вороны-москвички

2021-05-21 10:50:27 новый! Открыть/Комментировать

2021-05-20 18:23:35 полка на соседней улице Открыть/Комментировать

2021-05-18 12:44:58 несколько слов о "Стриме" Ивана Шипнигова –
тексте, утомившем и удивившем
(для журнала "Читаем вместе" // июнь, 2021)

Дебютный роман прозаика Ивана Шипнигова на бумаге еще не издан, однако вниманием жюри "Нацбеста" не обделен. Так, например, по словам писателя Романа Сенчина, "Стрим" представляет собой "энциклопедию современной московской жизни" — своеобразный художественный документ, свидетельствующий бытовые и языковые практики типических городских обитателей. В этом смысле автор романа предоставляет героям "площадку" для "стриминга": их исповедальная — более или менее правдоподобная — речь, целиком занимающая пространство текста, кажется дословной расшифровкой "прямого эфира", который "транслируется" то из "Пятерочки" на Добрынинской, то из Охотного ряда, то из небоскреба "Москва-Сити".

Трагикомические монологи, образующие подобие полифонического сюжета (и это не единственное "подмигивание" Достоевскому в романе), отражают бэкграунд, которому герои принадлежат. Молодой бухгалтер Алексей, считающий каждую копейку, продавщица Наташа из Краснодара, филологическая дева Анастасия, пенсионер Владимир Георгиевич или Витя из Выхино, живущий по "пацанскому" уставу, — хроники их повседневности, изложенные "сетевым", разнородным языком, представляют собой не что иное, как попытки обустроиться в суетливом муравейнике; продраться сквозь мутную реальность и обеспечить себе "достойную жизнь":

"А тут наоборот, у меня в голове такой типа волчок крутится крутится крутится постоянно и не падает. Кажется, если бы он остановился и упал то я бы сразу уснула как в детстве. А он крутится, и вокруг него крутятся мысли мысли мысли мысли. Мысли вообще не о чем. А как бы про все сразу. Про Славу, про Элеонору. Про хату в Алых Парусах, про ЦУМ. Слава же кроме хаты еще обещал что когда магазины у Элеоноры отожмет, то магазин в ЦУМЕ мой тоже будет. Ну так, туманно обещал. Как вилами на воде".

Сперва раздражающие чрезмерной "литературщиной" или косноязычием (что, вероятно, является запланированным эффектом), дневники эти — несмотря на их "обыкновенность" — способны увлечь и "подключить" к переживаниям героев, чья карикатурность оказывается не более, чем привычным для восприятия "аватаром". Так, за всяким шаблонным "профилем", кропотливо выверенным автором, теплится хаотичная, растрепанная жизнь, которая в конце концов проникает в "стрим" и размывает устойчивые "конструкты":

"Я же пока стараюсь по-новому взглянуть на этого человека. Собственно, я ищу в нем человека. Да, Алексей груб, неотесан, безграмотен и, как личность, в своем развитии стоит неизмеримо ниже меня. Это тоже, кажется, из «Собачьего сердца»... Но ведь в то время, как я настаиваю на фиктивном браке, Алексей желает настоящего союза. А это что-то да говорит о нем. По-своему Леша трогателен и в своем горячем чувстве, и в юношеской неуклюжести, с которой он это чувство выражает".

Насыщая роман "свежими" приметами современности (от пандемии до курсов по креативному письму) и раскачивая сюжет до социально-бытовой драмы, Шипнигов, тем не менее, вдруг смягчает тяжеловесные обстоятельства до "неплохой сказки", в которой и шариковы, и "элита" наконец оказываются на своем месте. Другое дело, что место это — сомнительно. Открыть/Комментировать

2021-05-02 13:37:45 Открыть/Комментировать

2021-04-19 11:35:57 несколько слов о романе "Эшелон на Самарканд"
Гузель Яхиной (для журнала "Читаем вместе" // май, 2021)

В новом романе писательница и сценаристка Гузель Яхина продолжает исследовать первые десятилетия советской эпохи: ее — до сих пор неартикулированные — коллективные травмы. На сей раз Яхина закладывает в сюжет одну из катастроф 1920-х: голод в Поволжье. Перевезти из ада пятьсот беспризорников и сирот разных "цветов и мастей" в "град небесный" Туркестан — цель "одиссеи", исполненной страшных приключений на грани мистики.

