Моноклер

2022-03-17 18:05:33 «Для экзистенциалиста человек потому не поддаётся определению, что первоначально ничего собой не представляет. Человеком он становится лишь впоследствии, причём таким человеком, каким он сделает себя сам <…>. Но что мы хотим этим сказать, кроме того, что у человека достоинства больше, нежели у камня или стола? Ибо мы хотим сказать, что человек прежде всего существует, что человек — существо, которое устремлено к будущему и сознает, что оно проецирует себя в будущее. Человек — это прежде всего проект, который переживается субъективно, а не мох, не плесень и не цветная капуста. Ничто не существует до этого проекта, нет ничего на умопостигаемом небе, и человек станет таким, каков его проект бытия. Не таким, каким он пожелает. Под желанием мы обычно понимаем сознательное решение, которое у большинства людей появляется уже после того, как они из себя что-то сделали. Я могу иметь желание вступить в партию, написать книгу, жениться, однако все это лишь проявление более первоначального, более спонтанного выбора, чем тот, который обычно называют волей. Но если существование действительно предшествует сущности, то человек ответственен за то, что он есть. Таким образом, первым делом экзистенциализм отдаёт каждому человеку во владение его бытие и возлагает на него полную ответственность за существование.

Но когда мы говорим, что человек ответствен, то это не означает, что он ответствен только за свою индивидуальность. Он отвечает за всех людей. Слово «субъективизм» имеет два смысла, и наши оппоненты пользуются этой двусмысленностью. Субъективизм означает, с одной стороны, что индивидуальный субъект сам себя выбирает, а с другой стороны — что человек не может выйти за пределы человеческой субъективности. Именно второй смысл и есть глубокий смысл экзистенциализма. Когда мы говорим, что человек сам себя выбирает, мы имеем в виду, что каждый из нас выбирает себя, но тем самым мы также хотим сказать, что, выбирая себя, мы выбираем всех людей. Действительно, нет ни одного нашего действия, которое, создавая из нас человека, каким мы хотели бы быть, не создавало бы в то же время образ человека, каким он, по нашим представлениям, должен быть. Выбрать себя так или иначе означает одновременно утверждать ценность того, что мы выбираем, так как мы ни в коем случае не можем выбирать зло. То, что мы выбираем, — всегда благо. Но ничто не может быть благом для нас, не являясь благом для всех. Если, с другой стороны, существование предшествует сущности и если мы хотим существовать, творя одновременно наш образ, то этот образ значим для всей нашей эпохи в целом. Таким образом, наша ответственность гораздо больше, чем мы могли бы предполагать, так как распространяется на все человечество <...>. Я ответствен, таким образом, за себя самого и за всех и создаю определённый образ человека, который выбираю; выбирая себя, я выбираю человека вообще».

P.S. Эта давняя статья Сартра была одной из первых крупных, опубликованных на «Моноклере» в далеком 2015. Возможно, если бы больше людей принимало простые истины, изложенные французским философом больше полувека назад, – о том, что мы сами себя создаем, когда делаем свой выбор, о нашей персональной ответственности не только за себя, но и за тот желаемый образ человечества, который мы воплощаем в собственном миропроекте, – мир был бы немного другим и, возможно, чуточку лучше. В общем, перечитываем.

https://monocler.ru/ekzistentsializm-eto-gumanizm Открыть/Комментировать

2022-03-14 16:18:15 В «Истории одного города» М. Е. Салтыкова-Щедрина – пожалуй, лучшей сатире на развитие нашей прекрасной государственности – в финальной главе есть знаменательный эпизод, который не выходит у меня из головы последние пару недель. После описания правления ряда градоначальников, среди которых Прыщ с фаршированной головой, Фердыщенко, который «был косноязычен…, любил есть буженину и гуся с капустой», Органчик с заведенной фразой «Не потерплю!», Бородавкин с его «Уставом о непреклонном сечении» и др. (в каждом можно узнать ту или иную историческую фигуру), есть последний - Угрюм-Бурчеев. Автор описывает его в таких красках:

«Он был ужасен. Но он сознавал это лишь в слабой степени и с какою-то суровою скромностью оговаривался. «Идет некто за мной, — говорил он, — который будет еще ужаснее меня».

«…. Страстность была вычеркнута из числа элементов, составлявших его природу, и заменена непреклонностью, действовавшею с регулярностью самого отчетливого механизма».

«… чистейший тип идиота, принявшего какое-то мрачное решение и давшего себе клятву привести его в исполнение».

