сложнее — тебе как будто снова и снова приходится делать камин-аут перед самим собой. Потому что да, иногда я ухожу в отрицание.

Говорят, сегодня Международный день камин-аута.
Хочу напомнить всем, что я пидор. Открыть/Комментировать

2020-08-20 21:25:51 >>
Беларусы не претендуют на то, чтобы кого-то кем-то владеть. В них нет стремления к власти. Они чаще знают языки, и, кажется, у них лучше настроены «низовые» мосты с другими странами постсоветского мира — Украиной, Польшей, Латвией, Литвой.

В общем, к беларусам я совсем не равнодушен. И сегодня — когда они рискуют собой, борясь за свободу — у меня не получается за них не переживать. Особенно я был испуган в первые дни — когда в стране отключили интернет, и практически никто оттуда мне не отвечал. Но в своей ленте я наблюдал: вот избиения, а вот вспышки светошумовых гранат. Где мои друзья находятся сейчас? — часто думал я.

Сейчас мои беларуские знакомые как будто несколько фрустрированы. Они выходят на улицы уже который день подряд, но Лукашенко никак не съебётся. Не отчаивайтесь друзья, всё это временно. Нужно продолжать бороться.

Я вижу, что вас уже не остановить — вы дошли до какой-то точки невозврата. Каждый день к протесту присоединяются новые тысячи людей: зумеры и старики, хипстеры и рабочие заводов, айтишники и фермеры. Все вдруг стали источником революционных изменений. Вы объединились и показали такую солидарность, что мы, люди наблюдающие за этим из России, порой не можем сдержать слёз.

Беларусь сейчас — это страна-катализатор, её судьба повлияет на судьбу всего региона. И беларусы не просто «делают политику», они помогают нам вернуть веру в людей, в такое общество, где несмотря на все различия, каждый друг другу — Друг.

Один мой друг живет в Серебрянке, далеко не самом центральном и престижном районе Минска, где протест был очень активным. И на улицу там выходят ну совсем простые люди, но. «Им все равно, кто ты, — говорит он — достаточно показать, что ты с ними, и им будет всё равно, что ты транс».

Мне хочется всей душой выразить свою солидарность с беларуским народом. Жаль только, что не каждый из моих беларуских читателей сможет прочесть эти слова — кое-кто из них вынужденно от меня отписался.

«Ничего личного, у меня каждый день после работы проверяют телефон, на нём не должно быть ничего подозрительного», — написал мне один читатель, а затем удалил историю наших сообщений. Не знаю, где конкретно он работает, но вот такие у некоторых обстоятельства.

«А тебе реально кажется, что происходит что-то значимое? Сложно понять изнутри», — пишет мне друг. Конечно, происходит, даже не сомневайтесь. И обязательно продолжайте бороться.

Мне бы хотелось пожелать беларусам свободы, но они уже свободны.

P. S. Я гражданин России. И мне жаль, что моя страна поддерживала режим Лукашенко. Я гражданин России, и мне жаль, что из-за имперских шор мне было удивительно обнаружить жизнь в соседней стране. Сейчас это кажется чем-то стыдным. Открыть/Комментировать

2020-08-20 21:25:25 Уже который день я слежу за событиями в Беларуси и переживаю за своих друзей и знакомых, которые выходят там на улицы.

Иногда я делаю репосты новостей по теме — в своем втором канале или твиттере, но от себя почти ничего не пишу.

Сначала мне хотелось говорить о Беларуси бесконечно, но затем я вспомнил об антиколониальной оптике и увидел вдруг, что многие российские инфлюенсеры вцепились в беларускую повестку лишь потому, что это помогает им зарабатывать (символический капитал, репутацию, фолловеров и даже деньги). Не знаю, что именно помогло мне это заметить. Возможно, что картина и аукцион художника Лоскутова.

С одной стороны, события в Беларуси нужно освещать. С другой: если ты гражданин империи, то стоит ли хайповать и наживаться на страданиях [бывшей] колонии? Я не знаю, где тут граница. Я не знаю, как говорить о Беларуси правильно. Но всё же я рискну и опубликую один-единственный «настоящий» пост, где расскажу о своих отношениях с Беларусью и беларусами.

Когда-то Беларусь казалась мне эдакой Нарнией — мифической страной с добрыми людьми на тракторах, бесконечными картофельными полями и милым усатым дедушкой в качестве отца нации.

