В начале августа как-то особенно молчат перегретые поля. Присл | Exit Existence

В начале августа как-то особенно молчат перегретые поля. Прислушавшись, понимаешь, что они гудят и стонут — звоном и жужжанием насекомых, шелестом трав, скрытыми подземными токами. У меня в деревне говорили, что в эти дни Илья Пророк — громыхающий в небе огненный колесничий, христианская личина вепсского бога Юму — бросал в воду холодный камень. Отмечали последнее летнее купание и начинали сбор меда.

Как-то ребенком среди этого гудения земли я услышала отчетливый утробный стон боли. По дороге шла корова с переполненным выменем, которое уже пошло буграми и брызгало молоком: соседская родня, не выдержав давящих августовских токов земли, ушла в запой, оставив скотину недоенной. Это низкое болезненное мычание до сих пор слышится мне иногда в жужжании раскаленного луга. Как будто стонет земля, которую распирает изнутри.

Где-то здесь, в полуденном ужасе августа, продолжается образный ряд боли и разрешения, смерти и нового перерождения, мучительной невозможности выражения и осуществления. Сократ говорил, что его мать была повитухой, а сам он помогает мужам, чреватым возможностью родить мудрые мысли. На митраистских фресках, изображающих тавромахию, у пронзенного Митрой быка вместо крови лились из раны золотые колосья.

В папоротниках прячутся грибы-лисички и янтарная морошка, яблоки раскачиваются, готовясь падать на Спас. Колосья гибнут под серпом, колко торчит стерня, душистые сухие стебли отправляются на сеновалы. Безмолвно, запахами и звуками, круговой хронотоп земли больше, чем иные трактаты, говорит о главных тайнах — о единстве живых существ, о страдании и обновлении мира, о неизбежности долгой и темной осени.