Расхлябанный санитарный поезд, протянувшийся сквозь леса и горы, степи и пустыни, сопровождает "дружина", состоящая из фельдшера Буга, стайки социальных сестер и бессловесного поваренка; во главе ее — молодой фронтовик Деев и детский комиссар Белая: герои, чьи характеры и представления о мироустройстве категорически не совпадают. Впрочем, в "гирлянде" из шести вагонов есть место для всякого убеждения и верования, всякого сословного и национального бэкграунда — в этом смысле дорога как хронотоп становится точкой пересечения "различных судеб" и "контрастов". Объединенные временем и пространством, пассажиры эшелона приноравливаются жить бок о бок, проговаривая противоречия:

"Доброта вокруг другая — косая и грязная, как наши с тобой измазанные в навозе башмаки. И творят ее грязными руками — те, кто убивал и воровал. По тебе, дед, все они выходят нехороши. А по мне — добрые. Потому что
мечтают об этой чистой и несбыточной доброте — иначе не было бы у нас ни эшелона, ни лазарета, ни ночи этой в хлеву. Вот и вышло, дед: спорили мы с тобой крепко, чуть не подрались, — а сошлись на одном…".

Между тем, языковой калейдоскоп, используемый героями, является своего рода мультифункциональным "волшебным предметом"; способом вымолить у реальности дары, обезвредить собственных демонов, превратить вражду в краткосрочный мир или отпугнуть смерть. Так, например, с помощью рифм, шуток и "обрядов" дети изобретают безопасное пространство для "совместного чувствования"; чтобы добиться своего, Деев "замешивает" свою речь с военной "риторикой" и уличными "словечками"(и неоднократно, подобно Петру Гриневу из "Капитанской дочки", переживает "чудесное спасение"); каждую ночь сестра Фатима поет колыбельную, размыкающую границы между прошлым, настоящим и будущим:

"Эта песня отменяла всё. И то, что пять сотен детей были покинуты матерями: выброшены в снег, оставлены на ступенях приемников, позабыты на вокзалах. И то, что впереди эшелон ждали Голодная степь и пустыня. Что кухонные закрома были скудны, а угольный тендер пуст. Что в лазаретном вагоне еще дышали те, кому вряд ли можно было
помочь… Песня отменяла всё это, пусть и на несколько минут".

Как и предыдущие книги Яхиной, "Эшелон на Самарканд" — текст "визуальный"; написанный с точным "покадровым" видением: в особенно колоритных эпизодах (скажем, когда Сеня-чувашин видит гигантскую Вошь) фильм в голове неизбежен. Избавленный от дебютных сценарных "швов" и неясных жанровых экспериментов, новый роман кажется воплощением баланса между болезненной — достоверной — реальностью (вместо эпилога Яхина предлагает развернутый авторский комментарий) и реальностью сновидческой и смягченной; между утяжеляющей рефлексией и ослепительными приключениями; между кино и литературой. Открыть/Комментировать

2021-04-14 09:59:28 У членов редакции независимого издания DOXA, главного по поддержке и правовой защите студенчества в стране, обыски. Это один из самых важных для меня современных российских проектов, который изначально был собственно студенческим и появился в ВШЭ. В новом мире университета вне политики издание существует само по себе, и сейчас ему нужна максимальная поддержка: материальная и информационная. doxajournal.ru/donate Открыть/Комментировать

2021-03-22 12:05:33 несколько слов о "Ране" Оксаны Васякиной — тексте, который стал событием для меня-читательницы
(для журнала "Читаем вместе" // апрель, 2021)

Дебютный роман поэтессы и эссеистки Оксаны Васякиной представляет собой задокументированный — распахнутый — процесс прощания и прощения; попытку "спаять" внутри себя любовь и смерть; "высветить" невидимое письмо в темном слепом пространстве. "Работа боли и времени" — пожалуй, так можно было бы обозначить одну из "траекторий" текста, осваиваемых автором. Впрочем, эту "работу" придется совершить и читателю, будто примеряющему на себя роль "соучастника" траурного путешествия; того, кто способен выдержать долгий взгляд.