«Ему нет дела ни до каких результатов, потому что результаты эти выясняются не на нем (он слишком окаменел, чтобы на нем могло что-нибудь отражаться), а на чем-то ином, с чем у него не существует никакой органической связи».

«Если бы, вследствие усиленной идиотской деятельности, даже весь мир обратился в пустыню, то и этот результат не устрашил бы идиота. Кто знает, быть может, пустыня и представляет в его глазах именно ту обстановку, которая изображает собой идеал человеческого общежития?»

И т.д. Это, конечно, только выдержки. Сам портрет - более объемный и вбирающий в себя черты разных персонажей. Но важно не это. В какой-то момент мания Угрюм-Бурчеева создавать везде свой, муштровой, казарменный и только ему понятный порядок доходит до того, что он решает обуздать саму природу: как-то в поле его зрения попадает река, свободное течение которой сначала вызывает в нем ужас, потом только один вопрос «Зачем?» и, наконец, резолюцию «Я ее уйму! Уйму!»:

«Дома он через минуту уж решил дело по существу. Два одинаково великих подвига предстояли ему: разрушить город и устранить реку».

Угрюм-Бурчееву, безусловно, удается разрушить город (свой), реку он, конечно, не смог одолеть. И это было моментом его опустошения, пиком безумия и началом самосознания жителей вымышленного Глупова. Однако Салтыков-Щедрин заканчивает историю не традиционным для глуповцев бунтом (как водится, «бессмысленным и беспощадным»), а самым неожиданным образом: приходит некое «Оно» и аннигилирует ужасного градоначальника:

«Через неделю (после чего?), — пишет летописец, — глуповцев поразило неслыханное зрелище. Север потемнел и покрылся тучами; из этих туч нечто неслось на город: не то ливень, не то смерч. Полное гнева, оно неслось, буровя землю, грохоча, гудя и стеня и по временам изрыгая из себя какие-то глухие, каркающие звуки. Хотя оно было еще не близко, но воздух в городе заколебался, колокола сами собой загудели, деревья взъерошились, животные обезумели и метались по полю, не находя дороги в город. Оно близилось, и по мере того как близилось, время останавливало бег свой. Наконец земля затряслась, солнце померкло... глуповцы пали ниц. Неисповедимый ужас выступил на всех лицах, охватил все сердца.

Оно пришло...

В эту торжественную минуту Угрюм-Бурчеев вдруг обернулся всем корпусом к оцепенелой толпе и ясным голосом произнес:

— Придет...

Но не успел он договорить, как раздался треск, и бывый прохвост моментально исчез, словно растаял в воздухе».

Что имел в виду Салтыков-Щедрин под «Оно», так и остается тайной даже для филологов. Пространство интерпретаций открыто) Но что безумие, льющееся через край, обязательно рано или поздно столкнется с тем, с чем оно не сможет совладать, и это погубит его носителя, для писателя было очевидно. Увидим и мы.

По ссылке глава, выше вся книга (Несомненный шедевр. Сатира уровня Гоголя, Булгакова и Зощенко. Заставляет смеяться в голос. Сквозь слезы, конечно.): https://ilibrary.ru/text/1248/p.14/index.htm Открыть/Комментировать

2022-03-11 20:14:04 Письмо человеку, который утратил веру в человечество

Уважаемый господин Надо,

до тех пор, пока на земле жив хотя бы один честный мужчина, до тех пор, пока на земле существует хотя бы одна женщина, способная сострадать, зло может распространяться, как инфекция, но сцена мира никогда не опустеет. Надежда — вот что остаётся нам в эти тёмные времена. Я проснусь воскресным утром и, как обычно, заведу часы, – это мой вклад в порядок и устойчивость Вселенной.

У моряков есть одно выражение насчет ненастья: они говорят, что погода блефует. Я полагаю, то же самое можно сказать и о человеческом обществе – дела могут представать в мрачном свете, но неожиданно в облаках показывается просвет, и всё сразу меняется (иногда довольно неожиданно). Совершенно очевидно, что людской род привнёс немало хаоса в жизнь на этой планете. Но, вероятно, мы несём в себе и семена добра, которые  уже давно лежат на глубине и только ждут подходящих условий, чтобы дать ростки. Любопытство человека, его непримиримость, изобретательность, нежелание сдаваться и уступать уже стоили ему немалых потерь. Остается только надеяться, что эти же самые черты помогут ему выкарабкаться.
Доверьтесь себе. Доверьтесь надежде. И заводите часы, потому что завтра наступит новый день.

