За четыре моря

2022-08-26 09:10:58 Как построить идеальную шпионскую сеть?

Китай часто обвиняют в воровстве технологий, но многие представляют этот процесс совершенно комично: как будто американский предатель, тайком скачав чертежи нового самолета на флешку, ночью передает ее китайскому агенту где-нибудь в Центральном парке. 

Такое, наверное, случается, но проблема в том, что формальные, записанные знания – лишь малая часть того, что нужно, например, для запуска самолета. В 1979 г. корейская Daewoo открыла первую текстильную фабрику в Бангладеш. 130 работников пришлось учить с нуля, но два года спустя почти все они покинули Daewoo и основали свои собственные компании: только они знали, как именно управлять текстильной фабрикой, и создали индустрию, которая приносит стране 70% экспортной выручки.

Вот и для продвинутых технологий нужны исследователи с опытом, но тут у Китая все еще есть сложности. Хотя по многим показателям научной продуктивности Китай уже обогнал США, блестящая научная карьера все еще скорее ассоциируется с лужайками Гарварда, а не с прудами Пекинского университета. Например, среди топовых исследователей ИИ китайского происхождения 56% защитили диссертацию в США, и только 30% - в Китае. Почти все, кто уехали, домой не возвращаются, хотя и тут ситуация медленно меняется: в 2005 г. в США хотели остаться 95% китайских PhD-студентов, а к 2017 г. - уже 87%.

Что же делать? Воровать не чертежи, а ученых. Китай делает это через многочисленные грантовые программы, самая известная из которых – это План тысячи дарований.

На первый взгляд, звучит довольно безобидно: в конце концов, ученый и грант – неразлучные братья, а получение иностранного финансирования – совсем не шпионаж. Но о безопасных программах ФБР не пишут предупреждения на своем сайте, а их участников не сажают в тюрьму. Все дело в том, что китайские программы – особенные.

Обычно на гранты ученые подаются сами: готовят CV, отправляют заявку и ждут одобрения. Китайцы действуют проактивно: по всему миру открыто не менее 600 «рекрутинговых станций» - они определяют перспективных ученых и предлагают им поработать вместе.

Формы сотрудничества – на любой вкус. Можно уехать профессором в китайский университет, а можно остаться в Америке, делясь экспертизой с какой-нибудь китайской исследовательской группой. Для тех, кто устал от бедной академической жизни, есть бонусные опции: коммерциализировать свои разработки в Китае при поддержке специального венчурного фонда.

Ученые, получившие поддержку, часто держат это в секрете. Это разумно: сейчас в Штатах напряженно относятся к технологической гонке с Китаем, так что за излишнюю близость с главным геополитическим соперником можно и схлопотать. Texas A&M University обнаружил, что больше 100 его сотрудников получали финансирование из Китая. Все они были обязаны раскрыть эту информацию работодателю, но сами сообщили об этом только пятеро. Возможно, дело в том, что получатели грантов часто работают над чувствительными темами: один китайский эмигрант вел комфортную жизнь австралийского профессора, заодно став одним из тысячи дарований. Позже оказалось, что его стартап помогал выстроить систему видеонаблюдения в Синьцзяне.

Обычно ищут этнических китайцев, но ими не ограничиваются. Например, рекрутерам удалось завлечь в свои сети одного из ведущих химиков мира – Чарльза Либера. Помимо химии он знаменит тем, что вырастил самую большую тыкву в Массачусетсе – а еще тем, что в 2020 г. был арестован за сотрудничество с китайцами.

Но как убедить ученого, не озабоченного деньгами, передавать секреты чужой стране? Сегодня китайцы могут поймать честолюбцев на куда более заманчивый крючок – предложить им не чемодан, набитый долларами, а вечную славу. Сам Либер, сокрушаясь, рассказывал, что подружился с китайцами только потому, что надеялся: они помогут получить ему то, что он давно заслуживал – Нобелевскую премию (но чемодан с деньгами он тоже взял).

