/ Всё, что навсегда, не имеет ценности / Как сейчас помню то | Дан Маслов

/ Всё, что навсегда, не имеет ценности /

Как сейчас помню тот октябрьский вечер. Мы с моей бывшей девушкой тогда только въехали в новую квартиру. Молодые, горячие и бессмертные, абсолютно одержимы друг другом, не имеющие никакого представления о том, зачем в этом мире существует что-либо, кроме секса, белого сухого и сыра бри.

Мы тогда особенно много говорили, могли часами и днями делиться друг с другом всякими очень важными и сокровенно-личными штуками, которыми не делились до этого ни с кем.

Сегодня я проснулся в немного меланхоличном настроении, а первой мыслью в голове оказалось воспоминание о диалоге, который разыгрался в один из тех осенних вечеров:

— Дан, а что если навсегда?

— Что навсегда?

— Мы навсегда.

— Мне не хочется так думать.

— Почему?

— Мне кажется, что всё, что навсегда, не имеет ценности. Подумай сама. Самую большую ценность жизни придаёт то, что она закончится, с отношениями так же, причем не важно, что именно станет причиной конца. Если что-то с тобой навсегда — ты начинаешь относиться к этому как к данности, перестаёшь по-настоящему ценить.

Я тогда ещё сам не понял, что сказал, да и «навсегда» у нас как-то не сложилось, но отголоски той вскользь брошенной фразы отразились громким эхом в сегодняшнем утре.

Последний месяц я много думал о смерти.

Я как будто бы в очередной раз хоронил беззаботное детство, в котором нет ответственности за выборы, горестей и печалей. Хоронил образ всезнающей и всезащищающей матери, которая лучше меня знает, что мне делать и каким образом. Хоронил того, кем я был, чтобы освободить дорогу тому, кем я стал, в очередной раз прочувствовать и присвоить себе пройденный путь.

У стоиков была практика созерцания смерти. Она же фигурировала в «тибетской книге мёртвых». Про неё же говорил Дон Хуан молодому Карлито Кастанеде. Её же мы с моим психотерапевтом отстраивали на последнем звонке.

С того звонка я ушёл с домашним заданием: на протяжении месяца я каждое утро начинал свой день с того, чтобы глубоко прочувствовать и отчётливо представлять неотвратимость смерти. Ощутить, что я уже живой покойник и никаких шансов на выживание у меня нет.

Каждый день я первые 15 минут после пробуждения представлял, что сегодня — последний день, который я могу прожить, а завтра уже не настанет.

Честно говоря, со мной и моим восприятием никогда еще не происходило настолько координатных изменений за столь короткий срок.

Для меня было большим открытием, как часто мы забываем о своей смертности. Меня даже как-то по-своему начала умилять наша обстоятельная уверенность в том, что всё, что у нас есть сегодня, пребудет с нами до скончания дней. Какая-то очень наивная вера в собственно бессмертие.

Знаете, я всё больше ловлю себя на страхе не успеть сделать важное, на желании не упустить шанс, на необходимости сказать, обнять и поговорить "прямо сейчас". Я знаю, что впрок не натанцуешься и ненабнимаешься, но все же отчаяно призываю себя успевать.

Мне кажется, что только тогда мы будем по-настоящему живы, когда будем неизменно помнить о неотвратимости смерти.

Кажется, что тогда и только тогда, каждый наш день имеет шанс оставить след в вечности, ведь каждый ужин превратится пир, каждый секс в экстаз, а каждый танец в аутентичное откровение, а каждый вздох… Чтож. Перед смертью не надышишься — это правда, но что может быть более сладким, чем последний вздох?


“Смерть стоит того, чтобы жить” — Виктор Цой.