Беларусь для меня была всего лишь тем сказочным местом, откуда в России появляется лучшая сгущенка на свете — из города Рогачев. Ну, или жирнющая сметана торговой марки «Брест-Литовск».

То есть в реальности Беларуси для меня как будто и не существовало. И это довольно странно, учитывая, что большую часть жизни я провел в Брянске — т.е. в области, граничащей с Беларусью. Собственно, многие россияне думают, что Брянск является частью Беларуси (ну, или Украины), и регулярно пытаются меня в этом убедить.

Знакомых беларусов у меня до какого-то момента не было совсем, но году в 2010-м появился виртуальный друг из Мозыря, а потом и ещё кто-то.

Тогда мои беларуские знакомые лишь усиливали упомянутый миф. Они были невероятно тихими, ничего не рассказывали о своей стране [за пределами чего-то общеизвестного], никогда не высказывали свою позицию по каким-либо политическим вопросам, не спорили, не участвовали в интернет-холиварах.

Не знаю, возможно, это был показатель общей запуганности и уныния беларуского народа. Они не просто привыкли, что говорить опасно. Как заметил философ Максим Горюнов, дело ещё и в массовой депрессии беларусов — той депрессии, что корнями уходит в ужас двух мировых войн, репрессии и Чернобыльскую катастрофу.

Но шли годы — и беларусы как будто вышли из апатии. Сейчас у меня десятки знакомых из Беларуси: активисты, журналисты, квиры, художники, айтишники. И никого из них молчаливым назвать уже нельзя.

Через этих людей я стал «трогать» настоящую Беларусь — но становясь все более реальной, эта страна не переставала быть сказочной. Знакомство с ней ломало во мне что-то невидимое — имперское мироощущение, что по умолчанию инсталлировано в каждого «русского»?

У меня никогда не было по-настоящему имперского взгляда на Беларусь, но что-то шовинистское проскальзывало: а именно моё нежелание замечать её настоящесть, полнокровность, не картонность.

Так или иначе, со временем я обнаружил в каком-то смысле очень советскую страну. Но в то же время её населяют не просто добросердечные, но и очень прогрессивные люди, которые принадлежат европейской семье как будто гораздо больше, чем россияне.

Отсутствие имперских замашек делает беларусов очень другими. А ещё они совершенно не агрессивные, что по-настоящему меня шокировало.

Наверное, я до сих пор не могу привыкнуть к тому, что мой квирный друг из Беларуси, например, может спокойно ходить в платьях и каблуках, с длинными волосами и косметикой, да как угодно. Его никто там ни разу не тронул. При этом я не уверен, что его бы не укокошили, оказавшись он в таком виде в центре Москвы.

Это обстоятельство уже который год ломает [доламывает] мои представления о превосходстве империи [России] над небольшой соседней страной, которую она пыталась превратить в свой сателлит.
>> Открыть/Комментировать

2020-07-24 21:20:03 «Мне 23 года. Моя задница — это огромная расширяющаяся дыра. Такая же дыра, как и моя жизнь. Половину моих друзей посадили за торговлю спайсами. Многие умерли от СПИДа», — рассказывает в аудиосообщении моя первая любовь. У него и правда недавно умер друг — он не верил в реальность ВИЧ и потому не лечился.

«Какое бы имя ты себе выбрал?», — спрашиваю свою первую любовь, потому что хочу написать о нем анонимно. «Придумай сам. Мне кажется, мы на одной волне», — отвечает.

Ну, пусть будет Пабло. Это имя из названия первого попавшегося мне наркошопа на Гидре. Дело в том, что моя первая любовь — большой поклонник этого места. К тому же, Пабло — типичное испанское имя. А именно в Испании он сейчас и проживает, на берегу океана.

Когда-то я был для него кем-то вроде daddy. В финансовом плане. Деньги у меня тогда водились — вот оно как-то так и получилось. А ещё у меня были интересные планы на жизнь, и я был занят действиями по их воплощению. Помимо прочего, я усиленно учил испанский и готовился на 2-3 года улететь в Буэнос-Айрес, чтобы заниматься там кое-каким искусством.

Но Пабло тогда спутал мне все карты — я впервые в жизни влюбился. А затем принес свои планы в жертву своей к нему привязанности. Жизнь моя с тех пор пошла прахом, а ещё мы всё равно стали жить в разных городах (пусть и внутри России) — и я какое-то время его ненавидел, считая виноватым в своих проёбах, и отказывался общаться.

