Пока я читаю и конспектирую книгу «Wasteland: The Great War | Cолнечное сплетение
Пока я читаю и конспектирую книгу «Wasteland: The Great War and the Origins of Modern Horror» Скотта Пула — о том, как Первая Мировая война повлияла на понятие ужаса и хоррор-культуру 20 века, — полезно будет разобрать другой, на мой взгляд, один из главных текстов про феномен пугающего — «Исследования ужаса» Леонида Липавского. Никто так не философствовал ужас, как Липавский — малоизвестный писатель и поэт из кругов «Чинарей» и ОБЭРИУ, затерявшийся в тени Даниила Хармса и Александра Введенского (пугающее в творчестве которых я обязательно разберу позднее). Несмотря на свою локальную и очень ограниченную известность, «Исследования ужаса» повлияли и на текущую ситуацию со спекулятивным реализмом в России (см. Hyle Press и серию публикаций об «ужасе философии»), и лично на автора канала, название которого отчасти отсылает к книге Липавского, прочитанной мной неоднократно.
«Исследования ужаса» — текст начала 1930-х годов (точная датировка неизвестна), облечённый в потусторонний диалог неких неназванных, и оттого безликих приятелей в ресторане — «застольная беседа о высоких вещах». Текст разделён на блоки, каждый из которых исследует свой вектор пугающего. Рассуждения интересны своей феноменологической редукцией категории ужасного: Липавский сдвигает диалог о пугающем от конкретных вещей к феноменам, не говорит о монстрах и чудовищах, явно предпочитая им пространные и чувственные переживания, такие как «страх полудня», «ужас стоячей воды», «тропической чувство» и т.д. Его кошмар гиперсубъективен, и оттого, парадоксальным образом — пугающе узнаваем. Как порядочный феноменолог, он сперва «углубляет» взгляд в суть вещи, после — разворачивает оптику на своё перепуганное отражение и, наконец, ставит под сомнение самого себя, превращаясь в «бесплотное» создание, которое переживает опыт жизни как вереницу «кошмарных комнат», овеществляя этим всеобщий «главный кошмар».