Не так романтично, как передача документов в ночном парке, зато куда более эффективно. Открыть/Комментировать

2022-08-22 18:06:32 Больше всего в детстве я не любил те дни, когда утром, еще до школы, нужно было вставать на тренировку. Семь часов утра, мороз и темнота: ждешь троллейбуса, чтобы немного погреться в дороге, а потом полтора часа уныло месить воду в бассейне от бортика к бортику, всем сердцем ненавидя эти минуты. Теперь все почему-то изменилось: последние полгода я ходил на такие же утренние тренировки с удивительной для себя радостью – и вот вчера, наконец, переплыл заветный Босфор, 6.5 км из Европы в Азию.

Когда находишься в Стамбуле, сложно не думать о русской эмиграции. Пару недель назад The Economist написал проникновенную статью: «вся российская интеллектуальная элита бежала из России». Это, конечно, преувеличение, но кое-что точно правда: в ближайшие годы восприятие России на Западе будет определяться людьми, которые находятся за ее пределами: на международных форумах уже не будет спикеров из российских компаний, и даже экспертам из российских университетов будет куда сложнее получить площадку для высказываний.

Эмиграция становится «экспортным лицом» России: теми, кто объясняет внешнему миру, что и почему происходит в нашей стране. Это хорошо: уехавшие могут говорить свободно, не опасаясь преследований. И это очень плохо: находясь снаружи, иногда сложно понять, что на самом деле происходит в стране – а иногда понимать и не хочется, особенно если политические цели становятся важнее объективной картины.

Один такой эмигрант даже умудрился стать не последней причиной для огромной войны: его биография кажется мне фантастической, поэтому расскажу ее здесь.

Ахмед Чалаби родился в богатой багдадской семье в 1945 году: папа был членом парламента, а родственники когда-то управляли старейшим иракским банком. Но в 1958 году монархия пала, и семье пришлось бежать из страны.

Ахмед неплохо справлялся и в эмиграции: изучал математику в MIT, защитил диссертацию в Чикагском университете. Поначалу Чалаби даже манила жизнь в башне из слоновой кости: несколько лет он проработал профессором в Ливане, где еще и успешно женился – на дочери Аделя Оссейрана, одного из отцов-основателей Ливанской Республики.

Но жизнь академика все-таки показалась ему скучной: в 70-е Чалаби вместе с наследным принцем Иордании основывает один из крупнейших банков страны – Petra Bank. Мозги профессора математики отлично пригодились для того, чтобы подделывать финансовую отчетность, но в итоге нарушения вскрылись: банк рухнул, правительство было вынуждено платить по его долгам, а самого Чалаби приговорили к 22 годам тюрьмы. Он, впрочем, снова успел сбежать – в багажнике машины принца.

Бежав в Лондон, Чалаби нащупал самую большую бизнес-возможность в своей жизни: в 1990 году иракские танки вторгается в Кувейт, так что страна превращается в мирового изгоя. Чалаби решает, что отныне от лица своей родины будет говорить именно он. В 1992 году он основывает Иракский национальный конгресс (INC), главная цель которого – освобождение страны. Чалаби работает не покладая рук: в 1998 году Конгресс США принимает Iraq Liberation Act, так что смена режима в стране становится вполне официальной национальной целью (а значит, иракской оппозиции теперь выделяются вполне солидные суммы денег).

Чалаби утверждает: у INC есть информация от перебежчиков, подтверждающая, что Саддама разрабатывает оружие массового поражение, в том числе биологическое. Благодаря влиятельным друзьями Чалаби в стане американских неоконов, эта информация в итоге попадает на стол к Бушу. Пауэлл размахивает пробиркой с трибуны ООН, и начинается вторжение в Ирак.

После свержения Саддама Чалаби возвращается к себе на родину и даже в течение месяца возглавляет Временный управляющий совет. Никакого оружия массового поражения в Ираке, кстати, не нашли. Возможно, Чалаби просто сфабриковал доказательства, возможно – заблуждался сам, но своим влиянием на вторжение в Ирак он явно гордился. И точно бы порадовался, если бы прочитал свои некрологи, называвшие его человеком, «ввязавшим Америку в войну». Открыть/Комментировать

2022-08-09 10:08:50 Искусственный интеллект уже используется в Китае как вспомогательный инструмент при принятии политических решений: например, алгоритмы помогают китайским судьям получать рекомендации по релевантным законам и писать драфты решений.

