Возможно он был использован для сохранения стабильности семейн | Евгения Андреева

Возможно он был использован для сохранения стабильности семейной системы. Или обслуживал эмоциональные потребности своих родителей. И его индивидуация пугала и злила их. Тогда у такого человека есть опыт привязанности, в которой он был наказан за отделение и наказан, например, разрывом отношений.

Но можно описать эту сложность отделяться по-другому. Как дефицит опыта здоровой зависимости. Когда человек может получить то, что ему нужно, в подходящем количестве и качестве и ощутить собственное желание отойти, отделиться. И не становиться «взрослым» чрезмерно рано и вынужденно.

Иногда терапевты опасаются этого этапа зависимости клиента и начинают активно поддерживать отделение, по сути повторяя сценарий, к которому человек привык.
Получается, мы можем помогать человеку отделяться, а он ещё не научился связываться с нами, и ощущать эту связь как безопасную. На это иногда уходит много времени.

Иногда отделение бывает таким резким и чрезмерным, и таким ранним, что образ объекта привязанности не удаётся сохранить внутри себя хорошим. Нарастающий дефицит сопровождается сильной яростью.
И впоследствии таким людям сложно хранить любовь на расстоянии. Они либо обесценивают связь, таким образом реализуя свою ярость. Либо бессознательно отказываться от привязанности вовсе, и погружаются в одиночество и изоляцию.

Словно бы решают, что не будут пытаться связаться с кем-то.
Иногда такие люди приходят на терапию и сам факт этого прихода уже злит их. И терапевт злит тем, что он нужен. А нужда - это то, что заблокировано, запрещено.

Тогда получается такой способ связи:
- Я гналась за вами три дня, чтобы сказать, как вы мне безразличны!

И терапевтам бывает сложно, они злятся, чувствуют себя обесцененными, они спрашивают от бессилия:
- что ты от меня хочешь?
или очень стараются.

Но тот опыт, который в этом случае терапевту важно выдерживать: быть не удовлетворяющим объектом, который не оставляет и не мстит.

Примерно, как матери иногда остаётся только выдерживать неудовлетворённость ребёнка от обнаружения, что она не всемогуща.

Иногда кажется, что все это бессмысленно, но надежду даёт то, что человек продолжает приходить.

И последний фокус, через который мы можем смотреть на отношения.
Можем замечать, чего там чрезмерно, а чего нет совсем.

Легче увидеть то, чего много :

Например, может быть много возбуждения. И тогда мы предполагаем, что в дефиците есть опыт успокоения.

Ведь возбуждение присуще нам от рождения.
А также мы можем испытывать сильное возбуждение в травматических ситуациях.
Например, в отношениях привязанности, которые формирует тревожная мать, в ситуациях насилия в семье или при сильном вовлечении ребёнка в отношения родительской пары может возникать чрезмерное возбуждение.

Но при этом не получается получать успокоение, потому что значимые взрослые не умеют справляться с собственным возбуждением.

И тогда терапевт становится тем, кто может утешать, контейнируя тревогу, аффекты клиента и не разрушаясь от них и не используя клиента в ответ. И так, человек интроецирует этого успокаивающего другого, и научается успокаивать себя сам.

Итак, мы можем замечать, что чего-то в терапии человека много. А чего-то нет совсем.

Например, нет распознавания себя.

Нам важно, чтобы нас распознавали сначала другие.
Как мы можем узнать в терапии человека, которого мало или ошибочно распознавали?

Он не знает себя. И мы тогда помогаем ему узнавать, что он чувствует, что думает, как реагирует, чтобы он мог обрести эту способность распознавать себя.

Или нет связности внутренней в человеке. Все в его рассказе словно бы отдельно, чувства отдельно, слова отдельно, люди отдельно, события разрозненны.
И тогда в терапии мы эти связи восстанавливаем, потому что это тоже очень важно для распознавания себя.

Или же нет в человеке возбуждения или очень мало. То есть все оказалось как-то чрезмерно подавлено.