Рубрика «„Гзом“ отвечает»: почему применительно к опасным прес | Гзом
Рубрика «„Гзом“ отвечает»: почему применительно к опасным преступникам вместо «убить» в официальных источниках обычно пишут «ликвидировать»?
В связи с произошедшей 20 сентября ужасной трагедией в Перми читатель «Гзома» Марат задал небезынтересный и, по-моему, глубокий вопрос: отчего, когда таких «стрелков» убивают при попытке задержания, не только пресс-служба МВД, но и массмедиа имеют обыкновение говорить об их ликвидации? Не стал бы писать такой пост сегодня, если бы не был убеждён, что в ответе на него (хотя мой не претендует на то, чтобы быть истиной в последней инстанции) кроются пресуппозиции, которые определяют нашу сегодняшнюю жизнь и то, как мы готовы и умеем говорить о ней публично.
От себя добавлю, что кроме «ликвидировать» в зависимости от контекста возможны и другие формулировки — их масса. Террористов «устраняют», ещё их «нейтрализуют». Задействуются и описательные конструкции: открывшие стрельбу бандиты могут быть «сметены ответным огнём».
В случае с выбором в пользу «ликвидировать», кореферентного лексически базовому «убивать», имеет место распространённое явление, а именно эвфемизация, точнее, непосредственно здесь — в терминах Гасана Гусейнова, эсхрофемизация, которая представляет собой квазисинонимическую замену некоего слова в силу того, что носители языка вчитывают в него негативные, коммуникативно опасные или потенциально оскорбительные смыслы вразрез с его словарным значением и практикой употребления. Классический пример эсхрофемизма — использование прилагательного «крайний» вместо «последний» во фразах вида: «Кто последний в очереди?»
Во-первых, замену убивать → ликвидировать люди могут осуществлять потому, что считают глаголы с общей семантикой типа «убить» чересчур сильными и эмоционально заряженными: здесь происходит своего рода лексико-стилистическая гиперкоррекция из соображений определённым образом, гиперчувствительно трактуемой нравственности — в порядке цензуры или самоцензуры.
Во-вторых, в русской языковой картине мира существует презумпция убийства как акта аксиологически, ценностно неприемлемого, как минимум нарушающего нормальный порядок вещей, и, как следствие, тот, кто совершил убийство, волей-неволей представляется находящимся в морально слабой позиции, даже если убийство было вынужденным, печально необходимым. (В последние несколько десятилетий эта картина претерпевала сильные изменения, но её исходные установки складывались веками и крайне устойчивы.)
В-третьих, перед нами выражение не человеческого, индивидуального, а институционального отношения к событию: фигура убийцы словно бы интерпретируется объектно и объективированно — как явление природы, негативное влияние которого надлежит устранить (подразумевается, что «убивать» — это как раз то, что делает преступник, а государство обладает прерогативой на восстановление порядка через своих полномочных представителей, т. е. на ликвидацию чего-либо или кого-либо нежелательного). Если присовокупить сюда «во-вторых», становится видно, что, как бы твёрдо мы ни были убеждены в оправданности действий правоохранителей, фраза вида «В ходе короткой перестрелки сотрудники полиции убили террориста» функционирует своеобразно: возможно, вы на ней не споткнулись, а возможно, соотнесение действий, весьма вероятно, доблестного полицейского с концепцией «убийства» вас слегка покоробило («Да как так! Он же не убийца, он избавил мир от этого…»).
В конечном счёте словно бы синонимичные, но находящиеся в оппозиции друг к другу глаголы «убить» и «ликвидировать» — это так называемые оценочные конверсивы: они обозначают одно и то же или почти одно и то же (сравним с парой «шпион — разведчик»), однако им присуща совершенно разная прагматико-оценочная наполненность и оттенки смысла.