Но для того, чтобы ИИ смог выносить решения сам, нужно еще много работы. Немного упрощая, можно сказать, что развитие ИИ зависит от трех ключевых факторов: наличия специалистов, финансирования и доступности данных.

По первым двум Китай все еще отстает от США: 29% ведущих мировых исследователей в области ИИ – китайцы, но работают в Китае только 11% (посмотрите красивый отчет про Global AI Talent от Macro Polo). С финансированием ситуация похожа – частные американские компании пока инвестируют в ИИ-стартапы в три раза больше денег, чем китайские (еще один полезный отчет про сравнительную силу национальных ИИ-экосистем). Зато с точки зрения доступности данных Китай, похоже, опережает всех конкурентов.

Например, здесь уже больше года работает довольно революционный механизм – биржи данных. Shanghai Data Exchange (SDE) открылась в прошлом ноябре, а ее аналог в Пекине работает с марта прошлого года.

Механизм работы простой: компании могут продавать друг другу «сырые» данные или более сложные продукты. Вот, скажем, одна из первых транзакций: китайский банк купил данные по потреблению электричества у местного аналога Мосэнергосбыта, чтобы лучше понимать своих корпоративных клиентов.

Пока на биржах присутствуют в основном государственные и квази-государственные компании, но китайское правительство обладает удивительной способностью быть убедительным, когда нужно заставить бизнес работать ради национального блага.

И тут есть несколько интересных наблюдений.

Во-первых, биржи данных – пример того, как скучные марксистские абстракции превращаются в реальность. В плане на четырнадцатую пятилетку китайская компартия написала: data is the new oil данные – это новый фактор производства. И раз партия сказала, что фактор производства существует, то задача правительства – создать инфраструктуру для торговли им. Детальные китайские планы по цифровизации и развитию больших данных описывают именно это (они даже переведены на английский – почитайте, там море всего интересного).

Во-вторых, в создании бирж огромную роль играет активность региональных правительств. Скажем, деятельность SDE в Шанхае регулируется местным законопроектом, принятым прямо перед ее открытием. Почему это важно? Потому что, хотя Китай и кажется самым централизованным государством на планете, его было бы правильнее назвать регионально децентрализованным авторитарным режимом. Компартия полностью контролирует все политические назначения, но у регионов остается довольно много пространства для экспериментов в области экономики: больше 90% все государственных расходов в Китае - в руках регионов и муниципалитетов, и эта цифра значительно выше, чем у любой западной федерации (я писал об этом отдельный пост).

В-третьих, правовые инновации Китая демонстрируют, как будет строиться противостояние между демократиями и автократиями в области ИИ. Сейчас в социальных науках существует консенсус – при прочих равных демократические государства несколько более эффективны в создании инноваций. Но когда речь заходит об ИИ, этот недостаток компенсируется доступом к огромным массивам информации. Например, Китай очень активно наблюдает за своими гражданами, и поэтому у местных исследовательских институтов уже давно есть доступ к самым широким в мире наборам данных в области распознавания лиц, а теперь – еще и к механизмам для их обмена. Биржи – просто один из примеров, а хороший обзор есть, например, в 4 главе этой статьи.

Впрочем, гарантии, что биржи заработают, нет. Впервые такую штуку запустили в Гуйяне еще в 2014 году - тогда история быстро заглохла. Но сейчас внимания к теме данных со стороны государства гораздо больше – а значит, больше и шансов на успех. Открыть/Комментировать

2022-08-02 09:45:12 Хочется сказать что-то глубокомысленное про Тайвань, но сдержу свои порывы - сейчас это просто игра в угадайку.

Но чтобы вы не скучали до половины шестого, поделюсь очень красивой статьей годовой давности с визуализацией сценариев китайского вторжения на Тайвань. С большого экрана смотрится лучше, но и с телефона - вполне неплохо.

https://www.reuters.com/investigates/special-report/taiwan-china-wargames/ Открыть/Комментировать

2022-08-01 10:06:28 В Йеле есть знаменитый курс - Grand Strategy, где бакалавры и магистры, прошедшие непростой отбор, изучают классические тексты и общаются с политиками для того, чтобы научиться мыслить глобально. Легенда гласит, что идея курса появилась после того, как один из будущих профессоров пообщался с чиновником клинтоновской администрации - тот отвечал за расширение НАТО в Восточной Европе, но совершенно не задумывался о долгосрочных последствиях своих решений. 