Искренне ваш,
Элвин Уайт

https://monocler.ru/e-b-uayt-pismo-cheloveku-kotoryiy-utratil-veru-v-chelovechestvo/

P.S. Сегодня в сети преобладают заупокойные мотивы - из-за блокировок, страха перед будущим, непонимания, как жить дальше, в обычной реальности, от которой мы, кажется, отвыкли. Это ли не вызов? Погода блефует, друзья, но мы справимся. Искренне ваша, Е. Т. Открыть/Комментировать

2022-03-09 18:59:23 «…В этом глубоко личном эссе я делаю наглое заявление, противоречащее многим нашим мыслительным привычкам. Оно заключается в том, что миром движет аномальное, неизвестное и маловероятное (маловероятное с нашей нынешней, непросвещенной точки зрения); а мы при этом проводим время в пустых светских беседах, сосредоточившись на известном и повторяющемся <…>. Я иду ещё дальше и (как это ни прискорбно) утверждаю, что, несмотря на прогресс и прирост информации — или, возможно, из-за прогресса и прироста информации, — будущие события всё менее предсказуемы, а человеческая природа и обществоведческие «науки», судя по всему, стараются скрыть от нас этот факт».

Делала ревизию статей на сайте и наткнулась на давний материал - про «Черного лебедя» Нассима Николаса Талеба и антибиблиотеку Умберто Эко. Талеб уверен, что историей управляют непредсказуемые события («черные лебеди»), а мы слишком полагаемся на свои знания и недооцениваем то, чего не знаем (здесь возникает концепция антибиблиотеки Умберто Эко - чем больше книг ты прочел, тем очевиднее становится, сколько еще неизвестного). У Талеба и советы есть насчет того, как перестать быть игрушкой неизвестных сил. Не слишком утешает, но как минимум с «Черным лебедем» он не прогадал.

https://monocler.ru/antibiblioteka-umberto-eko-pochemu-neprochitannyie-knigi-vazhnee-prochitannyih/ Открыть/Комментировать

2022-03-07 16:36:32 Довольно радикальное, но, в общем-то, во многом справедливое замечание. Да, «Философские пароходы» уходили не с теми, кто первым побежал с тонущего корабля (извините за каламбур), а с теми, кто остался на нем и до конца был верен себе – поэтому и оказался в итоге выдворен («большевистский гуманизм»). Конечно, были те, кто принял это решение раньше и самостоятельно: Бунин, Цветаева, Рахманинов, Прокофьев, Мережковские и др. Кто-то спас себе этим жизнь, кто-то обрек себя на жалкое существование, кто-то продолжил заниматься творчеством и расцвел, кто-то всю жизнь тосковал по родине, кто-то вернулся. Но дело сейчас не в них, а скорее в нас и наших лихорадочных поисках аналогий. Осознанный выбор обычно делается без ссылок на примеры и авторитеты: он просто вызревает на базе накопленных ценностей. И он действительно сложный, а спектр мотивов, лежащих в его основе, сегодня может быть гораздо шире, чем в 1917-1922 гг. Однако разобраться с ними никому не помешает – во многом терапевтичный процесс, иногда доходящий до откровения.

Тем, кто все-таки остался, Анна Андреевна Ахматова передает привет из 1922 года:

Не с теми я, кто бросил землю
На растерзание врагам.
Их грубой лести я не внемлю,
Им песен я своих не дам.

Но вечно жалок мне изгнанник,
Как заключенный, как больной.
Темна твоя дорога, странник,
Полынью пахнет хлеб чужой.

А здесь, в глухом чаду пожара
Остаток юности губя,
Мы ни единого удара
Не отклонили от себя.

И знаем, что в оценке поздней
Оправдан будет каждый час…
Но в мире нет людей бесслезней,
Надменнее и проще нас.

Для нее это было только начало. Как и для всех нас, видимо. Зато через 40 лет, пережив все репрессии, в эпиграфе к «Реквиему» она с полным правом сможет написать:

Нет, и не под чуждым небосводом,
И не под защитой чуждых крыл, -
Я была тогда с моим народом,
Там, где мой народ, к несчастью, был.

Экзистенциальный выбор, он такой - лёгким не бывает. Впрочем, как и правильным/неправильным. У каждого свой. Открыть/Комментировать

2022-03-07 16:35:24 И сам хотел об этом написать, но Павел справился лучше и оперативней. Открыть/Комментировать

2022-03-01 17:24:04 У кого спросить вслед за Артуром Кестлером: «Почему, когда мы говорим правду, она неизменно звучит как ложь?.. Почему, провозглашая новую жизнь, мы усеиваем землю трупами? Почему разговоры о светлом будущем мы всегда перемежаем угрозами?»