"Рана" — роман, словно сотканный из ландшафтов. Тело и текст, память и путь, материн взгляд и его отсутствие — все это "места", принадлежащие разнородному, "петляющему" пространству, проторенному "телом-письмом". Так, проявленный нарратив, опоясанный мерцающими воспоминаниями, также ознаменован преодолением расстояния между Волжским и Усть-Илимском: рассказчица везет холодную, гладкую урну с прахом матери в сибирский укромный город, чтобы похоронить ее рядом с бабушкой и теткой. Ее ритуальное движение — "дорога матери" — сопровождается пристальным рассматриванием того, как устроен мир умирания:

"Смерть женщины разрушает мир окружающих ее людей. Происходит схлопывание, как если бы в один момент стены твоего дома обрушились, а ты осталась стоять в домашних тапочках, с книгой в одной руке и кухонным полотенцем в другой. Смерть женщины, даже жестокой женщины, — это не смерть мужчины. Женщина — оболочка и гарантия твоего мира. Это она длит тебя в будущее и оставляет место в прошлом для тебя. Она — условие твоего опыта и его интерпретации. Когда она умерла, я оказалась голой на дороге".

Приноровиться к бессмысленному пространству и присвоить, предъявить себе свое болезненное, желающее тело — сквозь обретаемое "черное тяжелое время" — одна из главных практик Васякиной, осуществляемых через женское письмо; через поиск посмертных, любовных слов. Подробная рефлексия о "веществе" письма, его свойствах и способах, обрамляет "израненное" повествование; высвечивает связь — паутину — между разрозненными культурными контекстами — от гравюр со святой Агатой до киноленты Алана Паркера:

"«Стена» научила меня тому, что мир — это сложная связная вещь, и его осмысление возможно лишь тогда, когда ты получаешь опыт и преобразуешь его. А поэзия и есть работа опыта и осмысления. Поэзия всегда живет в связке с памятью и забвением: с тех самых пор, когда Гомер начал перечислять корабли, а Симонид назвал имена погибших на пиру".

Скроенный на стыке нескольких — исследуемых — жанров, исповедальный текст Васякиной запечатлевает протяжный опыт горевания, возникший из немоты; свидетельствует приживание "разомкнутого" языка, производного от скупого, прохладного, материнского. Языка, наконец разрушающего "автоматизм" молчания и называющего своими именами и смерть, и цветок, и рану. Открыть/Комментировать

2021-03-20 21:30:53 //

они договорили в январе
в окне ороговевшем догорели
колдобины исколотых тарелок
орнамент на израненном ковре
они договорились добела
слова щемить
щека щеколда счастье
ощерилась заря и оплыла
в дворовой пасти
они до глаз натягивали шарф
чтоб лишнего друг другу не накликать
не смерть не зверь не тяжба не межа
но в полутьме отметины и блики Открыть/Комментировать

2021-03-19 13:41:55 #переводы

Сергей Жадан

* * *

Пока всё это не стало поэзией,
и прекрасное солнце этого утра не оказалось
в орфографических словарях,
пока и мы относимся к жизни,
будто к музыке, подслушанной
у тёплого золотого окна,
к музыке, под звуки которой темноволосая женщина
по утрам проверяет почту,

до тех пор и мы с вами, да — даже мы с вами,
причастны к этому действу,
к тайной переправе солнца через высокие липы,
у восточных околиц,
в обход коварного потока воздуха,
разносящего голоса радиоведущих,
словно простуду,

до тех пор и мы держимся за радиоволны,
как за религиозные убеждения,
до тех пор и мы верим кем-то оброненной ноте,
и знаем только одно:

не стоит переключать волны,
на которых ты держишься,
не стоит,
не стоит забывать мотивы,
делающие тебя сильнее,
не стоит,
не стоит, наконец, отказываться
от собственного голоса.

Только и радости у нас в этом мире,
что пение брошенных оперных теноров,
с ранеными сердцами,
будто с гнилыми апельсинами.
Только и обязанности у нас,
что делиться главным:
нашим голосом,
нашей отзывчивостью.

Поэтому пускай будет ещё одна весна.
Пускай нам будет стыдно за наш оптимизм.
Пускай стебли камыша,
словно антенны,
выхватывают из воздуха самое главное —
ритм и прощение,
пускай растут,
пускай ловят
симфоническую музыку
марта.

Перевела с украинского Ия Кива

(Артикуляция, №14, 2021)
#выбор_Дмитрия_Гуревича Открыть/Комментировать

2021-03-19 13:41:54 с таким настроением вороны летят из Утрехта в Амстердам: Открыть/Комментировать