Рассуждать о том, какие тексты должны читать будущие политики и дипломаты - занятие чрезвычайно увлекательное. Жаль только, что “большие стратегии”, “великие шахматные доски”, “хартленды” и “римленды” - словом, вся эта александр-дугиновская муть - оказывают гораздо меньшее влияние на принятие политических решений, чем хотелось бы верить тем, кто пишет программы таких курсов.

Проблема всех этих концепций - в том, что они основываются на двух очень сильных предпосылках. Первая: государство - единая сущность, у которой есть некие объективные цели. Вторая: интересы людей, которые находятся у власти, совпадают (или хотя бы могут совпадать) с целями государства.

Если в первую часть еще можно поверить, то вторая - очень наивна. Политики, принимающие решения, руководствуются прежде всего своими собственными целями, которые редко совпадают с тем, что можно назвать “объективными интересами нации”. Маленькие, но сплоченные группы успешно лоббируют свои интересы, даже если эти решения вредят большинству. 

Как это работает, например, в США? С одной стороны, у вас есть население, для которого войны где-то в далеких странах - вопрос десятого приоритета. Скажем, в 2015 г. примерно 30% республиканцев заявили, что поддерживают бомбардировку Аграбы. Демократы были настроены более миролюбиво - 44% из них были готовы принять аграбских беженцев. Есть только одна небольшая проблема: Аграба - это город из “Алладина”. 

С другой стороны, есть группы интересов, которые отлично знают, чего именно хотят. @kamil_galeev недавно отлично написал о том, что в России часто переоценивается влияние американского Госдепа и недооценивается - Минобороны. Добавлю пару цифр для контекста. В 2019 г. Минобороны потратил на госзакупки почти 360 миллиардов долларов - в 10 раз больше, чем ближайший преследователь - Министерство энергетики (больше бюджеты только у Минздрава, но там почти все деньги уходят на Medicare и Medicaid, а не на закупки).

В отличие от обычных избирателей, которые настолько не знают, чего хотят, что готовы разбомбить даже город из мультфильма, компании-производители вооружения отлично понимают, что хотят получить эти 360 миллиардов - а желательно и побольше. Что они для этого делают? Например, спонсируют исследовательские центры вроде PNAC, выступающие за агрессивную внешнюю политику. Ну а чтобы растущие военные бюджеты достались именно им, компании выстраивают дружеские отношения с военными, гарантируя, что их старость не пройдет в нищете. 

80% генералов, ушедших на пенсию с 2004 по 2008 гг., стали работать на компании военно-промышленного комплекса. Например, в конце нулевых существовала консалтинговая компания с прекрасным названием Four Star Group - пожилые генералы помогали финансистам выбирать правильные объекты для своих вложений (и, вероятно, помогали этим “правильным объектам” получать госконтракты).

Обо всем этом детально пишет в новой книге Ричард Ханания - очень рекомендую либо саму книгу, либо детальный обзор на ACX, либо хотя бы короткую рецензию на русском языке. 

Кстати, йельская программа по Grand Strategy в итоге оказалась отличным примером того, почему “великих стратегий” не существует, а есть лишь “мелкие интересы”. Год назад один из спонсоров курса увидел, что  студентам о международных отношениях рассказывали совсем не так, “как это сделал бы Генри Киссинджер”. В итоге директору программы (он еще и осмелился критиковать Трампа) пришлось уйти в отставку - в конце концов, солидные люди дают деньги на университеты совсем не для того, чтобы там проповедовали какую-то чепуху. Открыть/Комментировать

2022-07-26 09:11:15 ​​Вчера Мишустин распределил ответственность за высокотехнологичные отрасли по вице-премьерам: импортозамещение явно прихрамывает, так что отвечать за провалы теперь придется лично.

