Кто последний, того и труп! Я тут вспомнила, что я вам, кол | ИГУМЕННЕКАЮСЬ
Кто последний, того и труп!
Я тут вспомнила, что я вам, коллеги, в незапамятные времена обещала рассказать, что же такого хорошего на конгрессе услышала. А вас тут как раз много собралось, вот и послушаете про то, как играть в горячую картошку трупом священника, а, главное, зачем.
Мой коллега Себастьян Доуз-Миллер докладал в этом году про старофранцузские фаблио, в которых священникам не слишком везет при жизни, но еще меньше везет после смерти (их много – навскидку, например, “Le Sacristain” и “Le prestre comporté”). Обычно завязка в них такая: какой-нибудь священник или монах делает что-нибудь, по сану не положенное (например, навещает соседскую жену не то чтобы для благочестивых бесед, или влезает в коммерческие авантюры, или еще что-нибудь), что, по известному принципу «Бог не Тимошка», приводит к безвременной кончине согрешившего клирика – либо товарищи по темным делишкам решают прибрать все добро к рукам, либо муж не вовремя приходит.
Но самое интересное начинается после смерти греховодника: поскольку иметь у себя во дворе труп монаха как-то не комильфо – все-таки представитель особой социальной группы, наделенный привилегиями, могут и по шапке дать за такой экспонат в сарае – оставшиеся в живых персонажи начинают от покойника по-всякому избавляться, подбрасывая его то соседям, то в какую-нибудь бочку с глаз долой. Разумеется, для вящего комического эффекта это простое по сути и жуткое в реальной жизни действие (вообще рассказы про перепрятывание трупов как-то навевают мысли о Следствие Вели…) превращается в череду комических неурядиц, где каждый новый несчастливый обладатель переходящего приза в панике ищет, кому бы его сбагрить. Не менее очевидно, что все это сопровождается дурацкими шуточками – например, два вора, желая под шумок найти в украденной из трактира бочке ветчину, открывают ее и видят труп монаха, после чего один говорит «не, мне столько сала дома не надо».
А теперь главный вопрос: зачем все это было? Почему нужно убивать именно священников? В докладе коллеги выдвигалась гипотеза – ВДОХНИТЕ ПОЛУЧШЕ, Я НЕ ЗНАЮ, ЧТО ЩАС С ВАМИ БУДЕТ – что это чтоб смешно было. Да-да, у нас в науке все просто, а вы чего ожидали, теории на две страницы?
Если рассуждать на тему, почему именно смешно, то средневековые монахи были людьми, наделенными особыми правами и достоинством, и поэтому такое крайнее низвержение после смерти добавляло веселья: как говорится, чем больше шкаф, тем громче падает. Ну а еще коллеге моему в этом видится сатирический компонент – дескать, вот вам дурной пример: человек высокого социального статуса согрешил и получил такое воздаяние, что не дай бог никому (вставьте тонкий намек на не всегда идеальное поведение клира). Но тут на кафедру взбегаю я и начинаю рассказывать, что сатира в средневековье – это не то же самое, что сатира после реформации и нового времени, и она никогда не бичевала систему, но исключительно частных лиц (нивсемонахи такие), да и вообще сатира и пародия в средние века а) не существовали как жанры (они назывались по-другому, ха-ха), б) имели другую смысловую направленность, нежели мы привыкли и в) имели иные цели. Но об этом я и так каждый раз соловьем заливаюсь, так что хватит с вас.
Aoi.
P.S. — да-да, это Томас Беккет на картиночке — ну а что, тоже вполне себе приносил всем вокруг неприятности что живым, что мертвым.
