Ну и вот. Самая настоящая завия - мечеть, сад, кухня, подвальн | Caucasian Tashkeel

Ну и вот. Самая настоящая завия - мечеть, сад, кухня, подвальные помещения, крыло для женщин отдельное. Сотня мюридов - в основном курды и иранские туркмены. Несколько знающих русский язык с Туркменистана.

-Вы откуда? Из России?
-Да, с Кавказа
По лицу вижу что ничего ему не говорит. Начинаю паразитировать на хайповых соседях:
-Ну Кавказ. Чечня там, Дагестан...

-Ааа я помню советское кино про Кавказ. Это где джигиты да? Кавказ...

После магриба выключают свет и начинают читать хатм хаваджаган (когда про себя тихо читают определённые суры и повторяют определённые азкары). Темно. Слышу стук камешков которыми отсчитывают количество зикра и сдавленные рыдания стариков в полосатых чалмах. Вдруг все меняется и помещение наполняется гулом от громкого зикра - мюриды поворачивают голову вправо и влево выдыхая «Хайй».

Я в гневе. Мало того что у них шейх самозванец, мало того что они сейчас тут читали какую то запутанную силсилю где Абдуль-Кадир Гиляни и Бахауддин Накшбанд в одном санаде, так ещё и основы тариката изменили! Ведь в накшбандийском тарикате нет громкого зикра!

Гнев сменяется тоской и ещё более усилившимся желанием уйти. Убежать. Маджлис подходит к концу. Передо мной сидит молодой мюрид, на нем чалма как носят их шейхи, полностью оборачивающая голову и шею, накидка из Ирака, вроде тех что надевают арабские женихи на свадьбах. Под ней прорисовываются худые плечи и измождённое тело. Когда зикр закончился, он ещё долго не может остановится и поворачивает головой вправо и влево. Его я прям ненавижу.

Встаю. Подходит тот, который мне лечил за джигитов.

-Вон шейх наш! Иди поздоровайся! (Он говорит таким тоном, будто не сомневается что я буду счастлив это сделать).
Вижу старого согбенного человека в зелёном халате. Я не буду здороваться. Сажусь закрыв глаза - пусть думают что делаю свои аврады. Сижу так пока люди не разойдутся.


Зовут кушать. Рис подкрашенный куркумой. Намеки на баранину. Вкусно. Чай. Не такой как в Турции, а забористый, насыщенный. Чай прекрасен. И не в турецких стаканах, а в тяжелых больших, с толстымии стенками. Вроде тех, что в Ингушетии на маджлисах бывают. Стараюсь не отходить от Абдур-Рахима. К нам присоединяется какой-то мужик с Туркменистана по имени Байрам Али. Он похож на туркменского разбойника из иранской истории - длинная клочковатая борода с проседью, кривые острые зубы, хитрый прищур и улыбка мокрушника. Спрашивает есть ли у меня муршид? Мямлю что-то. Говорит что даже если есть, я все равно обязан найти более совершенного.

«И может быть ты его сейчас уже нашёл» многозначительно добавляет он.

Ну все, теперь не отстанут. Будут тянуть в свой джамаат. Тоска внутри превращается в бездну.

После пятого намаза застаю Абдур-Рахима дискутирующим с Байрам Али. Спорят они о том надо ли повеления твоего наставника взвешивать на весах Шариата. Ахунд говорит что обязательно надо. Туркменский разбойник говорит что не надо, дескать смело выполняй не думая. Ахунд цитирует богословскую литературу. Байрам - стихи персидских классиков. Ищу место для сна.

Всю ночь тот парень в чалме делает навафили. Плачет. Его худое тело растягивается в земном поклоне и плечи содрогаются от рыданий. Я озлобленно думаю что это все равно погибший человек. Я сам был в те годы тарикатским фанатиком, но с другой стороны.