Ну и конечно, многочисленные комментаторы, вполне в духе вечного российского «поворота на Восток», не устают отсылать к китайскому опыту – ведь там Компартия якобы давно и семимильными шагами движется к полной технологической автаркии. Разве что c полупроводниками все еще сложности, но ведь и Тайваньский пролив так соблазнительно узок…

На самом деле, ситуация несколько сложнее – очень рекомендую отличное исследование, довольно детально описывающее результаты китайской технологической политики в последние два десятилетия. Парадоксально, но санкции США кое-где оказались более полезны для Китая, чем поддержка собственного правительства. Но обо всем по порядку:

Во-первых, за последние два десятилетия технологические системы Китая и США стали более интегрированы друг с другом. В 2000 году китайцы почти никогда не цитировали американских патентов, и уж точно американцы не утруждали себя цитированием китайцев.

С начала века взаимозависимость двух систем росла – сначала, впрочем, только за счет того, что китайцы начали активно использовать американские изобретения в своих разработках. Но к концу нулевых паттерн изменился: уже к 2019 году Китай впервые зарегистрировал больше международных патентов, чем США – так что американские изобретатели стали гораздо чаще обращаться к китайским наработкам (наглядная иллюстрация траектории – на иллюстрации к посту).

Во-вторых, политика выделения ключевых высокотехнологичных областей в Китае, похожая на то, что сейчас делает Россия, имела двойственный эффект. В 2012 году Китай определил 7 новых стратегических отраслей промышленностей (например, биотехнологии, новые материалы, энергосберегающие технологии). Государство обеспечивало поддержку за счет разнообразных стимулов – от грантов на R&D до поддержки в найме наиболее талантливых сотрудников.

Спустя 7 лет приоритетные сектора промышленности действительно оказались менее зависимыми от американских технологий, чем остальные. Но излишнее государственное внимание снизило индивидуальную эффективность фирм: те компании, что работали в приоритетных секторах, создавали новые патенты реже, чем те, кто не вошел в заветные списки. При этом те, кому повезло в них попасть, имели большую прибыль и выше оценивались на бирже. Это довольно логично – если ты и так неплохо зарабатываешь благодаря поддержки правительства, стимулы для создания прорывных технологий снижаются.

В-третьих, эффект санкций США, которые усилились после 2014 г., был практически обратным: прибыли фирм, попавших под удар, упали, количество патентов тоже сократилось, зато выросла оригинальность их разработок (ее измеряют как разнообразие классов технологий, которые цитируют авторы в своих патентах). Конечно, отчасти помогла и правительственная поддержка подсанкционных областей, но все равно удивительно, насколько странно могут работать санкции.

Впрочем, цитирование патентов – не единственный способ измерять технологическую зависимость. Например, Китай – одна из тех немногих стран, что успешно создала свою интернет-экосистему – это дает Компартии беспрецедентный уровень контроля за гражданами, но зато косвенным и довольно неочевидным образом подрывает перспективы китайской «мягкой силы». Но эта история, увы, уже не помещается в пост, так что расскажу ее в следующий раз. Открыть/Комментировать

2022-07-21 19:01:18 Читал сегодня утром любопытную статью в The Economist про использование прогностических моделей в военных целях. Все начинается довольно прозаично – с нескольких примеров интересных разработок. 

MCOSM, которую сделали в Военно-морской академии США, предсказывает результаты конкретного столкновения по 30 параметрам вроде уровня военной подготовки, готовности логистических цепочек и качества принятия решений (в конце февраля модель поставила России 2 балла из 7, а Украине – 5; сегодня у обеих сторон – по «пятерке»).

Pioneer – это «военная метавселенная»: там все симулируется до мельчайших деталей, включая полеты отдельных пуль и уровень усталости солдат. Забавно, что компания-разработчик – бывший производитель компьютерных игр, которую в этом году купила BAE Systems. Причем компания-то была довольно второсортной – возможно, если покупка окажется выгодной, во время следующей продажи какой-нибудь Activision Blizzard главным покупателем будет уже не Microsoft, а Минобороны США.

RAND делает особенно крутую штуку, учитывая особенности сна, диеты и идеологии, чтобы предсказать желание солдат воевать – примерно то, что в компьютерных играх называлось «боевым духом» (в Rome: Total War, главной игре моего детства, галльские варвары бежали от римских легионов не потому, что проиграли бы, но потому, что мои преторианцы сражались до последнего, вселяя ужас в сердца врагов).

