2022-02-20 13:16:02
ЭРНСТ ЮНГЕР: ОТСТАИВАТЬ ЧЕСТЬ ОДИНОКОЙ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ЛИЧНОСТИ
Вот одно высказывание в предисловии к “Излучениям”, собранию дневников Юнгера 1941–1945 годов:
“Безупречно построенная фраза обещает нечто большее, чем удовольствие, которое она доставит читателю. В ней заключено — даже если язык сам по себе устаревает — идеальное чередование света и тени, равновесие, которое выходит далеко за ее словесные пределы. Безукоризненная фраза заряжена той же силой, какая позволяет зодчему воздвигнуть дворец, судье различить тончайшую грань справедливости и неправды, больному в момент кризиса найти врата жизни. Оттого писательство остается высоким дерзанием, оттого оно требует большей обдуманности, сильнейшего искуса, чем те, с которыми ведут в бой полки...”.
Какая велеречивость! Совершенная фраза побеждает тиранию. Совершенная проза требует абсолютного слуха. Стиль (а не идеология) переживает автора. Стиль — это спасательный круг, за который можно схватиться. Это способ выстоять. Некогда было сказано: стиль — это человек. Об Эрнсте Юнгере можно сказать обратное: человек — это стиль. Никакой “двойной жизни”; жизненная поза Юнгера — продолжение его прозы, и наоборот.
Стиль Юнгера — идет ли речь о его вышедших после войны, объединенных в циклы дневниках, о путевых записках (в мафусаиловом возрасте он все еще много путешествовал) или о повествовательной прозе — отличается изумительной концентрацией, доступной разве только поэтам, в значительной мере утраченной со смертью классических языков. Он приучает читателя додумывать сказанное автором, опускает все лишнее, тривиальное; мысль Юнгера напряжена и эллиптична, его мыслеобразы кажутся загадочными, как могут быть загадочны восточные афоризмы или стихи, которые покоряют чем-то мерцающим и неоднозначным, чем-то параллельным логике. Стиль Юнгера ставит вопрос о гуманизме. Это не привычный для русского культурного сознания популистский гуманизм, взывающий к старым заветам служения Родине и народу. “Мой внутренний политический мир, — записал он однажды, — похож на часовой механизм, где колеса движутся одно другому навстречу и как бы вопреки друг другу; я и южанин, и северянин, и немец, и европеец, и космополит. Но на моем циферблате стоит полдень, когда стрелки сходятся”.
Высшая задача литературы в дегуманизированном постхристианском мире — отстаивать честь одинокой человеческой личности, стоять насмерть, как подобает мужчине. Историк Голо Манн пошутил о Юнгере, сказав, что он отдает приказы читателю, как офицер — солдатам. Юнгер в самом деле не болтает, не фамильярничает с публикой и не стремится быть голосом “народа” — это слово с начала тридцатых годов вообще отсутствует в его лексиконе. В законченности его пассажей сегодня чудится нечто вызывающее — ведь в современной литературе, и немецкой, и, конечно, русской, определенно преобладает нелитературная стилистика. Высокодисциплинированный слог Юнгера воспринимается как эквивалент человеческого достоинства в мире, где это достоинство попрано как никогда прежде.
(Борис Хазанов. Безумие второго порядка: Юнгер и Бенн)
410 views10:16
Р
