Моя коллега Екатерина как-то сказала, что кашляла, как шакал. | Beshley
Моя коллега Екатерина как-то сказала, что кашляла, как шакал. Не помню уже, где она кашляла, как шакал, и какие события ее к этому привели, но выражение — кашляла как шакал — мне очень понравилось.
Сейчас, когда с первых симптомов ковида истекло уже четырнадцать дней моей жизни, я тоже могу сказать:
КАШЛЯЮ КАК ШАКАЛ.
Я словно хочу борзо облаять проходящих мимо людей, мониторы рабочих компьютеров (а чего они перезагружаются так не вовремя?) и особенно эти водянистые помидоры в столовой, но только глухо и сипло бухаю что-то в пространство, чаще всего — в свою маску. Ещё мне почему-то кажется, что я кашляю как сутулый шакал, но об этом я расскажу массажисту.
Омикрон настиг меня в отпуске. И нельзя сказать, чтобы он выпрыгнул из-за спины, из-под земли или как, прости господи, финский нож. Просто к моменту моего приезда, ожидавший меня возлюбленный уже успел навестить в больнице перенёсшего пневмонию дедушку, разразился соплями и горлом, заразил всю семью.
— Ну и заболею, — сказала я, отобрав у партнера маску, в которой он мужественно собирался лечь спать.
Ну и заболела.
Кстати, не сразу. Омикрон учёл мои планы: когда возлюбленный выздоровел, мы съездили на Мертвое море, съездили на Красное море, купили мне новые джинсы в Эйлате (текст о том, что у меня выросла задница вы, конечно, уже читали), вернулись в Тель-Авив, и вот тут-то я заболела.
— Это же мы, наверное, заразили все Мертвое море, — сокрушалась я. — И весь Эйлат. И эту женщину Ладу, которая делала мне грязевые обертывания, заразили тоже.
— Может быть, это она тебя заразила, — буркнул встревоженный партнёр.
Социальная ответственность мучила меня только два дня: я температурила, кхекала, много спала. В общем, болела с комфортом. На третий день у меня заболело горло.
На четвёртый день я плакала от того, как сильно у меня болело горло.
Пронзало лезвием. Швейной иглой. Финским ножом! (Ну хоть где-то он должен быть к месту.) Бактерии играли в крокет морскими ежами. Я лезла на стенку, ныла, ругалась, но сглатывала, как маньяк. Сглатывала прямо в ад. Прямо в пекло. Прямо на жёрнов моей воспаленной души.
«А вдруг сейчас будет не так уж больно?» — БОЛЬ БОЛЬ БОЛЬ УЖАС СТРАДАНИЕ БОЛЬ — «А слабо повторить?»
Возлюбленный ходил скорбными кругами вокруг одеяла, давшего мне пристанище, и говорил, что это он во всем виноват. Даже не знаю, чем бы это все кончилось, но, наконец, были призваны мама и папа — по совместительству врачи. На дом был тут же доставлен еврейский антибиотик — бульон. Горячие вареники. Все виды обезболивающих. И главное — какие-то веселящие капли, которые выдают несчастным больным в преддверии операций. Я приняла сразу все и ужасно развеселилась.
Честное слово, если бы не капли, я бы в конечном итоге вырвала себе горло.
На шестой день боль пошла на спад.
Уезжая обратно в Прагу, напичканная тестами, таблетками и каплями для носа, спросила партнера, как поживает его 95-летний дедушка, с которого все началось.
— Ты знаешь, он пережил холокост, голодомор, коммунистов и весь советский союз. Короче, дед норм.
Я хотела в ответ сказать, что во всей нашей глупой истории отпуска только это, пожалуй, самое главное.
Но раскашлялась как шакал.