А через пару лет Пабло улетел в Испанию, где получил политическое беженство. Потому что в России его мусора избили за то, что он гей.

К этому моменту у него начались проблемы с головой — он почти не умел разговаривать, нёс нечленораздельный бред. Дело в том, что он перепробовал все вещества, которые нашел в даркнете — по-моему, Пабло насчитал 58 веществ или вроде того. Но больше всего на его мозги повлияли спайсы. Говорят, они вызывают необратимые органические изменения.

Я хорошо помню, как он уходил в «запои» — закрывался в квартире, которая была практически копией моей и находилась в соседней новостройке, и нон-стоп принимал вещества. Через несколько дней он появлялся вдруг в сети и писал что-нибудь вроде: «Я очень голоден». И я приходил его кормить — обычно это были наггетсы и овощная смесь. Именно тогда я и перестал быть веганом, кстати, и сам начал жрать курицу.

Короче, в Испании он оказался, будучи уже в совсем неадекватном состоянии. Там он начал заниматься секс-работой — и об этой части его жизни можно уже и отдельную книгу написать. Потом он года на два пропал из эфира. И снова объявился в тот момент, когда я переживал крайне турбулентные времена.

За это время Пабло немного подлечился у психиатров. А ещё он выучил испанский на продвинутом уровне. Сейчас он пользуется помощью социальных служб, которые устраивают ему какие-то стажировки в местных компаниях. Постепенно он найдет себе нормальную работу.

И сейчас мне кажется, что любовь действительно терапевтична. Люди, переживающие взаимную нежность, способны давать друг другу позитивные установки, которые становятся самосбывающимися пророчествами.

Когда-то я разглядел его способ видеть — у него есть взгляд художника, о чем я постоянно ему говорил. И пережив темнейшие времена, Пабло собирается теперь учиться — на оператора, скорее всего. Потому что он помнит, что у него есть этот самый взгляд. И он во мне тоже что-то разглядел. Пабло всегда считал меня дико крутым — и сейчас напоминает мне об этом, когда мы часами пиздим по ночам.

Любовь — странная штука. Даже когда она уходит, что-то всё равно остается. И я могу сказать, что поддержка человека, с которым у вас что-то было — вещь очень сильная. Он верит, что я крутой. И благодаря этому я верю тоже.

Недавно я кинул ему фото подъезда, в котором он когда-то жил:
— Помнишь?
— Конечно, помню. У меня с тех мест до сих пор есть шрамы — от стеклянной розочки.

А ещё он постоянно зовет меня к океану — жить и писать там книгу. «Хватит страдать в России, — говорит, — Пусть другие страдают. Те, которые ещё могут. А с нас хватит». Открыть/Комментировать

2020-07-20 21:19:52 Путин, Путин, обыски, обыски, журналистов посадить, пикетчиков задержать, Путин, Добро пожаловать в Чечню, Цветкова, запретить мороженое, запретить радугу, снова посадить, снова обыски, запретить гей-пропаганду для всех, рекорд смертности в Петербурге, харассменты, изнасилования, Хабаровск, Спотифай пришёл в Россию, отобрать права у трансгендеров...

С момента Обнуления столько всего случилось, а я никак не могу хоть во что-то вникнуть. Потому что всё происходит с такой скоростью, что моя оперативная память попросту не успевает что-либо обрабатывать.

Чтобы справиться с информационными перегрузками, я выхожу на одинокие прогулки. Наушники с собой при этом не беру. И просто прусь куда глаза глядят — до 25 километров в день.

Бывает, я становлюсь участником случайных интеракций — а они как будто из прошлого. Ко мне подходят люди, что-то спрашивают… И если раньше я прятался за наушниками и смартфоном, притворяясь, что никого вокруг не замечаю, то сейчас против таких коммуникаций не возражаю, они меня на удивление не раздражают. Чтобы чувствовать себя человеком, тебе нужны другие люди. И общение с незнакомцами служит источником витальности, и возвращает к ощущению, что ты, вообще-то, не сам по себе, но часть мира-общества.

