447 (1). — На кафедре кто-то распространяет слух, будто бытопи | Записки технотеолога в миру

447 (1). — На кафедре кто-то распространяет слух, будто бытописец Метароссии Алвареду душ Сантуш — это на самом деле псевдоним, за которым скрывается первая супруга генерала Твёрдого Зинаида Твёрдая.
— Этот душ Сантуш, я его знаю, — сказал сотрудник Музея поломок, — он самотрансформирующийся эльф и сволочь редкостная. Но по первому имени Зинаида Твёрдая, всё так.
— А по второму, кажется, Уствольская, — сказал я. — Она издала его мемуары. Говорят, частично переписав их.
— Талантливая сволочь. Зина, дочь Зевесова...
Мы свернули за угол и оказались перед рекой людей, идущих на ярмарку.
— Пошли?.. — сказал я, указывая на ярмарочные шатры, и, не дождавшись ответа от сотрудника Музея поломок, смешался с толпой.
Разговор о португальце (или псевдопортугальце) воскресил в моей памяти песню из одного древнего португальского кинофильма. Там была строчка: «Meu deus, como é bom morar, no rés do primeiro andar a contar vindo do céu» («Бог мой, как хорошо жить на первом от небес этаже»). Метапортугалия всегда была для меня живым напоминанием о том, что Небеса ближе, чем кажутся.
Поглощённый воспоминанием о песне, я не слышал звуков ярмарки, но потом во внутреннее звучание мелодии стал прорезаться высокий скрипучий голос. Уже где-то полкилосекунды за нами сбоку шла нищенка, каких тут немало, шла и говорила, явно обращаясь ко мне:
— Эта блядь знает всех твоих друзей, знает всё про твоих друзей. Она торгует твоими друзьями. Нет, ты послушай, она знает всё про твоих друзей...
Я не оборачивался.
— А что ты знаешь о ней? — не унималась нищенка.
Через пару декасекунд она встала. Но мы знали, что она ещё наблюдает за нами.
— Ничего, — отчётливо сказала она нам в спину, как будто отвечая на свой вопрос.
Поняв, что скрылись у неё из виду, мы замедлили ход.
— Кто она, что ей было нужно? — спросил я сотрудника Музея поломок.
— Не обращай внимания. Это вочеловеченные программные модули. Когда их закомменчивают, они становятся литературой и стремятся свести счёты со своими бывшими напарниками и напарницами.
— А почему «о ней»? Кто эта «она»?
— Программа?.. — пожал плечами сотрудник Музея поломок. — Социальная сеть, скорее всего...
Какое-то время мы шли молча. Потом сотрудник Музея поломок сказал:
— Давно хочу спросить тебя, Технотеолог: почему ты никогда не называешь своего имени?
— Ты у меня никогда не спрашивал. И я твоё тоже никогда не спрашивал. Но я знаю, что ты сотрудник Музея поломок и ты — это «ты».
Сотрудник Музея поломок задумался.
— Понял тебя, — сказал он.
А потом сильно хлопнул меня по плечу:
— Не проеби свой стиль!
В этот момент слева послышалась громкая барабанная дробь. Мы повернулись и увидели примерно в сотне шагов от нас огромную стеклянную сферу, залитую изнутри ярким белым светом. Вокруг неё толпились люди, много людей.
— Они всё ещё приносят жертвы науке? — спросил сотрудник Музея поломок.
— Как видишь, — сказал я. — Это же архитектурные примитивы.
— Дикари? — усмехнулся сотрудник Музея поломок.
— Дикие цветы чистого воображения, — ответил я с улыбкой.
— Бакунин назвал бы это дикой войной на ножах воображения… — покачал головой сотрудник Музея поломок.
Мы подошли к сфере и остановились на таком расстоянии, чтобы нас не сочли участниками этого древнего академического обряда. Барабанная дробь не переставала.
— Что будешь делать? — спросил сотрудник Музея поломок.
— Сверюсь с последним обновлением этического кода, и если есть лазейка, спасу её.
— А она этого достойна? — спросил сотрудник Музея поломок.
Я посмотрел на него, с трудом преодолевая желание выругаться.
— Это девочка десяти лет...
— Ну я не знаю, какие у вас там коды, у нас другая метаархитектура...
— Тысяча лайков земных, — шепнул я, и спустя несколько мгновений раздались звуки духового оркестра и перекрывающий их грохот аплодисментов.
— Фух, — сказал я.
Подсветка сферы начала гаснуть, толпа вокруг неё постепенно рассеивалась. Оркестр продолжал играть торжественную минорную музыку.
— А почему они играют «Прощание славянки»? — спросил сотрудник Музея поломок.
— Девочка уходит на войну любви, а оттуда прежним ещё никто не возвращался.
— Сурово тут...