2021-04-26 06:30:08
В этом году 5 мая мир отмечает 200-летие со дня смерти Наполеона Бонапарта, однако не все во Франции и за ее пределами в восторге от повода приближающихся празднеств. Как всегда, великие (в безоценочном смысле) исторические деятели вызывают полярные интерпретации.
Сейчас ситуация осложнилась еще и тем, рациональные научные и общественные дебаты ушли в тень, а на их место пришли «дебаты» в социальных сетях, ведущихся в духе пресловутой «культуры отмены». Поэтому мы решили расспросить не активиста, но швейцарского ученого-историка насчет того, как следует сегодня относится к Наполеону и вообще к такого рода неоднозначным фигурам мировой истории
Он считается одной из самых известных фигур в мировой истории: Наполеон Бонапарт. О его роли в истории ведутся жаркие дебаты, сравнимые дебатами на тему роли и значения вождей русских революций (февраль и октябрь) 1917 года. В русскоязычных истории и культуре Наполеон остался прежде всего фигурой (гениальной, дерзкой, вероломной, кровожадной, недальновидной, каждый судит по-своему), неразрывно связанной с Отечественной войной 1812 года. Для Швейцарии он так же стал человеком, который на штыках завоевателя принес в эту страну те реформы, на которые сами швейцарцы оказались неспособными.
Именно поэтому этап так называемой Гельветической республики (1798–1815) швейцарцы постарались вынести за скобки своего общественного как сознательного, так и бессознательного. С учетом традиций исторической преемственности и непрерывности (страна без переломов и цезур развивается с 1848 года) деяния Наполеона в Швейцарии до сих пор являются актуальным вопросом политической повестки. Взять хотя бы так называемые «медиационные кантоны» (Санкт-Галлен, Аргау, Тургау, Тичино и Во), созданные Наполеоном в 1803 году вместо старых зависимых территорий, находящихся в период Старого режима в подчинении у так называемых «изначальных кантонов», власть в которых принадлежала знатным патрицианским родам и влиятельным представителям богатого крестьянства.
Эти кантоны до сих пор имеют свою собственную идентичность, и там не забыли, кто подарил им права автономии и самоуправления. В имперском русскоязычном историческом сознании Наполеон, прежде всего благодаря историософскому вкладу Льва Толстого, остался не столько военачальником, который сумел показать «непобедимой и легендарной» российской военной традиции, что и она не всесильна, сколько представителем европейского рационализма, который военной силой захотел свергнуть традиции иррационального монархизма. В итоге Наполеон сам стал императором, а Александр Пушкин, который всегда балансировал на грани просвещенного «патриотизма» (а потому монархизма) и европейской рациональности, сумел как никто другой выделить ту двойственность характера Наполеона, каковая не была чужда и самому Пушкину:
О ты, чьей памятью кровавой
Мир долго, долго будет полн,
Приосенен твоею славой,
Почий среди пустынных волн...
Великолепная могила!
Над урной, где твой прах лежит,
Народов ненависть почила
И луч бессмертия горит...
...
Да будет омрачен позором
Тот малодушный, кто в сей день
Безумным возмутит укором
Его развенчанную тень!
Хвала! он русскому народу
Высокий жребий указал
И миру вечную свободу
Из мрака ссылки завещал.
1821 г.
В этом смысле подход русскоязычного сознания к роли Наполеона не столь уж отличен от швейцарского: оба народа оказались неспособными к реформам, оба народа подверглись насильственной рационализации, оба народа поняли, что в целом-то завоеватель был прав, реформы нужны, причем реформы, идущие в сторону «вечной свободы». Неприятно, конечно, когда идеалы этой свободы приходят к тебе на штыках иноземных войск, но что поделать, история штука жестокая.
73 views03:30