Недавно я оказался на длинной около-пригородной дороге, которая уходила в никуда. Вокруг был лишь лес да озёра, никакой видимой цивилизации. Но внезапно откуда-то из пустоты возник мужичок. «А ты не подскажешь, где здесь можно купить водки?» — спросил он. «Блин, я даже не знаю, где я нахожусь», — ответил я и подарил мужичку бутылку медовухи, которую зачем-то потащил с собой в рюкзаке. [Эта «лишняя» бутылка осталась с предыдущего вечера, когда мы с А. записывали пьяный подкаст]. И хотя я совсем не знаю, что из себя представлял тот бухой незнакомец, у меня возникло почти даосское ощущение, что мы с ним вместе и заодно — не отдельные субъекты, а часть единого космоса.

Но подобные столкновения не всегда вызывают благостные чувства. Когда в наступающих сумерках я возвращался домой, какой-то прохожий спросил у меня: А вы не подскажите, который час?

В тот момент мне уже стало максимально странно. Но затем мимо проходящая женщина ёбнула меня ароматом своих духов, которые распознались как духи моей школьной училки.

Прошлое и настоящее как будто смешались. Мозг заискрился. Под ложечкой неуютно засосало, начало мутить. И вот уже моё тело не совсем моё: оно будто пыталось трансформироваться в тело десятилетнего «меня».

Задержал дыхание. Немного отпустило. Прошёл чуть дальше. Немного отпустило. Увидел парня в спортивных трикотажных штанах, автоматически стал выискивать глазами бугорок — от этого мне одновременно и полегчало, и стало невероятно стыдно.

Ну вот что ты там ищешь? Вряд ли через штаны можно что-то разглядеть. И вообще, ты в целибате!

Я живу в режиме воздержания, периодически предлагаю отменить секс, переживаю почти полную утрату либидо, но всё равно сохраняю в себе какую-то очень похотливую часть. Это раздражает.

Сейчас как никогда становится понятно, что с нашим сексом что-то не так. Конечно, я мог бы сказать, что дело не в сексе как таковом, мол, сам по себе он не является источником зла. И всё зависит от того, кто и как этот секс использует. Но разве сейчас возможно, чтобы секс существовал вне контекста властных и рыночных отношений? Нет. А значит и реабилитировать его невозможно. Да и не могу я на эти отношения никак повлиять, а отменить секс хотя бы для себя ещё как могу.

Так или иначе, благодаря внезапному отвлечению я, казалось бы, окончательно пришел в себя. Но нет, ещё через 60 метров меня ждала помойка, возле которой валялась полуразобранная раздетая кукла — по виду откуда-то из девяностых-нулевых, я в такие куклы как раз играл с соседскими девчонками.

Тут моя голова совсем уже закружилась, а внутренне чувство мути чуть не обернулось рвотой. Как хорошо, что через две минуты грянул проливной дождь. Открыть/Комментировать

2020-07-08 19:35:07 >>
Затем, правда, у меня то ли накопилась усталость от притворства, то ли мне стал мешать какой-то идеологический компонент... в общем, я вернулся в свой мир для черни. В состояние, когда я уже и не пытаюсь скрыть отсутствие у себя денег.

Возможно, это моя ошибка. Я как будто поддался Их давлению и стал добровольно определять себя как угнетенного — а значит Они смогли распознать во мне угнетенного. И теперь Они знают как правильно ко мне относиться — угнетать дальше, считать второсортным.

Само слово «угнетенный», как мне недавно напомнила Жюли Реше, — это Их язык и уступка. Если играть по Их правилам, то ты можешь получить определенные подачки [вот тебе подачка из жалости, а вот тебе подачка как представителю меньшинств]. Но этого никогда не будет достаточно, чтобы жизнь стала сносной.

То есть в искренности и честности ничего хорошего, возможно, и нет. Искренность и честность не являются инструментом эмансипации. Искренность и честность оборачиваются тем, что ты в результате просто пользуешься Их языком и играешь по Их правилам.

Угнетенный получает шанс перестать быть угнетенным тогда, когда он становится притворщиком и трикстером. Когда он делает все возможное и невозможное, чтобы его нельзя было по-настоящему понять, определить, чтобы его невозможно было куда-то записать, как-то каталогизировать. Только так можно взломать матрицу и попасть на ту «полку», которая не была для тебя изначально предназначена.

