Когда стали меня звать в «Воробей», я не пошел сразу: я его по | Эдиториум

Когда стали меня звать в «Воробей», я не пошел сразу: я его побаивался. Там сотрудничали малоталантливые люди. И название мне не нравилось. Сначала я только со стороны помогал. Там сотрудничал почтенный человек, чистый, очень уважаемый, шлиссельбуржец Новорусский. Писать он не умел, писал нейтральным языком и пр. Но мне пришла в голову такая вещь: что́, если показать, что люди в крепости были в худших условиях, чем Робинзон Крузо? Беда была в том, что у Новорусского не было тонового письма, а только штриховое, он не умел давать фон, а писал либо тюремный быт, либо людей. Тем не менее это было первое интересное, что печаталось там. Мы понимали, что детская литература должна находить свежий материал и должна быть интересной и ребенку, и взрослому. Постепенно я сблизился с журналом. Но когда вышел один из первых номеров с моим участием, где были и «Тюремные Робинзоны», и пересказ Корнея Ивановича одной американской вещи, «Золотой Айры» [повести А. Джедда], и рассказ М. Слонимского [«Остров Святой Елены»], у меня явилось странное ощущение: а почему это вышло теперь, сегодня, в этом году? Никаких элементов времени не было. Когда ко второму номеру явился Житков, было ощущение, что вот наконец не книжное, а живое. Поэтому его так приветствовали.
У искусства всегда должно быть два источника: жизнь и литература. Если один источник закроется, нет искусства. Если закрыть жизнь, это будет форточка, открытая в коридор. Расцвет литературы наступает там, где жизненный материал встречается с великой культурной традицией. Так было с Пушкиным, Гоголем. Гоголь ближе встретился с великой культурной традицией, чем, скажем, Квитко-Основьяненко.
Когда пришел Житков, он оказался как нельзя более кстати. Началась связь с временем. Страна переходила к строительству, к индустриализации. Мы стали придумывать в журнале окна в мир, например, отдел «Бродячий фотограф». То давали корабль на стапелях, то интервью с кондуктором. Подписи делали М. Ильин, Житков, Н. Н. Никитин.
____

Мы делали книги на самые передовые темы — «Рассказ о великом плане» [М. Ильина], «Штурм Зимнего» [Л. Савельева], — и все-таки нас всегда упрекали в том, что мы недостаточно передовые.

<...>
_____

В работе с Бронштейном мне дорого одно воспоминание. Полная неудача в работе с Дорфманом [Я. Г. Дорфман писал книгу о французском химике Лавуазье], который был не только физик, но и профессиональный журналист, и полная удача с Бронштейном [физик М. П. Бронштейн написал книгу «Солнечное вещество» — подробнее об этом см. в тексте 101]. То, что делал Бронштейн, гораздо ближе к художественной литературе, чем журналистика Дорфмана, у которого одна глава якобы беллетристическая — салон мадам Лавуазье, — а другая совершенная сушь.

<...>

Маршак С. Я. Собр. соч. : в 8 т. М., 1971. Т. 7