Расстреливая притихшие кишлаки, бомбя дороги в горах, мы расстреливали и бомбили свои идеалы. Эту жестокую правду надо признать. Пережить. Даже наши дети научились играть в «духов» и в «ограниченный контингент». Теперь давайте все-таки наберёмся мужества узнать о себе правду. Невыносимо. Нестерпимо. Знаю. На себе проверила. До сих пор стоит в ушах крик двадцатилетнего мальчишки: «Не хочу слышать о политической ошибке! Не хочу!!! Если это ошибка, верните мне мои ноги… Две мои ноги…» Тот, что на соседней койке, говорил спокойно, тихо: «Назвали четыре имени… Четырех мёртвых… И больше нет виноватых… Нас будете судить!!! Да, убивали! Да, стрелял… Вы оружие нам вручили в „Зарницу“ играть с братьями по классу?.. Вы думали, ангелы возвратятся?!»

Два пути: познание истины или спасение от истины. Опять спрячемся?

У Ремарка в «Чёрном обелиске»: «Странная перемена, начавшаяся вскоре после перемирия, продолжается. Война, которую почти все солдаты в 1918 году ненавидели, для тех, кто благополучно уцелел, постепенно превратилась в величайшее событие их жизни. Они вернулись к повседневному существованию, которое казалось им, когда они ещё лежали в окопах и проклинали войну, каким-то раем. Теперь опять наступали будни с их заботами и неприятностями, а война вспоминается как что-то смутное, далёкое, отжитое, и поэтому, помимо их воли и почти без их участия, она выглядит совсем иначе, она подкрашена и подменена. Массовое убийство представало как приключение, из которого удалось выйти невредимым. Бедствия забыты, горе просветлело, и смерть, которая тебя пощадила, стала такой, какой она почти всегда бывает в жизни, – чем-то отвлечённым, уже нереальным. Она – реальность, только когда поражает кого-то рядом или тянется к нам самим. Союз ветеранов был в 1918 году пацифистским, сейчас у него уже резко выраженная националистическая окраска. Воспоминания о войне и чувство боевого товарищества, жившее почти в каждом из его членов, Волкенштейн ловко подменил гордостью за войну. Тот, кто лишён национального чувства, чернит память павших героев, этих бедных обманутых павших героев, которые охотно бы ещё пожили на свете».

Когда вижу, как надевают «афганскую» форму, прикалывают медаль «От благодарного афганского народа» и идут к ребятам в школу – не понимаю! Когда заставляют мать десять – двадцать раз рассказывать о погибшем сыне и она после всего еле добирается до дома – не понимаю.

У нас было много богов, одни теперь на свалке, другие – в музее. Сделаем же богом Истину. И будем отвечать перед ней каждый за своё, а не как нас учили – всем классом, всем курсом, всем коллективом… Всем народом… Будем милосердны к тем, кто заплатил за прозрение больше нас. Помните: «Я своего друга… Я свою правду в целлофановом мешке с боевых нёс… Отдельно голова… Отдельно руки, ноги… Сдёрнутая кожа…»

Лев Толстой окончил «Войну и мир» на границах Отечества. Русский солдат пошёл дальше, а великий писатель за ним не пошёл…

С. Алексиевич «Цинковые мальчики» Открыть/Комментировать

2022-03-01 17:22:57 «…Было бы слишком просто, если бы во всем были виновны только политики. Море крови позади, бессчётно перекопана земля для братских могил. А палачей нет. Никто не признает в себе палача. Все жертвы… Одни говорят, что любят Родину, все делали во имя Родины (пусть она и отвечает – не потому ли столько слов о любви к ней?). Другие говорят, что лили кровь во имя идеи. И не знаешь, чего здесь больше: страха перед покаянием или неспособности к свободе? Принадлежать, отдаться власти, государству, раствориться, исчезнуть в нем – форма существования религиозного и военного общества. Мы были и тем и другим (если под верой, под религией понимать марксизм, как светскую форму религии). А то, насколько мы – военные люди, насколько наши представления о жизни и смерти военные, и не догадываемся.

