ЮЛИЯ ЯКОВЛЕВА '...Это история о насилии. После начала войны | ROAR: Resistance and Opposition Arts Review

ЮЛИЯ ЯКОВЛЕВА

"...Это история о насилии.

После начала войны я стала разговаривать с детьми и записывать наши разговоры. Никаких видео или аудио, только ручка и бумага; никаких фамилий и номеров школ. Сперва это были дети моих друзей, потом дети отдаленных знакомых, потом вовсе незнакомых. Никого из этих детей я раньше не знала лично, а они не знали меня. Мы были как случайные попутчики. Вернее так: они могли знать мои книги из серии «Ленинградские сказки». Издательство «Самокат» выпускало их на протяжении семи лет, первая книга серии, «Дети ворона», вышла в 2015 году, то есть дети, которым она понравилась, сейчас уже не дети, а взрослые, самостоятельно мыслящие люди. Действие «Ленинградских сказок» происходит в 1938–1946 годах, эти книги рассказывают, каково это — расти, когда рушится мир. Это, вероятно, объясняло моим собеседникам, почему задаю вопросы именно я: я ведь писала о войне, ну а теперь идет война. Но не объясняет, почему они соглашались со мной говорить. А может, как раз и объясняет: потому что идет война. Их мир сейчас тоже рушится.

На этих детей не падают бомбы. Эти дети не слышали вой снарядов над своей головой. Не бежали из родных городов и сел. Война врывается к ним только через узкие окошки телефонов, да и то не ко всем. Возможно, поэтому очень многие мои взрослые знакомые сочли мою затею сомнительной. То есть — несомненно идиотской и даже порочной. Поднимали брови: ну, нашла с кем говорить. Что они могут рассказать? Их это не касается. Зачем об этом писать? Кому это интересно? Я говорила: услышать детские голоса из Германии 1933–1945 годов было бы точно так же важно. Некоторые соглашались, но без энтузиазма. Это же благополучные дети, возражали мне. У этих детей есть мама, папа. Они живут дома, а не в метро. Ходят в школу, и на школьной доске им не пишут мелом вражеские солдаты. Их родителей не убили. Этих детей не ранило осколками снарядов. Давайте же говорить о тех, кому хуже. И прямо (со строгим блеском в глазах): единственные страдания, о которых можно сейчас говорить, — это страдания украинцев.

Сперва мне это казалось совершенно верным. Поначалу так чувствовала и я сама. ДАЛЬШЕ.