Поэтому сейчас я нахожусь в поисках нового языка для описания себя и мира, думаю о том, как избежать «предустановленных» слов и определений. И я не знаю, кем я буду дальше, но моя искренность уже точно не будет такой же прямолинейной, как раньше. Пришло время думать о выгоде и извращаться. Открыть/Комментировать

2020-07-08 19:34:57 Второсортный человек

Наверное, меня до сих пор мучает нечто вроде совести — я никогда толком не благодарил отца за его попытку достойно обеспечить мою жизнь.

Отец, будучи не самым приятным и достаточно жестоким человеком, всё же любил меня. И поэтому он каждое утро вставал в 6 часов и весь день проводил в тяжёлой физической работе — чтобы оплатить кредит за какой-нибудь мой ноутбук. Чтобы я не чувствовал себя сильно хуже сверстников.

Сейчас эти воспоминания угнетают меня. Страшно думать о том, что человек, который носил под кожей осколки, что достались ему на войне, ценой собственного здоровья пытался хоть как-то смягчить мои детские и подростковые комплексы.

Еще страшнее, возможно, признавать, что всё это было тщетно. Я всё равно никогда не дотягивал до сверстников и поэтому никогда не являлся частью их радостного мира. Я всегда был аутсайдером — да, способствовало этому многое: и гомосексуальность, и некая врожденная меланхоличность, нейроотличность. Но прежде всего — бедность.

Я не мог участвовать в общих ритуалах, основанных на потреблении, его демонстрации или его обсуждении. Поэтому я всегда был чужим, например, в своем классе, в котором было много детей из обеспеченных семей. Нужно сказать, что именно это во многом и сделало возможным физическое насилие с их стороны. Поводом для него была моя гомосексуальность, но эти детки вряд ли бы тронули меня, если бы знали, что за мной стоит сильная семья (с маркерами престижного класса). И я совсем не думаю, что моя ситуация является уникальной — поэтому-то я о ней и пишу.

Я быстро смирился с тем, что не могу хотя бы мимикрировать, не могу прикидываться обеспеченным. Поэтому всю свою энергию я тратил на цель более реалистичную — на попытки прикрыть свою бедность. Доходило до смешного: в школе я не доставал свой телефон, притворяясь, что у меня его в принципе нет. Мне было легче сделать вид, что у меня вообще ничего нет, чем признать, что у меня есть что-то некрасивое, устаревшее и потёртое. А дальше — больше. Очевидно, что я не мог скрыть свою бедность, поэтому я решил скрывать себя. В том числе поэтому я и стал неделями прогуливать школу, чтоб меня вообще не было видно.

Став взрослым, я какое-то время притворялся. Я гнал мысли о том, что мой бэкграунд — это семья, где дядя держал поросят прямо под обеденным столом — и ел какие-нибудь устрицы на свои последние деньги, сидя за одним столиком с «нужными» мне людьми — людьми, что носят маркеры иного класса.

Они любили говорить о селф-мейд людях, о трудолюбии, необходимом для достижения успеха и всё такое. Сытые петербуржцы (реже) и москвичи (намного чаще) любили говорить, что бедность русского народа — это его выбор.

В нашей культуре популярен магический волюнтаризм (как это явление называет Дэвид Смейл). Нас убеждают, что наше счастье — это только наша ответственность. Мол, ты можешь добиться чего угодно — тебе нужно просто как следует поработать. А если ты плохо живешь, то это ты виноват, просто не заслужил, мало старался, слабак. Угнетенные верят в эти идеи — и поэтому обычно винят во всем себя, а не саму матрицу угнетения/устройство общества.

Такие идеи провоцируют у угнетенных не только депрессию, но и некое сумасшествие, вызывая у них определенный когнитивный раскол. С одной стороны, [в соответствии с магическим волюнтаризмом] тебя убеждают, что ты способен на что угодно (стоит лишь как следует поработать). С другой стороны, тебе постоянно указывают на твоё «истинное» место (где тебе «следует» находиться), на твою второсортность и ущербность — а значит на неспособность.

Так или иначе, неискреннее общение с сытыми людьми меня тогда полностью устраивало. Они, к счастью, были слепыми — а поэтому не замечали, насколько же я от них отличаюсь. Они приглашали меня в свое общество, предлагали иногда какое-то взаимодействие, в том числе и работу (и чем более благополучным они меня считали, тем больше платили). И эта стратегия не была идеальной, но она хоть как-то работала. Жизнь продолжалась.
>> Открыть/Комментировать