Когда-то я была убеждена, что в правде надо идти до конца. И когда мне надо было написать, как после взрыва итальянской мины, красивой, как игрушка, от человека остаётся полведра мяса, я колебалась – надо или не надо это писать? И все-таки решила: надо! Идти надо до конца. Потому что чем проще и обычнее убивали люди, тем значительнее человеческая жизнь должна быть в искусстве, – говорила я себе. Сегодня, сейчас, – я колеблюсь. Я не знаю… Я сомневаюсь… Не находимся ли мы у роковой черты? Дальше – саморазрушение.

Я снова возвращаюсь к суду над своей книгой, но только потому, что это был слепок с наших душ. Когда десятки людей на улице возле здания суда сталкивались в непримиримой словесной схватке, это тоже была война. И она идёт до сих пор. Нам не нужна свобода. Мы не знаем, что это такое. Что с ней делать? В нашей истории нет ни одного поколения без военного опыта, без опыта убийства, а с опытом просто жизни. Мы или воевали, или вспоминали о войне, или готовились к ней. Мы никогда не жили иначе. Ко всему ещё мы – артельные, соборные люди. Не умеем жить отдельно… И отвечать каждый за себя, за свои грехи. Никогда так не жили…

Так о каком покаянии и очищении мы можем говорить? Хором поют на праздниках или в военном строю. А каяться надо в одиночку…
<…>
Но под силу ли искусству весь ужас нашей жизни? Вслед за «афганским» с войны возвращается «чеченское» поколение. Человек с ружьём кажется вечным. Или наоборот: вечный человек с ружьём…

…Лежит на улице Грозного человек, убитый другим человеком. И в небо смотрит…

Мне говорят: «Поезжай и напиши об этом». А я не могу. Не могу уже видеть человека, превратившегося в нечеловека во имя каких-то государственно-племенных идей. Для меня нет идеи выше одной-единственной человеческой жизни. Мёртвый человек… Мёртвая птица… Мёртвый дом… Во имя? Помыть русские солдатские сапоги в индийских водах… Или качать чеченскую нефть… Не больны ли мы безумием? Разве нормальный, а не безумный человек может смотреть по телевизору и слушать каждый день по радио об убийстве: «За истёкшие сутки позиции федеральных войск обстреливались тридцать четыре раза, трое военнослужащих убиты, один ранен», «Противник на подступах к городу Гудермесу понёс крупные потери». Где-то в далёкой русской деревне ёкнуло материнское сердце… Крикнуло… Я была на одних таких похоронах… Хоронили молодого офицера, его привезли из Грозного. Плотное людское кольцо у свежевырытой могилы… Военный оркестр… Все молчали, даже женщины не плакали. Выступал генерал… Все те же слова, что и десять, и пятьдесят, и сто лет назад: о наших границах, о великой России, о мести, о ненависти, о долге. О долге убивать?! И только маленькая девочка беззащитно и наивно вглядывалась в красный гроб: «Папа! Папочка… Куда ты ушёл? Почему ты молчишь? Ты обещал вернуться… Я нарисовала тебе целый альбом… Папа, папочка, где ты?» Даже военный оркестр не мог заглушить её детского недоумения. И вот, как зверька, её отрывают от красного гроба и несут к машине: «Папа… Папочка… Па-а-а…»

Один нормальный человек был среди нас. Ребёнок.
А заговор взрослых продолжался. По древним ритуалам… Клятва. Салют.
Мы не воюем… А гробы в Россию уже идут из России…
А я пишу о войне…

С. Алексиевич «Цинковые мальчики» Открыть/Комментировать

2022-03-01 17:22:23 Ребят, пока в этой кошмарной ситуации не восстановится хоть какое-то равновесие, не вижу смысла публиковать исследования, отвлеченную аналитику и философские концепциии. Все слова кажутся лишними и неуместными. Но знаю одно – в темные времена нельзя забывать, что значит быть человеком. Помните, как у Оруэлла? "Если ты чувствуешь, что оставаться человеком стоит, ты все равно их победил". Поэтому изредка будут какие-то отрывки, фрагменты, напоминающие нам об этом. В конце концов, "Моноклер" создавался именно как медиа о человеке. Может быть, на этом закончится – как и наш старый мир, который летит в тар-тарары, не выдержав густую тьму безумия очередного поехавшего тирана.

Но только ли в нем дело? К моему ужасу, сегодня кажется как никогда актуальной книга Светланы Алексиевич «Цинковые мальчики» – один из самых жутких и пронзительных документов об афганской войне. Вот фрагменты из предисловия и послесловия к ней. Открыть/Комментировать