А потом я читаю: BRAWLER, симулятор воздушных боев, учитывает не только объективные данные, но и «ментальные и культурные факторы… в т.ч. моделирование мозга пилота». Звучит здорово, но… в модели предполагается, что «пилоты из демократий более креативны, чем те, что живут в авторитарных режимах».

Сначала я решил, что это абсолютный бред – свидетельство того, как классный инструмент можно испортить, если закладывать в него предпосылки, основанные на чьих-то идеологических предрассудках (и на желании какого-нибудь генерала получить модель, которая будет чаще предсказывать его победы над китайцами и русскими, давая лишний повод для очередной медали).

Но потом я начал думать и вспомнил, что есть как минимум один пример из книги Гладуэлла, который делает корреляцию между креативностью и типом политического режима вполне возможной.

В конце XX века самолеты Korean Air то и дело падали: с 1988 по 1998 у корейцев было 4,79 аварий на миллион взлетов – в 17 раз больше, чем у United Airlines. Причины были не до конца понятны: самолеты не слишком старые, с квалификацией пилотов все тоже вроде в порядке. Но в 1999 году, после очередной катастрофы, пришлось создать специальную комиссию для расследования. По его результатам выяснилось, что в все дело – в культурных установках корейцев. Современный самолет – сложная штука, поэтому в кабине всегда два пилота: если первый ошибается, то второй должен указать на ошибку, предотвратив катастрофу. Но корейская культура – очень иерархична, и второй пилот не чувствовал себя вправе перечить начальнику, подвергая сомнению его компетенции. Спорить начинали только тогда, когда было уже слишком поздно. Получалось, что в кабине самолета Korean Air как будто бы находился всего один человек – ведь только он по-настоящему принимал решения, не прислушиваясь к остальным (напоминает авторитарный режим, не правда ли?)

Любопытно, что для лечения этой проблемы все тренинги намеренно проводили на английском – говоря на чужом языке, корейцам было легче избавиться от иерархичности собственной культуры.

Эта история никак не доказывает, что граждане автократий менее креативны, чем те, кто живут в демократиях, но по крайней мере показывает, как может работать эта логика (не стоит забывать, что сама Корея к концу 90-х была вполне себе полноценной демократией).

Возможно, что коэффициент «демократической креативности» оправдан и основан на результатах какого-нибудь исследования. Но и версию с генералом-карьеристом я бы тоже не исключал. Открыть/Комментировать

2022-07-14 16:32:53 Крутое исследование из июльского номера American Economic Journal: как временная остановка «тиндера для аристократов» в викторианской Англии повлияла на расстановку политических сил в стране.

В XIX в. найти подходящую супругу графу или барону было непросто – требований к претендентке много, а те, кто им соответствует, обычно сидят по своим имениям во всех концах страны. Обычно пару искали на ежегодных «Лондонских сезонах», куда стекались холостые аристократы, чтобы принять участие в балах, ужинах и прочих мероприятиях, где можно быстро просвайпать вправо и влево максимум кандидатов.

Но в 1861 году у королевы Виктории умирают мама и муж. Она грустит, объявляет траур и на три года отменяет проведение «Сезонов»: неприятно для всех, но особенно чувствительно - для девушек-аристократок. Нравы викторианской Англии довольно строги: не успеешь найти мужа через пару лет после того, как вышла в свет - на всю жизнь получишь клеймо старой девы-неудачницы.

Дамы в спешке начали искать себе кавалеров, но оказалось, что без балов это сделать непросто. Пришлось соглашаться на не самых подходящих. У девушек, чей возраст женитьбы пришелся на годы без «Сезонов», вероятность выйти замуж за простолюдина - на 40% выше, чем у остальных. Но на этом последствия не заканчиваются.

