Сижу в задрипанном баре в подворотнях Цветного. Сижу себе и ст | КРИНЖОВЫЕ ИНФОПОВОДЫ, О КОТОРЫХ Я ПИШУ НА РАБОТЕ
Сижу в задрипанном баре в подворотнях Цветного. Сижу себе и старательно напиваюсь, чтобы стало полегче. На стене висит плакат «ROUGE RAISED HERE», а сбоку крайне любительски, с нарушением всех основ анатомии нарисован ирландец — самая понятная отсылка к бухлу. В посткарантинных барах людей почти нет, и скользить взглядом по пустым стульям неприятно. Неестественное зрелище, делающее это место и его немногочисленных посетителей еще более тупыми и сальными.
Наверное, я просто нагнетаю, чтобы дать лишний повод себя пожалеть. Ну и похуй — объективность мне не свойственна, к тому же я нетрезвая и сегодня хуёвая погода, моросит дождь, в Москве серо и скучно — пустые посткарантинные бары, и мне больше некуда идти. Ёбаный ноябрь, распутица, момент, когда мертвая земля ещё не успела спрятаться под соплями столичного снега.
Я переехала в Москву, когда мне было 17. Какой я была тогда? Просится слово — неопрятной. Носила убитое советское пальто, из-за чего производила впечатление маленького плохо ухоженного пролетария и уничтожала волосы дешевой иссиня-чёрной краской. Трудиться ненавидела, — жрала шаурму в Царицино, там же напивалась до беспамятства, искала приключений на зассанных проспектах, из ценного имела только оригинальные Casio и крепкую нервную систему. Проходя мимо богатых ресторанов, вздрагивала от вашего утробного хохота и морщила нос. Приятно же тогда было жить! Не спеша, с бутылочкой и без конкретных планов на будущее. «Европейский» мерцал, как Бродвей, клубы ещё не провоняли мефедроном, и на мой новый мир я смотрела с восторгом. Впрочем, прошлая жизнь уже не ебёт меня, я её так прочно стараюсь забыть, что, думаю, в конце концов забуду. Так надо, иначе всегда будешь ущербным.
Что я не ожидала от Москвы, так это того, что меня (меня!) как и других, она грубо пережует и выплюнет. Русская девчонка, воспитанная хоть и в ебенях, но в богемной среде. «Литература — это высшее, чем можно заниматься на Земле. Писатель, поэт — самая значительная личность в этом мире». Эти истины внушались мне с детства. И вот я, пронеся эти идеалы сквозь года, прямо до этого уёбищного бара, была самой незначительной личностью. Крепко же жизнь дала мне по морде… Я плохо знала мир, в который поехала. Меня ограбили, выебали и убили еще тогда, в 17, когда я любовалась огоньками «Европейского», ожидая тачку до клуба. И я всё еще не знаю, как отомстить. В том, что я буду мстить, я не сомневаюсь. Я не хочу быть справедливой и спокойной. Справедливость, ёб вашу мать — это я оставлю для вас, для меня — несправедливость… Ладно, меня понесло в какое-то джокерство.
Таков уж мир — человек покладистый, конвейерно производящий заурядное говно, имеющий постоянное дело, получает признание общества, да ещё какое, а человек, пишущий от сердца, обойдя земной шар кругом, так ничего и не получает, ничего не находит. Мало того! У него отнимают последнее, на чём он держится — душу.
Пацаны сидят и спорят, кто качественнее разъёбывает — боксер или борец. Потом спорят о Хасбике и Абдурозике, сокрушаются, что спорт превратили в нелепость. Они рассказывают мне про бой Емельяненко и Кокляева, про то, что удар Фрэнсиса Нганну — 1,3 тонны.
Все эти лунатические встречи в мареве выпитого алкоголя, какие-то невразумительные вечеринки, женщины-аналитики и мужчины-криптоинвесторы маячили, крутили лицами, что-то рассказывали об NFT, о дорогих кофемашинках, о платьях Mugler, отступали, исчезали, и, наконец, сливались с фоном, из которого на миг выступали и, попипликав своими карточками, снова уходили глубоко в хаос. Я почти всегда бывала пьяна, откровенно враждебно к ним настроена, но непременно кокетлива, чтобы не казаться унылой.
