Мне трудно решить с чего начать историю Тучи, возможно лучшим | Герольд Острова

Мне трудно решить с чего начать историю Тучи, возможно лучшим описанием и объяснением тех событий, будет отрывок из его жизни, датируемый декабрем 1874 года. Генри не предавал своих традиций, и даже в леденящую метель направился к озеру, где намеревался провести пару ночей за томной зимней рыбалкой. Казалось, что в ту ночь его апатийность пыталась превзойти сама себя. С большим трудом преодолевая расстояние, на которое в летний день Туча тратил от силы минут пятндацать, к полуночи он добрался до своего излюбленного места. Оно представляло собой спуск к озеру по выкорчеванному дереву, часть, что когда-то представляла собой его крону, была утоплена в заледенелую воду. Давно уже ставшее частью берега древо, выступало в роли некоего пирса, на котором Генри Туча размещал снасти и потратив первую ночь на прикормку, с раннего утра отдавался излюбленному делу. Но зимняя рыбалка требовала от него ещё больших усилий, чем ему пришлось приложить преодолевая сугробы и заросли замерзшего камыша. Лишь спустя годы, вспоминая ту ночь, Генри Туча жалел о том, что не остался на веки прикованным к инвалидному креслу, или не был жертвой любого другого несчастного случая, который мог бы лишить его всякой возможности перемещаться самостоятельно. Он проклинал эту ночь, озеро и то, что ему непосчастливилось тогда в нём найти. Рыбаку не пришлось вырезать или бурить лёд, чтобы вернуться на утро с уловом.
Едва ступив на лёд, в глазах Тучи отразился металический блеск чего-то, чей взгляд был устремлен из под ног рыбака. За толщей льда Генри увидел нечто, описать которое удастся лишь отрывками, которые всё равно не будут даже близки к полноценной правде. Огромная голова, размером с туловище среднего мужчины, прижалась ко льду с обратной стороны, она была покрыта рыбьей чешуей, но не переставала напоминать человеческую своей формой и осмысленностью. Скошенный, бугристый подбородок и огромный круглый лоб, больше похожий на пузырь, внутри которого пульсирует жизнь, прижимались ко льду всё с больше и большей силой. По бокам были утопленны и в то же время сильно выпученны огромные круглые глаза. В них не было видно зрачков, они не моргали, но если бы Генри даже смог отвести взгляд куда-то прочь от пустоты, съедающих его и весь свет вокруг, глазниц, они всё равно бы смотрели прямо ему в глаза, пожирая своей пустотой. Тело Тучи начало цепенеть от ужаса, но ужас этот был вызван не самим внешним видом увиденного, ужас этот исходил будто из глубин самого Генри, в какой-то момент в глазах чудовища начал отражаться сам рыбак. Он видел себя в них с ног до головы, будто оторвавшись от земли и от собственного тела он наблюдал за собой, стоящим на толще льда в ту декабрьскую ночь. В отражении он видел как в небе начали загораться новые звезды, всё чаще и чаще, пока сам небосвод не стал огромным белым полотном, слепящим своим ярким светом.
С той самой ночи, Генри Туча заколотил все окна своего дома, залил воском каждую щель между досками и замуровал дымоход. Он запирается в нём перед каждым рассветом, не зажигает огней и прячется в подвале до наступления полной темноты. И лишь когда он убедится, что ничто не освещает путь от его дома до озера, что на небе остались лишь звезды и луна, он завязывает глаза смолянной повязкой и наощуп добирается до своего рыбного места.
С той самой ночи, люди стали забывать о Генри Туче и перестали упоминать его в своих историях. С той самой ночи, рыбак перестал здороваться с друзьями и случайными встречными. И к сожалению, это было лишь началом и самой меньшей трагедией, на фоне тех, что стали происходить в Рыбьем Доле после самой яркой ночи, что накрывала Остров.