Наконец нашел время, чтобы написать про очень важный и нужный | Аркадий Малер

Наконец нашел время, чтобы написать про очень важный и нужный фильм Егора Холмогорова об Иосифе Бродском «Поэт Империи».

Для меня в свое время вопрос подлинного отношения Бродского к России был очень тяжелым и, можно даже сказать, больным. Я был абсолютно, безнадежно, магически поглощен его стихами с 15 лет, с весны 1994 года (о чем уже часто писал и не хочу повторяться), но это было за два года до моего крещения и за три года до осознания себя русским империалистом, так что по началу никаких особых идеологических проблем с его поэзией для меня не было. Правда, иногда подрасстраивали нередко встречающиеся у Бродского жаргонизмы, которые я списывал на антисоветский постмодернизм, и совершенно невнятная мировоззренческая установка – то он вдруг взывает к каким-то предельным смыслам, к библейским глубинам и философским высотам, то вдруг проповедует обессмысливающий всё и вся релятивизм, который меня больше всего оттолкнул в либеральной идеологии. Но этот пустотный релятивизм, приукрашенный античными реминисценциями, я списывал на ощущение абсолютного экзистенциального отчаяния у человека с судьбой Оси-Иосифа-Джозефа. И еще больше ему сочувствовал, и еще больше искал в его поэзии какие-то третьи и четвертые планы.

Однако мой приход к идеям православного, византийско-московского великодержавия, естественно, вынудил несколько сбавить пафос в отношении И.Б., и я на полном серьезе начал выискивать у него какие-то правые нотки и мотивы, позволяющие оправдать его поэзию в этой перспективе хотя бы для себя самого. Когда о моих потугах узнавали многие знакомые, то очень часто говорили, что на самом деле нет никаких проблем, ведь Бродский откровенно воспевает имперское римское наследие, восхищается самим мифом Империи, что это слишком очевидно чуть не во всех его стихах. Мне эта имперскость Бродского также была очевидна, но одно дело – завораживаться грандиозностью и древностью римских развалин, другое дело – отстаивать имперскую политику здесь и сейчас. Не говоря у же о том, что если человек выступает за планетарную экспансию Первого Рима, то из этого еще совсем не следует, что он вообще признает хотя бы право на существование Рима Второго и тем более Третьего. Все мои попытки подсветить Бродского как “византиста” изначально блокировались о его невразумительное «Путешествие в Стамбул» – ярчайший образец типичного потока сознания от либерального русского интеллигента, лишенного фундаментального, систематического гуманитарного образования и наследующего все возможные штампы поверхностного советского гуманизма. Мне очень неприятно не то, что писать, а даже думать об этом, но это факт – Бродский Византию не знал, не понимал и не хотел понимать, как он не хотел понимать православное христианство, оставаясь жертвой просвещенческой мифологии, подобно большинству нашей “прогрессивной” интеллигенции.

Но вместе с этим я понял, что поэзия и проза самого Бродского меня как раз очень сильно завораживала – и завораживает до сих пор – среди прочих факторов, своей греко-римской имперской составляющей, без которой она была бы просто невозможна. Конечно, можно прочесть и «Римские элегии», и «Письма римскому другу», и все другие его стихи, как гимн “маленькому человеку”, упивающимся своим частным существованием, но только при одном условии – это маленький человек в великой Империи. Не просто в очень большом хаотичном государстве, напоминающим скорее образ Вавилона, а в Империи как стройной, строгой, цельной структуре лучшей из всех возможных цивилизаций. И в этом заключается секрет имперских симпатий Бродского, которые, вполне возможно, он сам не до конца осознавал: идея Империи – это идея окультуривания мира, это идея культуры как таковой, а именно, традиционной европейской христианской культуры, антитезой которой может быть только варварство.