12 ноября 1996 года не стало Витаутаса Жалакявичюса. Более пол | «Познер Online»

12 ноября 1996 года не стало Витаутаса Жалакявичюса. Более полугода минуло с тех пор, а я никак не могу освободиться от гнетущего чувства потери и несправедливости. Не оттого, что он умер, не допев, не досказав, не доделав, хотя верно и первое, и второе, и третье, а оттого, что ушел, так и не получив должного признания, не вкусив славы — не той, мишурной, которая, словно сусальное золото, ярко блестит, но скоро облезает, обнажая, по Крылову, свиную кожу, а подлинной, той, какой он был достоин.

Вспоминаю Феллини. Нет, Витас не был Феллини (а кто был?!), но он был абсолютно выдающимся режиссером и сценаристом, талантливейшим, глубоким человеком. Его не оценили, не поняли ни при жизни, ни — судя по заметкам в печати — после.

Помню, много лет назад, в Паланге, где я в первый и в последний раз в жизни писал киносценарий, он как-то сказал мне: «Знаешь, по мере того как я в поезде приближаюсь к Москве, я чувствую, что все более становлюсь литовским националистом, а по мере того как, возвращаясь, подъезжаю к Вильнюсу, — предателем литовского народа», — сказал и улыбнулся своей невыразимо сардонической улыбкой. Он говорил это в связи с фильмом «Никто не хотел умирать», блистательным фильмом, который с чисто витасовской парадоксальностью вскрыл трагическую правду послевоенной Литвы, страны, расколотой на два лагеря, один из которых принял советскую власть, а другой — лесные братья — отверг. Никто не хотел умирать, никто не был ни прав, ни виноват, точнее, каждый был прав, и каждый был виноват. И фильм не устроил никого — ни тех, ни этих.

В первом номере журнала «Искусство кино» за 1997 год я прочитал последнее интервью Жалакявичюса, перепечатанное из вильнюсского журнала «Северные Афины» («Sjaures Atenai»), и наткнулся на мысль Витаса, которая поразила меня:

«Я всегда вспоминаю Макиавелли, говорившего о неизбежном извращении общества, которое долго и покорно несло иго тирании и порабощения иноземцами. Такое общество, согласно Макиавелли, «потеряло божий дар — свободу, любовь, нравственность и патриотизм. Эти категории заменены покорностью, лицемерием и холуйством. Общество, привыкшее быть угнетаемым, не способно воспользоваться свободой, даже по счастливой случайности им обретенной». Это было сказано более пяти веков тому назад! Сегодня мы не знаем, что делать со свободой. Вернее, каждый пользуется ею по мере своих возможностей, но это совсем не означает свободу в духовном, культурном смысле».

Витас говорил, понятно, о своем народе, о своей стране, о Литве и о литовцах, которых он так мучительно любил. Ну разве прощают такую любовь?

Я же сразу примерил суждение Макиавелли к нам, к России. Правда, в его высказывании есть одно слово, которое не подходит к нашему случаю — «иноземцами». Зато все остальное…

Веками русское общество вполне покорно несло иго тирании и порабощения. От удельных князей и царей до генеральных и обкомовских секретарей. Разве можно оспорить тот факт, что покорность, лицемерие и холуйство были и остаются основными чертами этого общества (не об отдельных и чаще всего плохо кончивших безумцах речь)? Сомневающихся адресую к путевым очеркам барона де Кюстина, написанным в 30-х годах прошлого века. Да что там де Кюстин! Разве Лесков, Лермонтов, Достоевский, Салтыков, Чехов не свидетельствуют о том же самом? Что же касается нашей совсем недавней истории, когда общество дружно клеймило то «врагов народа», то самых лучших своих писателей и художников, ничего по сути дела не зная о первых и не читав и не смотрев вторых, то нужно ли искать более разительное выражение и покорности, и лицемерия, и холуйства? И вот это общество обрело свободу. И что же?

Повальное воровство, всеобщая коррумпированность, «чемоданы компромата», вываливаемые друг на друга принародно, но при этом мало кого по-настоящему возмущающие. Да, конечно, коммунисты и иже с ними громко осуждают сие, но сами не прочь положить в карман все, что могут схватить (лицемерие). Реформаторы (господи, прости) с серьезными минами утверждают, что таков неизбежный путь формирования рынка (холуйство). А народ… народ покорен.