2022-04-22 14:44:04
Мой друг Вера Рыклина подняла в фб очень важную тему немоты оставшихся в России и непредставленности их проблем и состояний в публичной сфере. Ниже часть реплики Веры и мой ответ:
«никак не могу понять, почему мои уехавшие эксперты, друзья и близкие по духу люди как будто делают вид, что меня не существует. Меня - в широком смысле - таких, как я, которые по мере сил барахтались в протесте последние 20 лет, а теперь остались в России и переживают тяжелейшую моральную и психологическую катастрофу.
Мы всё просрали, как поёт Покровский, это чистая правда. И мы теперь тут с этим живём, а вы там, но просрали мы вместе.
Мы все вместе не заметили, как пришёл
* *, но теперь вы можете наблюдать за ним издалека и рассуждать о его типологии, а мы заходим в подъезд и всякий раз ждём z на своей двери.
Мы не защитили своих журналистов и НКО, и теперь живём без них. Это очень-очень странное ощущение, когда ты живёшь в месте, где априори не существует правды. Вокруг нас сплошное враньё, будет только хуже, и мы это знаем.
Вероятно, вы правы, когда пишете, что у России нет хорошего будущего, но для тех, кто тут, это значит, что его нет у нас и наших детей.
Будущего, может, и нет, но мы - есть. И я не понимаю, почему наша жизнь выпала из того, что мы называем интеллектуальной повесткой. Почему наша катастрофа и наше страдание (необходимый дисклеймер, что они не сравнимы с украинскими) вдруг стали статистической погрешностью?
Почему мы не заслуживаем места в ваших постах, колонках и дискуссиях? Ведь если бы у каждого из вас не получилось уехать, вы бы тоже вглядывались в свои двери.
Мы сами молчим, мы не чувствуем морального права говорить о своих переживаниях, когда Мариуполь.
Но мне кажется, что у вас, уехавших, такое право есть. Может быть, в некотором смысле это не только право, но и ответственность?»
=====
Вера права, но возможность переживать - личная, ее не отнять и в концлагере. А вот возможность говорить- институциональная. И узнать о переживаниях друг друга, если без телепатии, можно только когда они названы словом. Рассказ о переживаниях «я-стори», а не «он/а-стори».
Но как раз возможность говорить у оставшихся чем дальше, тем сильнее будет отниматься. А чужие переживания можно только угадывать, они не даны в интроспекции и плохо поддаются пересказу. Извне можно только описывать «объективное»: экспорт-импорт упал, против ИК дело возбудили, ДМ краской облили, коридор хочется от Харькова до Тирасполя.
Не молчать и быть в России сейчас - практически подвиг. Людей, которые могут себе его позволить, - очень мало. И очевидно, их будут заставлять замолчать. Плюс это люди с вполне определённым взглядом на происходящее, далёким от «среднероссийского». Разрешены к выражению будут лишь примерно те эмоции, которыми делиться Ридовка или там Риа новости.
Это та же проблема немоты, как при Сталине, она неизбежно будет увеличивать расстояние между уехавшими и оставшимися будет неизбежно увеличиваться. А тех, кто оставаясь внутри, не будет опасаться говорить, просто заставят замолчать. Так что в среднесрочной перспективе, видимо - только анонимные свидетельства «из-под глыб». И надо будет ещё придумать, как эти свидетельства могут быть сказаны относительно безопасным образом - в ситуации отсутствия внутри страны медиа и НКО и законов, по которым всякое живое слово уголовно наказуемо.
Надо, наверное, добавить, что речь тут не о немногих public figures, кто в России и еще на свободе, а о переживаниях «обычного человека». И не о политических высказываниях в эфире, а о человеческих страхах, сомнениях, тревогах.
Молчание/немота тут = невозможность сказать об этом, не вызвав уголовной санкции. Не могли же АА/ОМ в 37-38 написать в Правде, как ждут стука в дверь ночами, и что про это думают. Повестка в целом представлена (о ней можно сказать извне), а эмоции - значительно меньше, так как это формат я-высказывания.
3.2K viewsedited 11:44
E
