Долгое время я неверно трактовал причины постоянно всплывающих | Обратная сторона морали
Долгое время я неверно трактовал причины постоянно всплывающих в западной пропаганде обвинений в наш адрес по поводу изнасилований. Казалось, что это просто очень удобный повод, удобный своей недоказуемостью, подлостью, способ сместить акценты, перевернуть всё с ног на голову, эта особенная несоразмерность, несправедливость претензий — всё это гарантированно вызывает ответную реакцию, возмущение, злость. И это, безусловно, критически важные составляющие и удобный готовый ответ, поэтому проблема считалась закрытой и детально не разбиралась.
Но на самом деле всегда было что-то ещё, интуитивно, просто потому что ничего из вышеперечисленного не объясняло особенной фиксации, заставляющей их повторяться, повторяться, повторяться — часто слово в слово — поднимать своих карманных копирайтеров строчить всё те же рекомбинированные статейки, книжки, вворачивать к месту и не к месту — и всё это годами, десятилетиями, настырно, фанатично.
Ответ пришел совершенно неожиданным образом, через Теренса Пратчетта, которым я себя иногда зачитываю, чтобы уснуть. Привожу сценку полностью — всё-таки удивительно перекликается с настоящими событиями:
"— А ты почему не в форме, молодой человек?
Шнобби оглянулся. К нему обращалась пожилая госпожа, чертами лица похожая на индейку, а голосом — на судью, выносящего смертный приговор.
— Я? Как это не в форме? — Шнобби указал на свой видавший виды шлем.
— Я говорю о ДОЛЖНОЙ форме, — поджала губы дама, протягивая ему белое перо. — Чем ты будешь заниматься, когда клатчцы станут насиловать нас в наших постелях?
Бросив на остальных испепеляющий взгляд, она величественно прошагала дальше. Ангва заметила в толпе нескольких таких женщин. То там, то сям мелькали белые перья.
— Лично я буду думать: "Ну и смелые ребята, эти клатчцы", — пожал плечами Моркоу. — Похоже, Шнобби, цель белого пера — устыдить тебя и заставить записаться в солдаты."
Щёлк! И всё сразу встало на свои места. Сразу нашлись в памяти десятки схожих сюжетов в произведениях других авторов — от Гюго до Манна, вспомнилась Великая французская революция, Гражданская война в США. Да любой серьезный труд западного историка посвященный любой войне. Трагедией это может быть в частностях, в личном, но в исторической перспективе насилие на войне — это данность, неизбежность и, что убедительно демонстрирует Пратчетт, — куда скорее повод для шутки, чем для морализаторства на протяжении семидесяти лет.
Отсюда клубок распутывается сам.
Западная цивилизация действительно была шокирована, когда Красный Каток прошелся через всю Европу, остановившись только у Рейхстага. Но шокирована не жестокостью, а фактически полным ее отсутствием. По всем понятиям европейской морали, после всего, что просвещенная германская нация творила на нашей земле, по любому счету, с любыми судьями — прав у этого народа на что-либо уже не оставалось, ни на государственность, ни на землю, ни на собственность. И уж конечно, в их глазах, не оставалось никаких препятствий для реализации такого "естественного и понятного" права победителей, права, которыми те же немцы пользовались во Франции, Чехословакии, Польше — везде. В их, но не в наших, не в глазах наших предков.
Именно моральное превосходство, дисциплина, гуманизм, нет, человеколюбие — явленные на самом острие Истории, не в книжках, не на бумажках французских манифестов, а в самой оголенной из реальностей, в раскаленной добела ярости — ярости праведной и великой, чистой и божественной — именно там было явлено это милосердие. И это стоит всех побед. Пока японские номерные отряды занимались преступными мерзостями в Китае, пока работали лагеря смерти, пока французы брили головы своим женщинам (изнасилованным, кстати), пока американцы мстили детям Хиросимы, а британцы стирали с лица земли Дрезден — русские, до этого взрастившие в себе величайшие в истории Мощь и Ярость, раздавившие объединенную армию Европы, сумели найти в себе Милосердие.
Этого, конечно, они не смогли ни простить, ни забыть. Удивительно, что мы иногда забываем.
