124. — О чём там пишут в микропрессе этой метафорической зимой | Записки технотеолога в миру

124. — О чём там пишут в микропрессе этой метафорической зимой? — лениво спросил Учитель Матфея, увидев, что тот вперился в свой ноофон.
— Да вот, Конституция Метароссии ещё не успела появиться на торговых прилавках, а москвичи уже учат нас, как освобождать рабочий класс и любить африканских детей. Другие москвичи говорят о фаллологомосквичах, чтобы размыть проблему географии и затушевать то место, из которого они говорят. Третьи придираются к астромарксистскому методу... — ответил Матфей.
— Ну, про рабочий класс — это, положим, обычное лицемерие, — сказал Учитель. — Рабочий класс не зверь в клетке, чтобы его освобождать. Он сам вполне может освободиться, если только вообразит для себя какой-то другой мир.
— Это до текста Конституции ещё не добрались дометароссийские феминистки, которые там тоже уличаются в лицемерии, — сказал Павел, сидевший неподалёку.
— Доберутся, ещё услышите, — сказал Матфей. — Как это было у Ивана Андреевича Крылова: пустую бочку слышнее, чем полную.
— А я вообще не понимаю, как можно топить за леволиберальный феминизм, если он теперь фактически стал официальной агендой Метамосквы, — сказала Мария, готовившая отвар на основе кибермёда. — Получается, что этих феминисток просто использовали американские толстосумы, чтобы прийти к власти. Ну или власть — это и есть всё, к чему они стремятся.
— А что плохого во власти? — хитро спросил Павел.
— Да ничего. Лишь бы те, у кого она есть, оставили нас в покое, — ответила Мария. — Так ведь нет же, завтра опять какой-нибудь запрет или отмену придумают.
— А сейчас, кстати, непонятно, где больше символической власти, — сказал Матфей. — Из-за авантюры с вирусом все окончательно слиплись перед своими экранами, и символический капитал размазался тонким слоем по разным городам. Теперь, на мой вкус, и Богом хранимый Петроград тоже стал москвой, москвизировался.
— Я тоже почувствовал что-то такое, — сказал Филипп, всё это время молча слушавший разговор. — Раньше какому-нибудь петроградскому пти-буржуа можно было сказать: ну, по крайней мере, ты не москвич... А сейчас уже и не знаю. Бр-р-р…
— Ну ничего, Россия большая и пурпурная, всегда можно растечься. Молчание, изгнание, смекалка, — сказал Павел.
— А Метароссия вообще внутри вас есть, — добавил Матфей.
— А что там с критикой астромарксизма? — спросил Учитель.
— Какие-то московские нефилософы... — ответил Матфей.
— Московские нефилософы? — переспросил Учитель. — Это хорошо, они могут стать немосквичами.
— Только надо спросить их невождя Лярюэля, в курсе ли он, что нефилософию придумал ещё Фейербах… — сказал Матфей.
— Но нас, как известно, больше интересуют нетеологи, — продолжил Учитель. — Сегодня очень трудно быть нетеологом, все разногласия носят преимущественно теологический характер. Особенно там, где этого наименее ожидаешь, например, в спорах с просветителями.
— Меня вот поражает какая-то необязательность того, что сейчас пишется, — отстранённо сказал Филипп. — Бесконечные комментарии к комментариям. Найдут какую-нибудь дичь, которую можно было не писать, напишут про неё, потом читаешь это и думаешь: да ведь и это можно было не писать...
— Мне кажется, они в душе прекрасно это понимают, их это злит, и они от этого становятся ещё более способными на подлости, — подхватил Матфей. — Старая проблема остаётся, и чем больше их в неё тычешь, тем менее она для них различима: вы ничего не созидаете, вы только жрёте чужое дерьмо. Я вот не против ни болтовни, ни хайпа, если только при этом создаётся что-то держащееся, самостоящее.
— Сегодня перечитывал 124-й и тоже об этом думал, — сказал Учитель.
— А я 99-й, — сказала Мария. — Там, кстати, 15, а не 14, как везде.
— А я давеча 76-й, — сказал Матфей.
— Вы о чём? — удивлённо спросил Павел, который лишь недавно присоединился к их компании.
— О сонетах Шекспира, — ответила Мария.
— Шекспир — главное оружие британского империализма! — выпалил Павел.
— Не совсем, он же писал на метаанглийском. Ну и как говорил ещё, кажется, Кольридж, Шекспир даже не вне времени — он из космоса. Нам подходит, — спокойно сказал Учитель.

(Евангелие от рассеянного)