11110001011. «Прежде всего следует помнить о том, что мы броди | Записки технотеолога в миру
11110001011. «Прежде всего следует помнить о том, что мы бродим в царстве образов», писал Гёте. Политика есть царство образов по преимуществу. То, что в нашем рутинном, «суженном» существовании выдаёт себя за реальное — например, далёкие игры политиков или фигуры государственной власти, — на плавкой границе между сном и явью предстаёт лишь как таящий образ, один из возможных и податливый для изменений.
...О том, что правое, контрреволюционное воображение сегодня превосходит по своему богатству воображение левое, революционное, я узнал не из книг, не со страниц Евангелия от рассеянного, а из жизни. Когда в Дометароссии случился очередной пароксизм душняка, снова стали раздаваться растерянные жалобы контрвластных москвичей: мол, власть опять собственными действиями пробила моральное дно, хотя, казалось бы, пробивать дальше некуда. Растерянный тон указывал на симптоматичное непонимание жалобщиками того факта, что власть обладает воображением более богатым, чем они, что у неё хватает фантазии, чтобы представить себе новое дно, а у них — нет. Любая власть аморальна, внеэтична, поэтому воображение дна у неё поистине неисчерпаемо. Я говорил: чтобы противостоять властному воображению дна, контрвласть должна подняться со дна воображения; но меня не слышали.
В тот период контрвласть и жители Дометароссии бродили среди образов дворца, думая, что тем самым делают доброе дело — предают огласке порчу власти. Однако ещё блаженный Грэбер писал, что «панельки» только и занимаются тем, что воображают и перевоображают жизнь дворцов, тогда как дворцам безразлична жизнь «панелек», и на этой асимметрии воображения любая власть и зиждется. Образы дворца, конечно, могут спровоцировать у «панелек» освободительные гнев и ярость, но они так же укрепляют господство властного воображения и искажают контрвластное воображение (я называл это «московским парахресисом»). Потом к этим образам добавились образы полицейского насилия — которые жители Дометароссии потребляли с той же жадностью, — и воображение переполнилось, подобно стеку. Я говорил: нужно не воображение дворца, нужен дворец воображения; но меня не слышали.
«…Воображать уже значит воплощать, — писал метарусский философ Вышеславцев, — ибо всякая ценность и святыня, угаданная и воспринятая сначала без образа, непременно тотчас нами облекается в какой-то образ (каждое “слово” становится “плотью”), хотя бы туманный и неуловимый; и воображение имеет неискоренимое влечение всё дальше конденсировать эти образы, если они ценны и желанны, до пределов полного воплощения». Я говорил: где же эти контрвластные образы, ценные и желанные настолько, что, уплотнившись, уже завтра готовы были бы сделаться реальным? Но меня не слышали.
...И поселились они в своих дворцах воображения, тёмных и светлых — каждому/каждой по его/её тайне. И стали жить там, и жили, по разным оценкам, от двух до десяти тысяч лет.
(генерал Л.Д. Твёрдый, «Метарефлексивное управление в период второй мятежевойны»)
