Юрий Алексеевич. Сегодня это колледж, а тогда ПТУ. Почти по Пу | Ирзабеков Фазиль

Юрий Алексеевич. Сегодня это колледж, а тогда ПТУ. Почти по Пушкину – «чем непонятней, тем учёней». Помню, как в местном музее космонавтики показали очень дорогой для меня экспонат – ту самую парту, за которой сидел когда-то юноша Юра. На удивление, она оказалось точной копией той, за которой некогда учился я сам – массивное, но очень удобное сооружение, где скамья и стол одно целое. Мы ещё, помнится, устраивали бои, разгоняясь и сшибаясь этими партами как танками. И пусть для кого-то она была просто экспонатом, только не для меня. Помню, как удивил хозяев, робко попросив разрешения присесть за эту музейную парту, и когда разрешили – радости моей не было предела. Наверняка для кого-то смешная (а может, и нелепая) сцена – пятидесятисемилетний бородатый дяденька с обильной сединой, да ещё в подряснике, с нескрываемым восторгом пытается усесться за допотопную парту. Знали бы вы, как счастлив был я в эту минуту. И только одно обстоятельство не давало радости моей дорасти до тех небесных высот, где всего каких-то полвека назад Гагарин совершал свой подвиг – то, что не видела меня детвора из того, нашего давнего бакинского дворика.

…А потом была скорбь. И двор наш, ликующий в сказочно счастливом апреле 1961-го, рыдал теперь навзрыд, когда по телевизору транслировали траурную церемонию на Красной площади… Мой, ныне покойный, двоюродный дядя Алик, родившийся и выросший на старом Арбате и отсюда ушедший на фронт, захватил меня как-то летом с собой в Петушки – за пиломатериалами для строящейся дачи. И уже на обратном пути вдруг неожиданно предложил проехать (ничего, сделаем крюк, сказал он) к месту трагической гибели полковника Гагарина и полковника Серёгина. Помню, как стояли у памятника двум героям красивым жарким летом под синим-синим подмосковным небом и плакали. А потом молча курили всю обратную дорогу до Москвы. Словно возвращались с кладбища, навестив могилу очень близкого нам человека, возможно, родственника… и только позже, гораздо позже вдруг возникли на телевизионном экране эти неповторимые глаза, живые, но на ином, красивом девичьем лице – и сердце сожмётся от радостной догадки: его дочь! Правда, их у него две, но почти всегда счастливая обладательница «гагаринских» лучистых глаз одна, красивая статная хранительница кремлёвских музеев.

А тогда… тогда это было потрясением! Бабушка, что заменила мне мать, учительница начальных классов, отдавшая недавней страшной войне своего любимого первенца, вспоминала, что никогда не испытывала такой радости после Дня Победы. А тогда, в том мае, рассказывала она, откуда только взялись эти ликующие толпы празднично разодетых людей. И музыка, много музыки, все плакали и плясали, плясали и плакали…

Гагарин перевернул мою маленькую жизнь, я вдруг осознал, что никогда до этого не мечтал по-настоящему. Все эти наши мальчишеские споры до хрипоты, дотемна о том, кто же важнее – танкист или ракетчик – казались теперь нелепыми. Как это – кем быть? Космонавтом и только космонавтом! Только вначале нужно выучиться на лётчика. Потому как всякий раз, называя дорогое имя, добавляли: «лётчик-космонавт». И значит, вначале на лётчика.

Это потом случится с нами, со всей страной нашей такая беда, что юноши в сочинениях на тему: «Кем бы ты хотел стать» напишут, что барменом. А мы, признаться, и слова-то такого не знали. Честно. Помню, как резко отделили мы тогда от себя девочек. Эта мечта – не для них. Это – только для мужчин. Счастье, дозволение мечтать с нами заодно вернётся к ним позже, его им подарит Валентина Терешкова – и тоже первая, и тоже наша. Но это случится потом. А сейчас наши дворовой отряд подготовки в космонавты – это почти рыцарский орден. Господи, как же мы изнуряли себя! Неужели в Звёздном городке тренировки жёстче? Штанга, турник, козёл – всё это красовалось отныне на середине крошечного двора, за ними выстраивалась очередь. В ту пору стало очень модным быть сильным, здоровым, закалённым. Куришь? Извини, тебе не с нами. С такой дыхалкой не место в отряде космонавтов. И не ругаться, понятно? Космонавты не ругаются. Боже, какую же чистоту принёс нам, в наш тесный бакинский