2022-05-05 12:02:38
Винфрид Зебальд: как писать о катастрофахНа днях перечитал
«Естественную историю разрушения». Это сборник цюрихских лекций Зебальда, в которых писатель анализирует послевоенную немецкую литературу. Особое внимание он уделяет «литературе разрушения», то есть посвященной уничтожению немецких городов союзной авиацией: под руинами Гамбурга, Дрездена, Кёльна погибли сотни тысяч человек.
Лекции названы в честь одноименной, не написанной статьи английского барона Солли Цукермана — одного из советников командования британских ВВС по вопросам ковровых бомбардировок. Цукерман хотел описать разрушенный Кёльн для журнала «Оризон», но уже на месте был так потрясен, что отбросил всякую идею публикации: «Вид тогдашнего Кёльна требовал более красноречивого описания, чем мог бы дать я».
Казалось бы, такое описание могли бы дать немцы. Но не тут-то было: послевоенная немецкая амнезия затронула и литературу.
«Даже славная литература развалин, программно заявлявшая о честном и неподкупном изображении реальности и, по признанию Генриха Бёлля, ставившая перед собой прежде всего задачу рассказать, «что мы… застали по возвращении домой», при ближайшем рассмотрении оказывается уже настроенным на индивидуальную и коллективную амнезию инструментом, вероятно управляемым полубессознательными процессами самоцензуры».В результате лишь очень небольшой круг писателей, самым известным из которых был Генрих Бёлль, хоть как-то осмысляли трагедию. Но даже у них не всегда получалось совладать с «онемением языка»: происходил откат к абстракциям и фантасмагорическим образам, которые должны были аллегорично показать предрешенность катастрофы или жертвенность, но на деле только мутили воду. Вот так выглядит концовка романа Петера де Мендельссона «Собор»:
«По водной лестнице Торстенсон спускается в утонувший город, там его берут под стражу и судят за то, что он уцелел там, наверху, – опять-таки фантастическое видение совершенно в духе Теи фон Харбу Хореография масс, вступление победоносных войск в разрушенный город, вход уцелевшего населения в собор – все это тоже отмечено символикой Ланг/Харбу, как и регулярное превращение действия в кич, противный всякому литературному благоприличию. Торстенсон, к которому в самом начале романа прибивается юноша-сирота, вскоре сталкивается с семнадцатилетней девушкой, бежавшей из исправительного лагеря. Когда «в лучах яркого солнца» они впервые стоят друг против друга на лестнице собора, обрывки лагерной робы соскальзывают с ее плеч, и Торстенсон рассматривает ее, как пишет автор, «спокойно и тщательно». «Девушка была грязная, чумазая, вся в синяках, с черными всклокоченными волосами, но в своей юной стройности и гибкости красивая, как богиня из рощ античности». Под стать этому вскоре выясняется, что зовут девушку Афродита Гомериадес и (прямо мороз по коже) что она греческая еврейка из Салоник. Торстенсон поначалу сам горит желанием переспать с экзотичной красавицей, но в конце концов в этакой примирительной сцене отдает ее немецкому юноше, чтобы тот постиг с нею тайну жизни»Здесь книга о трагедии воспроизводит чуть ли не нацистскую стилистику.
Стилистические эксперименты, красивости ради красивости, Зебальда тоже утомляют.
«Зарытый резервуар со спиртом высвободился, расправился, как слюда на горячей ладони, и расплылся озерцом лавы (из которого вытекли огненные ручьи: полицейский изумленно остановил тот, что справа, и сгорел на службе). Жирная облачница поднялась, опершись на кладовку, выпятила шар живота и отрыгнула торт-голову, утробно рассмеялась: ох, надо же!»(Арно Шмидт, «Из жизни фавна») «Все это неловко», резюмирует Зебальд.
Когда возникает соблазн примешать к фактам катастрофы эстетский литературный прием, предпочесть нужно именно факт, считает Зебальд.
647 views09:02
К
