Моя любимая сцена из сценария В.Неделина 'Пестель' #книжное #и | Диванный Читатель

Моя любимая сцена из сценария В.Неделина "Пестель"
#книжное #историческое #цитаты

(1/2)
— ...Милый папа!.. Бисер и канитель, кои мне было наказано матушкой купить в Киеве, я уже выслал, выкройки же от мадам Дюбё любезно вызвались отобрать Софья Алексеевна Раевская и Аглая Давыдова. Роман с иллюстрациями Девериа и ноты для Софи также отосланы. Но накажи от меня в сонате, которую она получит, не тушировать вторящих аккордов контр-октавы в первой части, а в теме ариэтты обратить внимание на пунктированную четверть, следующую за одной шестнадцатой...
Линцы. У Пестеля. Пестель у рояля. Может показаться, что эти слова — текст его письма. Но на тахте расположился молодой, весь в орденах, полковник. Денди с головы до ног. Длинный, как верста, он необычайно худ — живые мощи. Из-под небольших очков зло поблескивают колючие глаза. Именно он и читал, вернее — имитировал письмо Пестеля.
— ...пишет домой любящий сын и брат Павел Пестель, — так заканчивается импровизация.
Пестель негромко засмеялся:
— А ты, Раевский, мастак заглядывать в чужие письма...
— Особенно в ненаписанные, — подхватывает тот: на почтовой бумаге, положенной на
нотную тетрадь на пюпитре, всего два слова:
«Милый папа!»
— А дальше? — спрашивает Пестель.
— Дальше? — сразу посерьёзневший Раевский испытующе смотрит в смеющиеся глаза Пестеля. — Ну что ж... изволь! — Сплетя и стиснув до хруста пальцы, оперся локтями о колени и дальше ≪читает≫, глядя в пол:
— Милый папа! Уверяю тебя: тревоги твои — напрасны...
Слова эти звучат негромко. Но почему же голос Раевского странно задрожал, а Пестель вздрогнул? И вдруг... уронил голову на руки. Лишь на миг. И вот — снова она, как всегда, гордая, высоко поднятая. Слушает, прикусив губу. Сильный, чуть печальный, уверенный в полной беспредельности своей власти над собой.
— ...Бородинская рана почти не беспокоит меня. Много хожу. Сам натаскиваю подаренного тобой вороного подъездка на скачку с барьерами. Природа, несомненно, просчиталась, наделив меня силой, коей может позавидовать балаганный Геркулес, изумляющий на ярмарках почтеннейшую публику. Но не надобную в таких размерах немолодому уже полковнику, посвящающему большую часть времени умственным занятиям.
Ну что такого было в этих словах особенного? Почему же на глазах железного Пестеля слезы? Но вот речь зашла о балаганном силаче — и Пестель уже усмехается.
Раевский умолк. И у Пестеля уже готова сорваться шутка. Как вдруг:
— Милый папа! Здоровье твоего сына поистине великолепно. Но сердце его изнемогло. Словно ему не тридцать, а много за шестьдесят, — и это — как бомба. Пестеля — словно по лицу ударили. Побелел, как полотно. Глаза страшные. Но умолкнувший Раевский не видит этого. А Пестель уже справился с собой.
— Все? — помолчав, холодно спрашивает он Раевского.
— Всё, — медленно поднял тот голову. — Прости.
— Гаёр! — говорит Пестель, благодушно посмеиваясь.
— Да, гаёр. И не стоит читать ненаписанных писем, правда?
Пестель только пожал плечами.
— Демон... демон... — это уже скорее с жалостью. И Раевский начинает злиться.
— Бедный ты мой Александр! — смеется Пестель.
— Демон... — говорит Раевский. — Шутка! Но иной раз без нее не обойдешься. Вот и приходится!
— А ежели бы я все-таки обошелся?
— Не выйдет.
За окном — песня. Лихо идут солдаты. И, при всей строгости строя, — вольно, словно и самим любо-дорого.
— Ну и ходят же у тебя! — Раевский у окна.
Пестель словно и не слышал. Раевский пытливо посмотрел на друга. Зло усмехнулся.
— Будем читать дальше? — кивнул он на чистый листок бумаги.
— А почему бы нет?
Раевский подошел к Пестелю и вдруг обнял его. Медленно, нехотя, идет к тахте. Сел. На минуту задумался.
— Но теперь пойдет зачеркнутое.
— ?.. — поднял брови Пестель.
— Да знаешь... Пишешь иной раз кому-нибудь и спохватишься вдруг, что говоришь уже не с адресатом, а с самим собой. И все никак не остановишься. А потом — зачеркиваешь, рвешь. Читать?
Пестель засмеялся, махнул рукой. Раевский помедлил. Снял очки. Прикрыл рукой глаза.