2022-04-13 12:06:17
А у моей девочки любовь
Когда Милли исполнилось пятнадцать, Мадина сделала ей подарок. Ближе к вечеру ушла на пару часов, а Милли, закончив занятия в лаборатории, уселась в саду с книжкой. За домом начиналось небольшое поле, поросшее уже выгоревшей до золота травой — кукушкины слёзки, дикая гвоздика, и львиный зев росли только здесь, в горах, внизу им было слишком жарко. Милли то и дело поглядывала туда, откуда должна вернуться Мадина, и наконец увидела её тонкий силуэт на дальнем конце поля. Та тоже её заметила и помахала, и Милли неожиданно даже для самой себя решила пробежаться навстречу. В коротком платье, из которого порядком выросла, голоногая и быстрая она неслась к ней, легко перескакивая кротовые ямы и колючие кустики татарника, а в груди просыпалась забытая радость жизни. И тут возле Мадины возник высокий мужчина, но она только улыбнулась ему, и Милли поняла, что это свой. Она бежала к Мадине, но так получилось, что и к нему тоже, и когда приблизилась, они оба обняли её и рассмеялись.
— С днём рождения, змеёныш! У нас сегодня гость, устроим маленький праздник, не возражаешь?
— Нет, — Милли отстранилась, не переставая улыбаться, и перевела взгляд на мужчину.
Сирилл. В последующие годы Милли вот так же, снизу, заглядывала во множество глаз, но только эти запомнила навсегда — светло-серые, почти белёсые, с тёмным ободком вокруг радужки. На фоне смуглого местного населения блондины вообще выделялись, но этот производил магическое впечатление. День, а за ним и сама жизнь разделились на две части: в одной Милли видела, например, кухню, стол с глиняными чашками и тарелками, белое густое молоко в кувшине и прозрачный золотой мёд, жёлтое масло и тёмный ноздреватый хлеб; видела цветы в саду, луговые травы и ястреба, падающего с небес на перепуганную мышку. В другой же остался только Сирилл, даже если она не смотрела на него, то ощущала как сияющее пятно на границе зрения. Засыпая, чувствовала его присутствие где-то в доме и этого было достаточно для спокойной ночи без кошмаров. Остальное же рядом с ним стёрлось, отошло на второй размытый план. В лаборатории удавалось до некоторой степени сфокусироваться, но прежней концентрации не получалось, она беспокоилась, что если по-настоящему отвлечётся, то потом, когда опомнится, узнает, что он уехал. А так она будто цеплялась за него мыслями, как тонкими побелевшими пальцами, удерживала и не отпускала.
Милли не назвала бы это влюблённостью, о любви она читала, но в её чувствах не было ни сладости, ни романтики, ни страсти, одна животная или даже растительная нужда в его сиянии. Ей и говорить с ним не требовалось, и внимания она хотела не больше, чем подсолнух, следящий за солнцем. Да если бы оно действительно повернулось и посмотрело, цветок бы сгорел в беспощадных лучах — ну и зачем это?
Но он всё-таки посмотрел. Через сколько-то тех странных, выбеленных его сиянием дней, Сирилл окликнул её вечером, когда она уже собиралась спать.
— Милли, — он оказался рядом, приподнял её подбородок и снова посмотрел своим невыносимым взглядом. И больше ничего не сказал, отпустил. Милли не помнила, как вернулась к себе, лицо и глаза её были обожжены и сердце тоже, а чуть позже, когда в темноте скрипнула дверь и кто-то большой опустился рядом с ней на кровать, были обожжены и губы, и тело, и вся она изнутри и снаружи.
В последующие дни и недели казалось, что она превратилась в саламандру, которая всегда в огне, только в нём и жива. Он бывал ровным и горячим, бывал тихим и уютным, иногда вспыхивал до небес, поглощая всё вокруг — но горел всегда. Сирилл научил её тело наслаждаться всей кожей, ощущать самые лёгкие прикосновения — что для неё было касание кончиками пальцев, если она чувствовала даже взгляд. Он не отпускал её ни ночью, ни днём, она привыкла спать в его объятиях, из его рук брать еду и горьковатый травяной чай, вместе смывать любовный пот под струями прохладной воды.
Они, наверное, разговаривали, но память Милли не сохранила ничего, кроме одной фразы: «я всегда буду помнить, как ты бежала ко мне через поле».
2.2K viewsedited 09:06
К
