Конечно, ни Саныч, ни Олег таких тонкостей не знали. Когда вод | С пролетарским приветом

Конечно, ни Саныч, ни Олег таких тонкостей не знали. Когда водила открыл борт, они неуверенно приступили к работе. Саныч пытался таскать цемент на плече. Чтобы пристроить его туда, он долго и нелепо возился с мешком, буквально танцуя вокруг него. Олег носил цемент на руках. От такого способа забиваются мышцы и на восьмом мешке запястья Олега онемели. Тамара Викторовна наблюдала за грузчиками, покуривая возле урны. В "Газели" оставалось три мешка, когда она не выдержала: "На живот ложьте, придурки! На руках кто таскает? На плечах кто? Подохнете оба". Олег и Саныч прислушались. Носить цемент на животе было действительно легче. Новый способ разгрузки им удалось закрепить в тот же день. В одиннадцать "Газель" вернулась. Вернулась она и в двенадцать. Цемент захватил склад, а потом и самих грузчиков. Он лез в нос, глаза, рот, уши. Висел в воздухе взвесью. Разгрузив последнюю "Газель", Олег и Саныч повалились на мешки и закурили. Им по неопытности казалось, что страшное позади. Тут на склад зашёл мужик с накладной. Он только что купил пятнадцать мешков цемента и уже подогнал машину для загрузки. Олег и Саныч переглянулись. Они всё поняли. Они хотели уволиться и не хотели голодать. Они надели перчатки и вскинули мешки на животы. Один живот был круглым пузом, другой, расчерченный кубиками, прилипал к позвоночнику.
"Газели" приезжали в "Терминал" с понедельника по пятницу. В округе не было других строительных магазинов. Вскоре к цементу добавились двадцатипятикилограммовые мешки "Ротгипса". Никуда не делись гипсокартон, швеллера и линолеум. Но главным, конечно, был цемент. В апреле Олег и Саныч ежедневно разгружали шесть тон. В мае объём вырос до восьми. Четыре "Газели". Десять, одиннадцать, двенадцать, час. На себя, к животу, в замок, бегом, на себя, к животу, в замок, бегом, на себя к животу, в замок, бегом. А потом "Ротгипс". Покупатели с накладными. Десятичасовая пятидневка. Вечерами Олег долго стоял под душем и выскребал цемент из своего тела. Потом он ложился в постель, отворачивался от подруги и открывал книжку стишков. Он ещё надеялся.
В июне Саныч сдал и сдал сильно. Олег разгружал тридцать мешков, а Саныч только десять с одной машины. Если брать весь день, Олег перетаскивал сто двадцать мешков цемента, а Саныч – сорок. Олег понимал, что старик вымотался, но всё равно начинал закипать. Он работал на пределе своих физических возможностей и при оптимальном Саныче, а сейчас он просто рвал жилы. А Саныч не мог. Сбросив мешок на поддон, он садился рядом и тяжело дышал. В тот год уже в июне по Перми расползлась тридцатиградусная жара. Если утренние "Газели" Саныч хоть как-то разгружал, то в разгрузке часовой почти не принимал участие, а ведь она была последней и самой трудной. Через неделю, разгрузив часовую, Олег сел рядом с Санычем, помялся и сказал:
– Саныч, так не пойдет. Я не вывожу.
– Я знаю. Я тоже.
Олег закурил. Он не хотел этого говорить, но должен был.
– Увольняйся, Саныч.
– И куда мне, Олег?
– Не знаю, Саныч. Куда-нибудь.
– Куда-нибудь... А ты как? Думаешь, быстро тебе напарника найдут? Я хоть что-то гружу...
– Ты часовые вообще не грузишь. Тамара тебя сама уволит.
– Не уволит. Пока мы справляемся, не уволит.
Это уравнивающее "мы" зацепило Олега. Тайная прелесть вылезла наружу.
– Какие "мы", Саныч? Я стихи пишу, книжку скоро издам! Я не хочу тут подохнуть, пока ты на мешках сидишь.
– Прочитай.
– Что прочитать?
– Стихотворение.
– Ты стихи, что ли, любишь?
– Люблю. Писал в юности.
Олег прочитал. Стишок был плохим. Саныч понял это сразу, потому что в юности писал хорошие стихи и даже публиковался в толстых журналах. Ничего этого Олегу он не сказал. Он молчал. Он понимал, что если сейчас похвалит парня и будет выслушивать его вирши, то купит его с потрохами. Саныч поддался. Его губы расползлись в улыбке.
– Очень хорошее стихотворение. Такие точные метафоры. Комок в горле.
Олег просиял. Саныч отвернулся. Он чувствовал себя растлителем.