Со вчерашнего дня размышляю над детскими травмами. Ученица в | Незаслуженный учитель России

Со вчерашнего дня размышляю над детскими травмами.

Ученица в начале недели перенесла занятие на четверг — был какой-то форс мажор. И вот в четверг вечером я сажусь за компьютер, открываю скайп и вижу, что девочка что-то мне пишет. Потом стирает. Потом начинает писать еще раз. На третьем "печатает..." я был уверен, что она хочет отменить урок и подбирает слова. Я следил с интересом и затаенным весельем, но никакого сообщения не пришло, а ученица не звонила.

Но внезапно написал ее папа, объяснивший, что девочка, конечно, перенесла, но забыла, что у нее в четверг другой урок, и расписание сломалось. Несчастная ученица поняла, в какую страшную, безысходную ситуацию себя загнала — и впала в такое отчаяние, что папе пришлось ее выручать. Я сначала рассмеялся, а потом, конечно, ужаснулся. Потому что пока я, улыбаясь, ждал ученической отмазки и прикидывал, с какой стороны зайдет ребенок ("я нездоров", "я занят", "звезды запрещают узнавать новое"), ребенок корчился от ужаса и стыда. Как же, она же сама перенесла (что действительно бывает очень редко), а потом выяснилось, что перенесла неправильно, заставила меня ждать, а теперь надо объясняться, а до урока 10 минуууут... Я представил себе ее чувства и даже погрустнел.

Когда-то на уроке истории я, желая впечатлить одноклассников, учителя и сами стены этой паршивой школы, объяснял в классе китайцев. Я читал три страницы Конфуция и книгу китайских сказок и моему глубоко аналитическому разуму этого хватило, чтобы составить мнение о прошлом, настоящем и будущем китайского народа. Сделав умное лицо, я объяснил, что вот есть имя Хуэй — так звали одного из учеников Конфуция — но эта транскрипция является уступкой русскому уху. На самом деле никакого звука "э" там нет, а звали чувака...

Александр Леонидыч, наш историк, дослушал и поднял на меня печальные, мудрые и укоризненные глаза.

— Это я не вам, Александр Леонидович! — закричал я, имея в виду, что он умный и наверняка сам знает. Одноклассники захихикали, учитель нахмурился — и я обмер; Александр Леонидович не так меня понял. Повисла пауза — и каждое мгновение этой паузы я помню до сих пор. Я извивался от стыда. Историк немного закатил глаза и милосердно продолжил урок.

Но ощущение страшной трагедии я помню до сих пор. А Александр Леонидович, скорее всего, со смехом рассказывал эту историю курящему за школой физруку.