2020-12-27 15:38:23
Существует иллюзия, что прогресс в культуре (литературе) связан со снятием табу. Мне не хочется кого-то опровергать, но я хочу напомнить, что вся мировая культура была связана с табуированием, с тем, чего делать не стоило. Когда все табу нарушены, энергия утрачивается, вытекает, формы размыкаются, нарастает хаотическое движение анти-творчества, движение к однородной кашеобразной структуре. Более подробно я писал об этом много лет назад в статье "Стихотворение - преступление против смерти". Пожалуй, вывешу ее здесь.
Стихотворение — преступление против смерти
Мне хотелось бы сформулировать некоторые мысли, которые пришли ко мне в результате участия в «круглом столе» во время Самарского литературного фестиваля. Моё выступление на нём проходило на фоне высказываний участников, утверждавших, что язык изменился, литература изменилась, языковая среда, погруженная в густую сеть медийности, изменилась тоже и что, учитывая все эти факторы, нужно создавать именно такую поэзию, которая будет соответствовать спросу изменившейся языковой ситуации, причём, делать это играя и веселясь.
Такая позиция показалось мне более жертвенной, чем это может допустить себе творческий писатель, берущий на себя ответственность за свои высказывания в прозе или в поэзии. И в ответной реплике я сказал, что писатель может не обслуживать болезненные или легковесные процессы, «сложившиеся» (интересно, кто именно их складывал?) в области литературного творчества, но формировать, создавать литературу заново. Формировать языковую среду, а не следовать её ниспадающему в технологии течению. То есть из позиции веселящейся жертвы перейти в позицию творца.
Это первое.
Второе. Обращали ли вы внимание на то, что в процессе развития европейской культуры и литературы всё более интенсивной становится функция стихотворения как преступления. Поэзия Гомера или Сапфо не могла быть политически преступной.
Поэзия Ли Бо или Вергилия тоже. Вернее, преступность этих стихов была поощряема их современниками, ибо преступность стихотворения, его функция переступания через обычно неподвижные рамки — этические, мировоззренческие, а самое главное — через рамки, отделяющие единый и вечно новый строй мира от бытовых окаменевших истин в традиционных обществах, ещё помнящих о пророческой и шаманской функциях поэта, — эта сакральная преступность считалась основной функцией стихотворения, которая была востребована коллективным сознанием общества, как примерно была востребована священная преступность дионисийских радений или европейских средневековых карнавалов. Крайний её случай, когда отождествление преступности поэзии и преступности как образа жизни привело Вийона в тюрьму.
Остановимся здесь на том, что поэзия изначально содержит в себе элемент преступления против дряхления, против устаревающей структуры жизненного уклада, норм «уставшего» времени. Но постепенно, в связи с тем, что общество становилось всё менее традиционным, всё менее осознающим свою корневую систему, растущую вверх, к небу, переступающее стихотворение становится преступным в самом обыкновенном, политическом смысле. За раннюю лирику Пушкин отправляется в ссылку. За позднюю — замалчивается, игнорируется.
Его наследник Лермонтов за знаменитое стихотворение «На смерть поэта» отправлен на Кавказ.
Дальше больше. Мандельштам, Введенский, Хармс и др. Ахматова гордилась, что у нас за поэзию убивают, но чем больше общество уходит от истоков и норм жизни, тем больше на его фоне сакральная преступность стихотворения становится политической преступностью. Происходит подмена, особой гордости не предполагающая. Бродского судят и высылают явно не за тунеядство, но за неясно осознающееся именно политическое преступление, перепутанное с сакральным. Сакральна теперь только политическая власть. На этом фоне поэзия выглядит значительно. Можно сказать, что политика переключила регистр значительности, находящейся в сфере сакрального бытия, в регистр сакральной политики. Проще говоря, теперь политика, а не Бог, делает поэзию значимой, и неважно, Бедный ли ты Демьян или Иосиф Бродский.
101 views12:38
С