Девушка, выходящая замуж за какого-нибудь безродного адвоката, серьезно подрывает политические перспективы семьи. Братья таких женщин на 50% (!) реже становились членами парламента: на содержание сестры приходилось тратить деньги, которые могли бы пойти на выборы, но главное – исчезала возможность воспользоваться политическими капиталом ее мужа-аристократа.
В тех районах, где женщины вступили в неравный брак, в 1870-е годы установились более высокие налоги – ведь аристократические семьи, потеряв политический капитал, проигрывали там выборы. Налоги устанавливали местные школьные советы, так что деньги шли на образование: так отмена балов помогла оплатить учебу в школе бедным английским детям. 
Ну а что сегодня? Конечно, богатые люди все еще женятся друг на друге. Но это скучно и очевидно. Гораздо интереснее подумать, как работает та часть нашего мира, что гордо называется себя меритократической.

Для начала – несколько вводных.

Во-первых, уровень интеллекта – один из главных критериев, объединяющих людей в пары. Если посмотреть на то, в чем похожи супруги, то корреляция уровней их IQ гораздо выше, чем корреляция черт характера.

Во-вторых, благодаря интернету перебирать партнеров в поисках оптимального гораздо легче, так что пары становятся более гомогенными. По интеллекту данных нет, но корреляция между супругами по уровню образования значительно выросла с 60-х.

А что происходит, если умные люди женятся друг на друге все чаще и чаще? Очевидно, у них рождаются умные дети – не только из-за генетики (IQ наследуем примерно на 60%), но и потому, что умные родители обеспечат ребенку все условия для развития. Например, будут больше с ним говорить: ребенок из образованной и обеспеченной семьи к четырем годам услышит от родителей на 32 миллиона слов больше, чем тот, чьи родители жили на пособие – и это окажет огромное влияние на развитие его интеллекта.

Формируется целый класс «наследственных меритократов» - даже если система работает идеально, а доступ к деньгам и власти распределяется только на основе личных заслуг, дети из таких семей будут обладать огромным преимуществом. И, в отличие от XIX века, будут выбирать партнера скорее не по внешности или титулу, а по интеллекту - и это сделает преимущества их собственных детей еще более неоспоримыми. Так уже работает с доходами: согласно одному исследованию, если бы сегодня люди выбирали себе супругов также, как в 60-е, то коэффициент Джини в США, отражающий уровень неравенства, мог бы упасть с 0.43 до 0.34.

Спасает нас от кастовой антиутопии только то, что ожидаемый IQ ребенка не является средним между IQ мамы и папы, а регрессирует к среднему (у умных родителей будет чуть пониже их среднего, а у глупых – чуть повыше). Открыть/Комментировать

2022-07-12 09:17:13 Прошлым летом одна моя знакомая устроилась работать в Международный союз электросвязи (ITU). Ух, - подумал тогда я, - какой же унылой должна быть работа в организации с таким скучным названием.

Оказывается, переживал за подругу я напрасно. Пару недель назад мне на глаза попалась любопытная статья о том, как Россия борется за власть в ITU. Говорят, контроль за Международным союзом электросвязи мог бы помочь России построить мифический, но оттого не менее желанный «суверенный интернет» - и выборы генсека ITU, которые состоятся в ближайшем сентябре, станут важной вехой на этом пути.

Чтобы понять, почему важен контроль над Союзом, нужно понять, как вообще управляется интернет. Сейчас эта система довольно разрознена: власть не сконцентрирована в одной организации, так что ICANN, например, управляет доменными именами, а IETF отвечает за технологические стандарты. При этом и ICANN, и IETF – это неправительственные организации, члены которых – исследователи и представители бизнеса. Чиновники там тоже встречаются, но обычно не на первых ролях.

А вот Союз электросвязи - типичный бюрократический тяжеловес, организация при ООН, где влияние распределяется по понятным политическим принципам. ITU тоже занимается технологическими стандартами, но ее влияние ограничено.

Россию такая ситуация не устраивает. Ее глобальная задача – передать максимум полномочий из некоммерческих организаций в ITU. Россия пока не научилась успешно влиять на децентрализованные структуры, но неплохо управляется с классическими дипломатическими институтами вроде ООН. Здесь российское положение и цели похожи на китайские, но есть интересное отличие.

России контроль за ITU нужен прежде всегда для политических целей – страна стремится построить «суверенный интернет», и переизбыток власти в руках некоммерческих организаций несколько затрудняет этот процесс.

