Свой дом – это желание, своя земля – это еще большее желание, | Яков Миркин

Свой дом – это желание, своя земля – это еще большее желание, и никогда нам не успокоиться, пока мы не обретем свое убежище, свое возделанное поле, то, что ты создал сам.
Она была староверкой, но сходила замуж три раза. Вторым браком – за Саввой Морозовым, третьим – за московским градоначальником. Спасла его от тюрьмы. Отстроила в Москве пышнейшие особняки, вложилась во МХАТ, родила четверых детей, ее салон расцветал первейшими именами, и, наконец, исполнилась ее мечта – она была торжественно записана дворянкой Резвой. После чего еще раз развелась.
Как пышно она цвела! Устроила усадьбу, почти Афины, с колоннами и портиками, центральным отоплением, ваннами и телефоном, знатными коровами и бесконечными пространствами. Пятьсот яблонь, триста вишен и множество парников.
Ее загородный телефон был первым в Москве. Этот-то телефон и погубил ее. В усадьбу ее «Горки», нынче Ленинские, въехал новый большой начальник, во флигеля – охрана, ибо ни у кого больше в окрестностях Москвы не было телефона и прямой связи с Кремлем.
А что же Зинаида Григорьевна? Лисица была выгнана, хотя еще весной 1918 г. вроде бы всё утрясла, получив охранное свидетельство от Республики на принадлежащий ей «дом с художественно-исторической обстановкой». Но дом понадобился властям.
А дальше была жизнь в коммунальных внутренностях Москвы. Еще тридцать лет. До 1947 года. Десять лет жила продажей вещей. Наконец, мелкая пенсия от МХАТ. И четыре фамилии, притороченные к ней, как крылья: Зимина, Морозова, Рейнбот и, конечно, Резвая.
Способность обуздывать и усмирять никак не заснет в российской истории. И она же корчит странные гримасы. Дом был огромен, но Ленин умер в ничтожно малом будуаре Зинаиды Морозовой, у ее роскошного туалетного столика, у золоченого зеркала, идущего к самому потолку.
Она два года не дожила до того, как «Горки» открыли для всех.
А если дом – фантазия? Когда вы прячетесь в нем от обязанности жить слишком просто, буднично, быть никем? Бывает, что человек возится всю жизнь с утюгами, биде или даже завозит в город газогенераторные двигатели, но внутри него – свежесть и небо. Тогда он строит дом, и ты прикусываешь губу, потому что хотел бы сам построить что-то такое, чтобы дитя, проходящее мимо, присвистнуло от удивления.
Иван Клодт (другой, не петербургский), технический пруссак, которому надлежит быть в наших мечтаниях заржавленным или чем-то вроде металлического штыря, построил в 1898 г. буйный, сияющий, цветной дом, который разметался по Самаре. Был ли он сам внутри ребенок, строил ли для ребенка или же просто сошел с ума, но в этот дом, лет в семь, хочется залезть и пережить все то, что бывает в башенках и подземельях, в пламени и победе.
Торговец машинными маслами и асфальтом, лютеранин, сын пастора, сделал все это себе (ему стукнуло 50 лет) и сыну (ему было 13), а потом, конечно, нам, потому что дом был отнят, заставлен учреждениями и наконец – небеса восторжествовали – стал детской картинной галереей.
Когда едешь мимо какого-нибудь пустого холма, то думаешь, каким было бы наслаждением замутить что-то остроконечное на самом его верху и запустить туда детей. Пусть секут воздух крыльями мельницы и возвышаются башни – для всех! Жизнь ребенка устроить так легко. Идите в особняк Ивана Клодта в Самаре – и сами все увидите.
А есть дома – спасение. Они выкормят и спасут вас в самые смутные времена. Захарий Френкель, известнейший гигиенист, академик, в 80 лет издал книгу "Удлинение жизни и активная старость» (1949), в которой, по сути, дал обещание прожить до 100 +. И прожил 101 год, построив два дома, один в Петербурге в 1914 г. на авторские гонорары, в свои 45 лет, а другой в 80 лет, в Пушкино под Ленинградом, когда женился на своей давней возлюбленной.
«Если я и теперь, на 94-м году, ещё сохраняю полную трудоспособность, выносливость и могу не устраняться ни от какой работы…, - писал он в своих «Записках», - то я не могу приписать этого ничему другому, кроме как регулярному, по несколько часов утром, ежедневному физическому труду на «Полоске» (его первый дом).