Николай Степаныч был дома, возился в сарае с ка­ким-то хламом. | Литературный

Николай Степаныч был дома, возился в сарае с ка­ким-то хламом. Они с Романом были хорошо знакомы, учитель частенько, просил механика насчет машины съездить куда-нибудь.
— Здравствуйте, Николай Степаныч.
— Здравствуйте, Роман Константиныч! — Учитель отряхнул пыльные руки, вышел к двери сарая, к свету. — Потерял одну штуку... извозился весь.
— Николай Степаныч, — сразу приступил Роман к делу, — слушал я счас сынишку... «Русь-тройку» учит...
— Так.
— И чего-то я подумал: вот летит тройка, все удивля­ются, любуются, можно сказать, дорогу дают — Русь- тройка! Там прямо сравнивается. Другие державы дорогу дают...
— Так...
— А кто в тройке-то? — Роман пытливо уставился в глаза учителю. — Кто едет-то? Кому дорогу-то?..
Николай Степаныч пожал плечами.
— Чичиков едет...
— Так это Русь-то — Чичикова мчит? Это перед Чи­чиковым шапки все снимают?
Николай Степаныч засмеялся. Но Роман все смотрел ему в глаза — пытливо и требовательно.
— Да нет, — сказал учитель, — при чем тут Чичи­ков?
— Ну а как же? Тройке все дают дорогу, все рассту­паются...
— Русь сравнивается с тройкой, а не с Чичиковым.
Здесь имеется... Здесь — движение, скорость, удалая езда — вот что Гоголь подчеркивает. При чем тут Чи­ чиков?
— Так он же едет-то, Чичиков!
— Ну и что?
— Да как же? Я тогда не понимаю: Русь- тройка, так же, мол... А в тройке — шулер. Какая же тут гордость?
Николай Степаныч, в свою очередь, посмотрел на Ро­мана... Усмехнулся.
— Как-то вы... не с того конца зашли.
— Да с какого ни зайди, — в тройке-то Чичиков. Ехай там, например... Стенька Разин, — все понятно. А тут — ездил по краю...
— По губернии.
— Ну, по губернии. А может, Гоголь так и имел в виду: подсуроплю, мол: пока догадаются — меня уж живого не будет. А?
Николай Степаныч опять засмеялся.
— Как-то... неожиданно вы все это поняли. Странный какой-то настрой... Чего вы?
— Да вот влетело в башку!..
— Все просто, повторяю: Гоголь был захвачен дви­жением, и пришла мысль о Руси, о ее судьбе...
— Да это-то я понимаю.
— Ну, а что тогда? Лирическое отступление, конец первого тома... Он собирался второй писать. Чичикова он уже оставил — до второго тома...
— В тройке оставил-то, вот что меня... это... и заскребло-то. Как же так, едет мошенник, а... Нет, я пони­маю, что тут можно объяснить: движение, скорость, уда­лая езда... Черт его знает, вообще-то! Ведь и так тоже можно подумать, как я.
— Да подумали уже... чего еще? Можно, конечно. Но это уже будет — за Гоголя. Он-то так не думал.
— Ну, его теперь не спросишь: думал он так или не думал? Да нет, даже не в этом дело: может, не думал. Но вот влетело же мне в голову!
— Надо сказать, что за всю мою педагогическую дея­тельность, сколько я ни сталкивался с этим отрывком, ни разу вот так вот не подумал. И ни от кого не слы­шал. — Николай Степаныч улыбнулся. — Вот ведь!.. И так можно, оказывается, понять. Нет, в этом, пожалуй, ничего странного нет... Вы сынишке-то сказа­ли об этом?
— Нет. Ну, зачем я буду?..
— Не надо. А то... Не надо.
Роман достал папиросы, угостил учителя. Закурили.
— Чего потеряли-то? — спросил Роман.
— Да потерял одну штукенцию... штатив от фотоап­парата. Хочу закат на цвет попробовать снять... Не за­каты, а прямо пожары какие-то. И вот — потерял, забро­сил куда-то.
— Закаты теперь дивные, — сказал Роман. — А для чего штатив-то?
— А выдержку-то нужно большую давать. На руках же я не смогу.
— А-а, да. Весной почему-то закаты всегда кра­сивые.
— Да. — Учитель посмотрел на Романа и опять не­вольно рассмеялся. — Чичиков, да?.. Странно, честное слово. Надо же додуматься!
Роман тоже усмехнулся, хотел было опять восклик­нуть: «Ну а кто едет-то?! Кто?» Но не стал. Несерьезно все это в самом деле. Ребячество какое-то.
— А ведь сами небось учили?
— Учил! Помню прекрасно, как зубрил тоже... А че­рез тридцать лет только дошло. — Роман покачал голо­вой. Пожал руку учителю и пошел домой.