Почти дочитал «Бог после Бога: пути постметафизического мышлен | Лаконские щенки

Почти дочитал «Бог после Бога: пути постметафизического мышления» Светланы Коначевой — осталась одна глава. Хочу поделиться предварительными соображениями по поводу: о возможной связи новейшей теологии и русской философии.

Насколько я могу судить, основная задача новейшей теологии — это преодоление метафизики. Причём метафизика понимается в совершенно том же ключе, как она понималась русской философией 19 века: как мертвящая необходимость, как примат рассудочности, иссушающий «живую жизнь» (правда, у новейшей теологии есть и более далекоидущие выводы — но корень один).

Идеальной метафизической куклой для битья у русских философов всегда был Гегель — именно ему приписывались все обозначенные выше грехи. Причём полемика против Гегеля велась и с привлечением позитивистских аргументов (которые во всех прочих случаях решительно презирались): панлогизм Гегеля, мол, нарушает неприкосновенность факта, нерушимость заповеданной нам действительности.

Так, исторический факт религии понимается Гегелем лишь как этап становления Абсолютного Духа — и, будучи понятым таким образом, оказывается снятым. В пику Гегелю славянофил Хомяков настаивает на использовании не отвлеченно-логических, но естественно-научных методов в изучении исторических явлений (не ведомо было Хомякову, что сам Гегель везде и всюду искал перехода от абстрактного к конкретному!) Хомяковский историософский труд «Семирамида» как раз и направлен на то, чтобы показать позитивное значение религии в развитии мировых цивилизаций. Не только духовное, но и политическое, и социальное: скажем, по Хомякову весь государственный и идейный строй Запада определен тем, что там главенствует «кушицкий» тип религиозности, для которого характерно подчинение материи, т.е. «органической необходимости, определяющей свои результаты посредством неизбежных логических законов». Здесь интересно — само понятие материи Хомяков трактует идеалистически: как нечто, что детерминировано законом логики. То есть: Запад обвиняется сразу и в материализме, и в идеализме. Да еще, как я упоминул, и с привлечением позитивистского арсенала: Хомяков много рассуждает о лингвистике, географии и т.п.

Правда, пути преодоления дихотомии "материализм-идеализм" Хомяков ищет во все той же метафоре органичности: мол, у нас-то, в славянских племенах все развивается истинно естественным, т.е. вполне свободным образом. И развитие истории у него тоже определяется действием Духа, но не Абсолютного, а Святого.

И вот в эта-то апелляции к Св. Духу, на мой взгляд, и сближает русскую философию с постметафизической теологией. «Благодать Св. Духа играет в церкви ту же объединяющую роль, которую иррациональная «историческая стихия» играет в обществе», — пишет А. Валицкий по поводу экклезиологии Хомякова. И далее: «Историчность не есть для славянофилов нечто гарантированное историческими законами, которые прокладывают себе путь в силу необходимости, сокрушая все, что стоит у них на пути. Историчность — это ценность, постоянно подвергающаяся опасности, дорогое наследие, которое следует оберегать от уничтожения… Историчность ни в коем случае не необходима». Конечно, у историчности славянофилов все же есть субстрат — это традиция; но она-то, как мы знаем по опыту Петра Великого и критике Чаадаева, и не тождественна необходимости.

Получается, что действование Св. Духа на мир не есть извне заданная, жесткая структура бытия, но скорее мягкая и едва ли не гипнотизирующая сила, влекущая к себе чудом, любовью. Важно, что и чудо, и любовь здесь понимаются не в духе Великого Инквизитора, не как знахарская спекуляция с существующим порядком, но как вскрытие самого этого порядка, его едва ли не позитивистское принятие и тем самым — преодоление; как непрестанная возможность чуда, намек на свободу, который распознается всяким чутким сердцем.