В процессе подготовки к Новгородской лекции, а также дабы не т | САМОВЕРСИТЕТ
В процессе подготовки к Новгородской лекции, а также дабы не терять время в бесконечных переездах по маршруту Москва-Питер-Новгород, прослушал несколько аудиолекций Дугина из его курса «Доксы и парадоксы времени». Вот как раз представился удобный случай зафиксировать, чем то, как устроен он, отличается от того, как устроен я.
Дугин сделал объёмный курс о философии времени на пару десятков лекций. Но сразу же после введения он начинает с Платона и его модели темпоральности — объясняя попутно, что это основа основ и точка отсчёта европейской (а, значит, и нашей) мысли как таковой. И дальше через Аристотеля к неоплатоникам и тд по всем остановкам.
Я в канале писал о том, что он философ настоящий, а я нет. Вот эта последовательность — очередной признак, иллюстрирующий это отличие. Потому что я, когда готовил Севастопольскую лекцию, начал танцевать вообще от другой печки — не от того, как люди учились осмыслять время, а от того, как они его вообще придумывали и использовали. Собственно, именно поэтому я по-простому взял и начал с циферблата наших часов и структуры нашего календаря, и задался вопросом — а как и почему они получились именно такими? И поэтому мне пришлось начинать не с Платона, а с вавилонян, с их привычки делить круг на четверти. Благодаря которой мы и живём по сей день в мире, в котором четыре времени года, в сутках есть утро, день, вечер и ночь, и даже в месяце, плюс-минус километр, четыре недели.
То есть я начал не с истории идей, а с описания и разметки самой предметной сферы, на уровне ключевых инструментов, которыми мы пользуемся в повседневности. Переслегин правильно указывает, что анализ любой концепции будет намного точнее, если с самого начала уяснить себе метод или подход, ключевой инструментарий мышления, который использовал автор. Мой подход, видимо, диктуется базовой специализацией — «теория и история культуры»: то есть взять артефакты, чем «предметнее», тем лучше, проследить их генезис, попытаться реконструировать то, как и чем руководствовались их давно мёртвые творцы, и построить на этом какой-то набор выводов. Подход Дугина — идти от текстов, то есть зафиксированных чистых идей, и дальше строить вокруг них здание философской критики.
Но попутно я понял про него ещё одну вещь. Даже в лекции про Платона — я уж молчу про дальнейшие — он вставил несколько пламенных спичей про то, как проклятый Модерн исказил, извратил и опошлил изначально прекрасную онтологию, которую бережно сохраняла Традиция. Это вообще для него достаточно типовой ход, повторяющийся из темы в тему. Меня же эти флешбеки не трогают примерно совсем: в рамках той историософской механики, которой пользуюсь я, Модерн в том своём разрушительном порыве не особо-то субъектен. Тут скорее была отработка «социального заказа»: мегаинститут «государство» должен был сломать и подчинить мегаинститут «церковь», условные «воины» — избавиться от тирании «жрецов». Тут-то и пригодились маргинальные прежде жрецы Разума, чтобы стравить их со жрецами Веры, дабы те и те мочили друг друга, и, встав над схваткой в роли третейского судьи, оказаться в верхней позиции. Кстати, как только первые вторых почти забодали, «воины» ничтоже сумняшеся развернулись на 180 и пошли опять к недобитым попам, и веселуха началась по-новой. Такая оптика, кстати, даёт новый взгляд на то, зачем древним империям нужно было многобожие, и почему у несокрушимого и всепобеждающего прежде Рима начались такие проблемы с государственностью именно после того, как попы договорились, что бог теперь будет один.
Но это всё так, на полях.
