2020-11-29 03:04:59
В «Пире» Платона впервые было сформулировано отличие философии от мудрости: философия — это влюблённый полубог, который стремится к объекту, но никогда его не достигает окончательно; философия связывается с любовью и нехваткой, тогда как мудрость принадлежит блаженным богам, не знающим ни нехватки, ни любви. В противовес этому Гегель в предисловии к «Феноменологии духа» утверждает, что пришло время, чтобы философия из любви к мудрости стала самой мудростью, чтобы разделение между ней и предметом её стремлений было снято, а субстанция стала субъектом. Это программное заявление призвано открыть новую эпоху духа, ведущую к абсолютному знанию и освобождающую философию от её несовершенства.
Однако этот шаг выглядит совсем не таким очевидным с точки зрения психоанализа. Известно различие, которое Фрейд проводил между скорбью и меланхолией. И то, и другое вызвано утратой любимого объекта (в результате смерти, расставания, и т. д.), однако скорбь предполагает проживание потери и постепенный возврат либидо, связанного с объектом, внутрь Я (с тем, чтобы впоследствии сформировать новые катексисы), тогда как в случае меланхолии работы по декатектированию не происходит: потерянный объект не осознаётся как потерянный, инвестиция либидо сохраняется, несмотря на реальное отсутствие объекта. В этой ситуации Я вынуждено инкорпорировать объект внутрь себя, принимая его очертания и возвращая либидо таким патологическим способом. Не умея отгоревать потерю, о которой я не знаю, я становлюсь этой потерей, поглощаю её. Поэтому упрёки меланхолика в собственный адрес так похожи на упрёки в адрес кого-то другого: его Я направляет само на себя весь заряд амбивалентных чувств, предназначенных потерянному объекту.
Но не напоминает ли механизм меланхолии о жесте Гегеля? Вместо того, чтобы признать недостижимость — потерю — желанного объекта, философия в его лице отрицает сам факт непреодолимого разрыва между ней и мудростью, провозглашает, что она и есть мудрость. Не справившись с трудом по непрерывному отзыву и выдвижению новых и новых либидинозных инвестиций в ускользающий объект, философия пытается отменить статус объекта как объекта, съесть его, стать им. Может быть, последовавшая за Гегелем неклассическая философия, в первую очередь озабоченная критикой собственных претензий и оснований, подозревающая сама за собой скрытые мотивы и нечистые помыслы, обязана этой аутоагрессией именно ему — тому, кто меланхолически инкорпорировал мудрость внутрь Я философии и, таким образом, пытаясь достичь синтеза, в действительности произвёл патологический раскол, в котором Я обречено бомбардировать само себя требованиями, упрёками и подозрениями, предназначенными для того, кого нет и никогда не было.
3.1K viewsedited 00:04