Ты сидишь на балконе четвёртого этажа, смотришь на ледниковое | Терешковец.

Ты сидишь на балконе четвёртого этажа, смотришь на ледниковое озеро и думаешь о том, что значат твои тридцать три года в контексте вселенной.

Ничего. Они ничего не значат. Это просто абстрактная цифра, которая может кому-то показаться соблазнительной и симметричной. Даже мне она порой отдаёт лёгким романтизмом, но я отмахиваюсь от неё, как от назойливой мухи. Смысл не в этом. Его вообще нет. Забудь о смысле, забудь о возрасте, забудь о мире.
Ты идёшь не для того, чтобы прийти. Собственно, ты уже здесь. Вот так откровение. Ты уже пришёл, тебе некуда идти. Но как это объяснить другому? И надо ли объяснять?

«Ты» в данном случае — это я. Так я обращаюсь к себе в своих мыслях. Мой психотерапевт с неудовольствием замечала, что я злоупотребляю вторым лицом, что следовало бы почаще рассуждать о себе всё-таки в первом. «Вы дистанцируетесь от себя, Павел», — говорила она, нахмурив брови. Мне, мол, есть что скрывать, я самому себе недоговариваю правду.

Ещё бы. Знай она всё то, о чём я помалкивал на сеансах, она бы никогда не согласилась так охотно их со мной проводить. Я сжалился и над ней, и над собственной психикой. Мне ведь тоже не нужно всего знать. Знания — это то, что прошло, мне неинтересно цепляться за прошлое.

И всё-таки я с упорством барана за него цепляюсь. Изо всех сил стараюсь вернуть себя в какое-нибудь прошлое состояние. Помнишь, как любил до одурения? До такого одурения, что просил друзей при ней не материться? Как будто в вакууме ищешь глоток воздуха, пытаешься вколотить себя обратно — туда, где была она, её духи и слегка высокомерные взгляды.

Или как вы с группой выступали на сцене ливерпульского «Каверн» клуба — вспомни. Небо тогда было голубым и высоким. Вспомни, как совращал редких фанаток, с утра безрезультатно пытаясь выудить из памяти их имена. Хочется тебе там опять оказаться — в безымянном отеле недалеко от Пенни-лейн?

Грохочущая тишина падает на плечи, когда я думаю о прошлом. Я всё это знаю, я там был и иногда действительно кто-то толкает меня в зыбкую ностальгию. Побочный эффект ремесла: писатели, за редким исключением пророков и любителей фантастики, пишут о том, что уже было.

Я хотел бы поделиться блюдами, которых нет на столе, но, во-первых, я всё ещё пытаюсь выяснить, как именно это сделать, а во-вторых, не каждый оценит, если его будут угощать не тирамису с ристретто, а мимолётными миражами воспалённой фантазии.

Только вот, по-моему, всё и есть мираж. И любовь, и фанатки, и этот балкон, и даже ледниковое озеро. Мои тридцать три года — разве не мираж это из гомельского роддома?

Каждое действие: все путешествия, мысли, неудачи, интриги, драмы и триумфы — всё вело меня сюда, в номер 422 с видом на воду и сосны. К этим мыслям, которые вроде бы так важны, но на самом деле не имеют никакого значения. Только когда я знаю, что у этого поезда нет конечной станции, меня не трясёт от страха её пропустить.

Я заказал себе кофе. Ристретто, конечно, потому что его мало, им не насытиться и он мимолётный — как жизнь и та же цифра тридцать три. Я пью кофе. «Ничто не важно», — твержу я себе, и волна с плеском ударяется о берег, чтобы исчезнуть в водном безмолвии, как когда-то и ты в нём растворишься, оставив после себя пару недосказанных абзацев. Видишь озеро? Оно здесь было до тебя и будет после.

Дыши. Пей кофе. Не пропускай ни секунды.

Я дышу. Пью кофе. «Когда-нибудь мой психотерапевт будет мной довольна», — думаю я, и волна снова накатывает на берег.