Китай эту цель поддерживает, но его первоочередные задачи – экономические. Контроль за технологическими стандартами может стать источником прибыли для национальных компаний. Скажем, Huawei был первым, кто разработал стандарты связи 5G, и благодаря этому будет получать по 2,5 доллара с каждого проданного в мире смартфона с этой технологией. После ряда провалов в нулевых, китайцы поняли, что успех стандартов зависит не только от технологий, но и от политики: недавно они опубликовали стратегию «Китайский стандарт 2035» и активно внедряют своих представителей в международные организации.

Масштаб влияния стандартов можно проследить на одном красивом примере. Задумывались ли вы о том, что на вашем телефоне есть скандинавские руны? А ведь значок Bluetooth – как раз рунические инициалы короля Харольда. Все дело в том, что скандинавские телеком-компании, вроде Nokia и Ericsson, были особенно сильны на рубеже веков.

В такой интерпретации выглядит все это довольно неприглядно: интернет пытаются забрать из рук независимого сообщества, чтобы ограничивать свободу и зарабатывать больше денег. Но борьбу за расширение влияния ITU можно трактовать и по-другому: как антиколониальную попытку уничтожить структуры господства, построенные представителями первого мира и выгодные лишь для них. Подавляющее большинство членов советов директоров ICANN или IETF – американцы и европейцы, так что для многих развивающихся стран усиление ITU - единственная возможность получить влияние хотя бы в формате «одна страна – один голос».

Выборы нового генерального секретаря ITU пройдут в сентябре. Нынешний генсек – китаец, а его предшественник был малийцем, который учился в Санкт-Петербурге и рассказывал Путину, что считает себя большим другом нашей страны. На этот раз у России свой кандидат – Рашид Исмаилов, бывший президент Вымпелкома. Единственный соперник, как водится – американец. Точнее, американка, с 1994 г. делавшая бюрократическую карьеру внутри самого ITU.

Теперь следить за этими выборами будет чуть интереснее, но кажется, что независимо от их исхода китайские иероглифы заменят скандинавские руны уже совсем скоро. Открыть/Комментировать

2022-07-02 15:50:30 Таннер Грир - многословный, занудный, но все же интересный американский блогер - опубликовал статью о том, как подступиться к чтению восточноазиатского литературного канона. Внутри – много рекомендаций работ по китайской истории, философии и культуре, которые нужны, чтобы условный «Сон в красном тереме» не казался бессвязным набором из одинаковых имен и с трудом понимаемых поступков. Лучший вид прокрастинации для библиофилов: прочитать текст о том, какие тексты нужно прочитать для того, чтобы, наконец, прочитать те самые тексты. Перечень тех самых Грир тоже составил сам: его «глобальный канон», опубликованный пару лет назад, отличается от десятков «списков лучших книг» тем, что уделят равное внимание западной, исламской, индийской и китайской традициям.

Еще лет 200 назад английские интеллектуалы утверждали, что вся арабская или индийская философия и литература не стоят и одной полки западных книг. В начале XX века в списки «великих романов» постепенно стали проникать тексты с европейской периферии – и сейчас мало какой «топ-100» обойдется без Ибсена, Толстого и Достоевского. Ну а сейчас мы видим первые робкие попытки поставить китайскую литературу на один уровень с европейской. Конечно, Грир – фанат Китая, так что его пример не так уж показателен, но важно и то, что он - довольно консервативный автор. Такие обычно защищают списки, состоящие из мертвых белых мужчин – но, видимо, не в этот раз.

В «Кафке и его предшественниках» Борхес писал, что писатель может почти магическим образом поменять восприятие литературы прошлого: теперь мы теперь можем увидеть кафкианские черты, например, у Зенона или Кьеркегора. Настоящий автор – не просто карлик, взобравшийся на плечи гигантов, но и тот, благодаря кому эти гиганты вымахали до столь исполинских размеров. Писатели создают себе предшественников также, как предшественники создают их самих.

Таким же магическим образом успехи нации в настоящем определяют ценность ее литературы прошлого. Мы начинаем вчитывать в эти тексты новые смыслы – и если в 60-е годы «Путешествие на Запад» могло казаться среднестатистическому образованному европейцу милой сказкой наивных туземцев, то сегодня это – великая книга, создавшая цивилизацию, которая будет определять наше будущее в XXI веке. Открыть/Комментировать